Annotation

Автор излагает собственное, совершенно оригинальное видение истории сэра Гавейна, одного из рыцарей Круглого стола. Данная история, основанная на обширном историческом материале, трактует образ Гавейна довольно неожиданно, включая в повествование магический элемент, однако совершенно не упоминая такую значимую в артуриане фигуру, как Мерлин. Зато автор уделяет довольно много внимания волшебнице Моргане. В любом случае, трилогию следует признать значительным вкладом в свод литературы, посвященной королю Артуру.

Тени зимы

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Эпилог

Тени зимы

Книга третья

^© Перевод с английского В. И. Грушецкий. 2021.

Глава первая

«Гвинвифар, дочери Огирфана, Августе, императрице Британии, — так начиналось письмо от Мену, сына Кинана, лорда благородного клана Максентия, — много приветствий. Итак, кузина, ты уже слышала, что отец мертв, и знаешь, что я — его преемник в нашем клане. Думаешь, я позволю клану жить так, как ему живется? Я хочу сделать жизнь клана лучше, о чем ты не очень-то заботилась, несмотря на все заявления о любви и добродетели.

При нашем последнем разговоре ты упрекнула меня, что я напрасно выпрашиваю подачки, и предложила оставить эту тему. Но теперь я глава твоего клана, так что намерен не просить, а требовать. Те земли, которые я упоминал, были бы нам очень кстати. Твой муж — император, он тебя обожает — по крайней мере, утверждает это, — ему ничего не стоит поговорить с нашим королем Эргириадом, пока он еще жив, о наших нуждах.

Если посчитаешь сию пустяковую услугу обременительной для себя, сообщи мне. Я перестану числить тебя в составе клана, а своими силами буду распоряжаться, не считаясь с твоим мнением. Как бы высоко ты не поднялась в этом мире, не считай себя небожительницей, помни, что с семьей принято делиться. Выполни мою просьбу, и я забуду прошлое. Но если сочтешь, что императорский пурпур важнее собственной крови, боюсь, тебе придется пожалеть об этом».

* * *

Я бросила письмо на стол и прижала ладони к глазам, пытаясь сдержать подступающие слезы. Надо посидеть, успокоиться, смирить гнев и горе, терзающие душу.

Я вспомнила, как однажды сказала Мену, что он словно милостыню выпрашивает. Три года назад я сопровождала мужа в поездке к северным королям. Мы остановились на землях нашего клана. Я даже подумала задержаться здесь на недельку или около того. Я попала домой впервые с тех пор, как вышла замуж за Артура и уехала на юг, чтобы заняться делами его крепости. Отец выехал встречать меня, и относился ко мне, словно в Богородице, все время, пока я там пробыла. Ему нравилось баловать меня — я же единственный ребенок в семье. Мать умерла родами, кого же ему еще баловать, как не меня. Мену наблюдал за этим с неудовольствием. Но он же должен был понимать…

На второй день после моего приезда Мену предложил проводить меня до дома старого друга, которого я хотел навестить. Я могла бы взять в сопровождающие воинов Артура, но меня тронуло предложение кузена, и я сразу согласилась. Когда мы были маленькими, он, бывало, вел себя не самым лучшим образом, и я подумала, что он хочет загладить давнюю вину. Но стоило нам отъехать от дома, как он завел разговор о власти, которой я, жена Императора, по его мнению, теперь обладаю. Мне стало не по себе. Я не раз слышала то же самое от бесчисленных просителей в качестве предисловия к мольбам о справедливости, просьбам о деньгах или мести. Так случилось и на этот раз. На обратном пути Мену остановил лошадь на холме и по-хозяйски оглядел окрестные земли.

— А что, неплохо! — заметил он.

Я кивнула. Сумерки окутывали холмы мягкими тенями, и летние звезды проступали на востоке. На севере Римский Вал уходил в закат, обозначая границы старой Империи.

— Вон там, — Мену указал на юго-восток, — единственный не наш кусок. — Он голосом выделил слова «не наш», а когда я с недоумением посмотрела на него, вкрадчиво улыбнулся. Мену стал крупным мужчиной с густыми темными волосами и густыми бровями, и улыбка ему очень шла.

— Ты что-то конкретное имеешь в виду? — холодно спросила я, рассчитывая, что по тону он все поймет.

Но он и глазом не моргнул, и начал увлеченно излагать мне свой план приобретения земель соседей путем официального обмена и обмана.

