— Сборами занимаются они, — Гавейн кивнул в сторону Риса, — а я им мешаю. Утро замечательное, миледи. Прогуляемся, конечно. — Он аккуратно переставил копье, взглянул на сынишку Кея с каменным молотом в руках, подумал мгновение и передал оружие Рису. Я добавила точильный камень, который все еще держала в руках, и мы с Гавейном двинулись вниз с холма.

Утро и в самом деле было прекрасным. Вчерашняя ясная погода держалась, солнце мягко пригревало, и легкий плащ казался лишним. Гавейн вышел без плаща, и даже без кольчуги. Из-под ворота красной туники виднелся шрам. У него было много шрамов.

— По-моему, ты доволен, а в последнее время это редкость. Рис тоже хорошо выглядит. Вы рады покинуть Камланн?

— Радость здесь ни при чем, леди, — беспечно ответил Гавейн. — Раз надо, значит, надо. А доволен я по другой причине. Жена Риса вчера вечером родила; и она, и ребенок здоровы.

— Замечательно! Надо их навестить. Девочка или мальчик?

— Девочка. Рис радуется. Сын у него уже есть, а теперь еще и дочь.

— Прекрасно. Рис едет с тобой в Галлию?

— Я предлагал ему остаться, — Гавейн задумался. — Он и сам хотел подождать, пока жена не родит. Ну, а теперь нет необходимости. С женой все в порядке, так что он собрался ехать. Но все равно ведь будет беспокоиться. Я бы его оставил.

Не лучшее решение. Рис был простым, честным, практичным сыном фермера, и таким же идеалистом, как Артур. Став слугой Гавейна, он избавил меня от большой проблемы. Гавейн частенько пребывал не здесь, мог забыть поесть, а в силу врожденного благородства предпочитал быть обманутым, лишь бы не отстаивать свои права по пустякам, особенно перед теми, кто слабее или ниже родом. Без Риса он со временем просто надорвался бы. К сожалению, нельзя приказать рыцарю внимательнее относиться к себе. Желание заботиться об этом великом воине появилось у меня еще тогда, когда он лежал на спине и бредил среди других таких же раненых, оставленных Артуром в нашем коровнике. Тогда он смотрел на меня глазами раненого оленя и вздрогнул, когда я подошла к нему. Большинству раненых нравится, когда за ними ухаживает женщина. Они вспоминают мать, и им кажется, что так безопаснее. Возможно, и Гавейн вспомнил о матери, потому и вздрогнул. Лишь по прошествии некоторого времени его настороженность по отношению ко мне исчезла, а еще позже сменилась горячей благодарностью, переросшей в дружбу. Но гордость не позволяла ему много брать от другого человека. Он, не задумываясь, отдал бы жизнь за меня или за кого-либо из своих друзей, но совета не работать так много не принял бы никогда. Поэтому я сказала только:

— Надеюсь, ваше путешествие не затянется надолго.

— Надеюсь, — его улыбка исчезла. Он не хуже меня знал, что Максен будет выдумывать все новые проблемы в ответ на каждое наше решение, и, в конце концов, опять придется возвращаться, чтобы обсудить положение.

— Я об этом и хотела поговорить. Думаю, мы увидимся не раньше, чем через месяц.

Он кивнул, немного нахмурившись.

— За этот месяц многое может случиться. Ты же видишь, что происходит в крепости. За месяц настроения только ухудшатся. Чем дольше будут идти переговоры, тем напряженнее станет здесь. Уже сейчас начинаются нападки на Артура, да и на тебя тоже. Слухи… Клеветники намекают на то, что Артур не умеет решать проблемы, что он глупеет, что он несправедлив и пристрастен. Я хочу, чтобы сегодня вечером ты заговорил на эту тему. Пусть те, кто верит слухам, попробуют выступить открыто. Мы говорили об этом с Артуром.

Рыцарь нахмурился еще сильнее.

— Я скажу, конечно. Но не думаю, что кто-нибудь осмелится бросить мне вызов. А если это вдруг случится, то вы же знаете, драться я не хочу ни с кем. Вызов может оказаться серьезным, таким, что о примирении речи не пойдет. Тогда я вынужден буду убивать. Не хочу.

— Никто же не подумает, что ты боишься.