— Никто даже не удивится, — говорил он. — Благодаря тебе мы теперь не только благородные и римляне по происхождению, но и родственники Императора. Сыновья Хуэля — обычные крестьяне, мятежные, между прочим. Ты же знаешь, что они сражались вместе с Бранном. Торговать им особо нечем, да и вообще они никому тут не нужны! У нас больше прав на эти земли, чем у них.

— Но что такого плохого они сделали, что ты хочешь лишить их отцовских земель?

Вот тут по-настоящему удивился.

— А зачем им еще что-то делать? Достаточно того, что есть они, и есть мы.

— Но есть еще и закон, Мену. О нем ты забыл? Я не могу помочь тебе.

— Скажи уж, что не хочешь! — Он начал сердиться.

Я покачала головой. Бесполезно делать вид, что я не так поняла его, что он просто просит совета знающего законника. Все он понимал. И с ходу начал обвинять меня в том, что мне безразлично благополучие семьи. Даже думать нечего рассказывать ему о законе, о справедливости и тому подобных вещах, он слышать ничего не хотел, только твердил о священных узах, связывающих членов клана. В конце концов, я просто повернула лошадь к дому, а он ехал за мной и кричал, что ему нужны эти земли. Вот тогда я и посоветовала ему не уподобляться нищему, выпрашивающему милостыню. Он побагровел, схватил меня за руку, так что мне пришлось остановиться, чтобы не слететь с лошади.

— Ты! Лиса самовлюбленная! — орал он. — У тебя полно богатств и почестей. Ты стала великой леди, а детей-то у тебя нет! Так кому это все отойдет? Будь я твоим мужем, мигом развелся бы и женился на любой шлюхе, лишь бы она способна была родить мне наследника. Вот разведется с тобой твой Император, и куда пойдешь? К родственникам! Так что, благородная леди, думай, кого называешь нищим!

Пришлось залепить ему пощечину и пустить лошадь галопом. А он скакал за мной, все время что-то крича. Но лошадь у него не чета моей, так что он подскакал к конюшне, когда я уже стояла посреди двора. Подождала, пока он спешится, сошла с лошади и бросила ему поводья, словно конюху. «Чтобы я никогда больше не слышала от тебя чего-нибудь подобного!» — тихо сказала я и оставила его держать моего взмыленного коня и сверкать на меня глазами в бессильной ненависти.

А теперь отец умер, и Мену стал вождем клана. «Отец», — подумала я, все еще пытаясь осознать случившееся. Я узнала о его смерти только неделю назад и все еще не могла поверить. Если кто-то живет далеко от тебя, в его смерть верится не сразу. Человек давно перестал быть частью твоей жизни. Всё думалось, что если вернуться домой, меня встретит все тот же заботливый родной человек, вовсе не такой согбенный и слабый, каким я помнила его по последнему своему посещению. Нет, он так и остался молодым и сильным, как в моих воспоминаниях из раннего детства. Только теперь уже никто и никогда не будет ждать меня дома. Да и дома никакого у меня больше нет, особенно после сегодняшнего.

Я отняла ладони от лица и снова уставилась на письмо. Дом. Странное слово из той жизни, которую я оставила одиннадцать, нет, двенадцать лет назад, чтобы прибыть в Камланн. Я пыталась вспомнить. Дом строил прапрадед, получивший землю от императора Феодосия, последнего из римских императоров, умерших еще при Империи. Этот наш предок — Максентиус, давший имя нашему клану, — служил в британской провинции Валентия. Он храбро сражался за Феодосия, когда провинцию едва не захватили саксы, и наши земли стали ему наградой. Он построил дом из серого камня, частично в римском, частично в британском стиле. Мой прадед покрыл дом соломой, снял мозаичный пол, устроив на его месте костровую яму. Однако ее края все еще украшали узорчатые плитки: я помню, как играла возле них маленькой, в то время как старшие члены клана сидели у огня и разговаривали. Мой отец однажды сказал, что мозаика изображала человека, поднимавшегося в огненной колеснице к звездам. Помню, как пыталась представить эту картину. Меня волновала сама идея. Вряд ли я знала, как должна выглядеть колесница. Наверное, она представлялась мне телегой или даже подобием садовой тачки, но зато я почти видела, как гордый человек едет в огне по небу, касаясь звезд. Эта картина стояла у меня перед глазами, когда я гнала своего пони через холмы, или когда мы брали телегу и отправлялись за зерном на юг.