— Подумают, что я боюсь убить. И будут говорить, что лорд Артур не разрешает мне сражаться именно из опасений, что я могу убить кого-то. И это будет правда. Могу. Я ведь не всегда осознаю во время боя, что я делаю.

Действительно, иногда в сражениях на Гавейна словно накатывало боевое безумие, и тогда он забывал о любых рамках. Он сам считал это даром Небес. Мордред умело воспользовался этим свойством Гавейна, и теперь постоянно говорил о том, что его брат в любой момент может сойти с ума. Разумеется, он сам в это не верил. Мне не доводилось наблюдать Гавейна в подобном состоянии, да и в здравости его рассудка у меня никаких сомнений никогда не возникало. Но очень многие в Братстве сражались рядом с ним, и теперь воины прислушивались к ядовитым россказням Мордреда.

— Ты, в самом деле, себя опасаешься? Тебе что, приходилось когда-нибудь убивать не на поле боя?

— Нет. Но дело даже не в этом. Я не хочу драться ни с кем из Братства.

— Никто и не заставляет тебя драться. Просто поговори о слухах и своем отношении к ним.

— Хорошо. Поговорю. Но если кто-то все же вызовет меня, а я передам решение Артуру, вся ответственность будет на нем. Зачем?

— Я хочу вскрыть этот нарыв. Гавейн, время против нас. Мордред не торопился. Сначала он обвинил Агравейна в том, что он убил собственную мать. Потом возложил вину на тебя. У него есть сторонники. А теперь он ставит под сомнение решения Артура, а сам прячется под маской оскорбленной невинности, когда Артур подозревает его в том, что именно он распускает слухи. Но если мы станем действовать быстрее, вынудим его прямо обвинить Артура сейчас, до того, как он окончательно отравит сознание своих сторонников, прыти у них поубавится. Возможно, нам даже удастся обвинить его в измене и сослать куда-нибудь подальше, да хоть на родину, на острова. А если позволить ему действовать по-прежнему, неторопливо, боюсь, он нас уничтожит. Ведь он именно этого добивается?

— Да, такова его цель. Но вы кое-чего не учитываете, миледи. Он знает, что вы ему враг. Он говорит, что вы со мной заодно; возможно, он даже говорит, что мы любовники — простите меня, но с него станется. Может, и не прямо, но намекать он будет. Если Артур поддержит меня, скажут, что это ваших рук дело, что он слабый обманутый муж, которым жена вертит, как хочет. Это было бы очень некрасиво.

— И некрасиво, и довольно болезненно. Но будет хуже, если мы промедлим. С этим надо покончить.

— У Медро есть еще один козырь, — очень тихо сказал Гавейн. Он оглянулся, но поблизости никого не было. Мы шли вдоль стены: с одной стороны открытое пространство, с другой — сплошная каменная кладка. — Он может сказать правду о том, как он связан с милордом.

— Может. Значит, тем более, нельзя давать ему время. Мы должны покончить с этим до того, как он решит выложить свой козырь.

Некоторое время Гавейн сосредоточенно шагал, глядя под ноги. Наконец он кивнул.

— Хорошо, — с усилием вымолвил он. — Если вы считаете, что это пойдет на пользу… — Он как-то натянуто улыбнулся.

— Благодарю. — Я по-мужски пожала ему руку. — Тебе не придется ни с кем драться. Я же понимаю, что ничего хуже не придумаешь, чем убить кого-нибудь из сторонников Мордреда.

Он кивнул. Я знала, что он выполнит мою просьбу, хотя сам он этого не хотел. Мог бы и отказаться. Хотя я императрица, но все же не сам Артур. Мне пришлось убеждать его, а Артуру он просто повиновался бы. Просьба нелегко далась и мне. Мы оба понимали, что вызов на поединок вполне возможен. Он ни в коем случае не хотел обнажать меч против членов Братства, мысль об этом была ему нестерпима. Вот еще один парадокс честной власти: ты отдаешь, а у тебя просят еще и еще, и так до тех пор, пока у тебя не останется ничего. В то время как скряга копит богатство и власть капля за каплей. Правда, итог и у тех, и у других один — могила. Возможно, в Царстве Небесном Бог воздаст каждому по справедливости, но не здесь, не на Земле.

Мы поднялись на стену. В мирное время здесь не было охраны. Зубчатые стены тянулись в обе стороны от нас, огибая холм. Отсюда хорошо виден был весь Камланн, живой и сильный, окутанный дымом утренних костров.