— Не только твое. Я, конечно, тут приказывать не вправе, но очень советую, Василий Ермолаевич, прикрепи прод карточку к столовой. Нельзя же так — в ущерб своему здоровью…
Огромная коробка дока Трех эсминцев мокнет под холодным дождем. Вдоль одной из гранитных стен тянется длинный кумач: «Убей фашиста выработкой!» Сторожевой корабль, стоящий в доке на кильблоках, обнесен лесами. В обшивке сторожевика зияют дыры на месте снятых в носовой части стальных листов, и, словно скелет, виден сквозь дыры внутренний набор корабля.
На верхнем «этаже» лесов непонятное что-то происходит. Шустрые подростки в ватниках, черных краснофлотских шапках носятся по доскам лесов, хохоча и перекликаясь.
— Эй, Мешок! — резвится белобрысый прыщавый малый, размахивая потрепанной книжкой. — На, возьми! — Голос его «дает петуха».
К нему бросается щупленький паренек:
— Отдай, Стропило! Порвется ведь… Промокнет…
— Хоп! — Книжка летит через голову паренька. — Держи, Толстячок! Ну, поте-еха! — хохочет, надсаживается белобрысый.
К одному, к другому, к третьему кидается щупленький, а те дразнят, перекидывают книжку. Тут со стенки дока спускается по сходне на палубу сторожевика Чернышев.
— Полюбуйтесь, мастер, — говорит ему инженер-механик корабля, молодой человек восточного типа. — Полюбуйтесь на своих рабочих! — энергично жестикулирует он. — Нагнали детский сад!
Чернышев, не отвечая, переходит с палубы на верхний «этаж» лесов, и тут белобрысый замечает его.
— Полундра! — кричит он дружкам.
— Почему не работаете? — напускается на парней Чернышев. — Почему баловство у вас, а?
— Перекур, — дерзко заявляет белобрысый.
— Ну-к, дай сюда. — Чернышев отбирает у него книжку. — «Пятнадцатилетний капитан», — читает он вслух. — Вон в пятнадцать лет капитан уже, а ты? Только и знаешь, что лоботрясничать, Федотов. Чья книжка? Твоя, Мешков? Зачем ты с ней баловство устраиваешь?
Щупленький Мешков молча берет у мастера книжку, запихивает за пазуху.
— Бригадира нет, значит, можно шаляй-валяй? — сердится Чернышев. — А сознательность где? Ну-к, за работу живо!
Последние его слова тонут в стрекоте дрели. Это Мешков у борта сторожевика начал высверливать очередную заклепку. Принимаются за работу и другие ребята.
Чернышев заглядывает в зияющий прямоугольник на месте снятого листа обшивки.
— Эк погнуло вам шпангоуты, — говорит он, поднимаясь на палубу сторожевика. — Мина рванула?
— Мина, — кивает механик. — Я вас, мастер, официально предупреждаю: буду жаловаться строителю.
— Ну, жалуйтесь. Только строитель вам рабочих не родит.
— По графику пора начинать опрессовку отсеков, а вы еще рассверловку заклепок не кончили. Ремонтнички!
— У войны свой график, товарищ дорогой. Не видите, что ли, какая обстановка? Повыбивала война Морзавод. Откуда взять рабочие руки на целый флот? Еще спасибо скажите, что летом этих пацанов-ремесленников прислали. — Чернышев свернул самокрутку, чиркнул кресалом, выбил огонька, прикурил от тлеющего трута. — Ничего, ничего, механик, — говорит примирительно. — Сделаем тебе сторожевик. Как новенький будет.
В критические дни сентября артиллерия кораблей, береговых батарей и фортов Кронштадта огневым щитом прикрыла Ленинград с наиболее угрожаемого направления — юго-запада. Но тяжкими были ответные удары немцев. С середины сентября каждый крупный корабль в Кронштадте и на его рейдах находился под огнем тяжелой артиллерии. Не прекращались массированные налеты авиации. Четыреста немецких бомбардировщиков участвовало в гигантской воздушной операции, имевшей целью разрушить Кронштадт и пустить ко дну главные силы флота — линкоры, крейсера и эсминцы. 21–23 сентября пикировщикам удалось потопить лидер «Минск», эсминец «Стерегущий» и несколько мелких кораблей, нанести тяжелые повреждения линкору «Марат» и наземным объектам. Но в целом операция по уничтожению Кронштадта не достигла цели. Кронштадт выстоял, отразил удары и защитил город, для обороны которого и был некогда создан. В конце сентября — начале октября немцы перебросили часть авиации на московское направление. Массированные налеты на Кронштадт и корабли Балтфлота прекратились.
Штурм был отбит, начиналась блокада.
Но это не означало затишье. Весь октябрь продол жались бои на разных участках фронта. Была сделана попытка срезать немецкий коридор между Ораниенбаумским плацдармом и юго-западной окраиной Ленинграда, очистить от противника южное побережье Невской губы. В ночь с 4 на 5 октября из Кронштадта вышли катера с десантным отрядом, сформированным из моряков-добровольцев. Высадились в Новом Петергофе так стремительно, что немцы обнаружили десантников, лишь когда они ворвались в нижний парк. Трое суток в парке близ знаменитого дворца, среди белых статуй и облетевших вековых деревьев, гремел бой. Но со стороны Ораниенбаумского плацдарма не смогли пробиться, соединиться с десантом стрелковые подразделения, и немцы, подтянув силы, окружили десант. Бой затих лишь на исходе 7 октября, когда вышли последние патроны, — а последние патроны моряки оставляли для себя.
Весь октябрь храбро дралась морская пехота на плацдарме Невской Дубровки — захваченном у противника клочке земли на левом берегу Невы. А 16 октября немцы начали наступление на Тихвин, стремясь перерезать дорогу через Ладогу, соединиться с финнами на реке Свирь и замкнуть таким образом второе кольцо блокады. Тяжелая обстановка потребовала срочно перебросить на угрожаемое направление 8-ю армию с Ораниенбаумского плацдарма. Караваны малых транспортов, буксиров и барж — весь вспомогательный флот Кронштадта — с бойцами 8-й армии на борту потянулись из Ораниенбаума в Ленинград. Морской канал был хорошо пристрелян противником, но стоило какой-либо немецкой батарее на Южном берегу открыть огонь по фарватеру, как на нее обрушивались снаряды кронштадтских батарей. Под этим прикрытием шли ночные караваны, окутанные дымзавесами, и беловатый дым призрачно клубился в шарящем свете немецких прожекторов.
Противнику не удалось замкнуть второе кольцо. Ладожская дорога — единственная нитка, связывающая осажденный Ленинград с Большой землей, — была сохранена.
Но по мере переброски частей 8-й армии опасно оголялся Ораниенбаумский «пятачок». Командование флота направило сюда гарнизоны, снимаемые с островов Финского залива.
Еще оставались гарнизоны на передовом рубеже — на островах Моонзундского архипелага, на полуострове Ханко и острове Осмуссар. С начала сентября по 20 октября шло ожесточенное сражение на островах Моонзунда. Защитники Эзеля и Даго дрались насмерть, до последнего патрона. Около шестисот защитников Даго сняли с берега мотоботы, присланные сквозь неутихающий осенний шторм с полуострова Ханко. В крайней северной точке Даго, на мысе Тахкуна, у маяка последний бой вели всего несколько моряков. Были расстреляны все патроны. Единственный оставшийся в живых поднялся на сорокаметровый маяк. С маячной площадки он швырнул на прибрежные скалы бесполезную теперь винтовку, а затем на глазах у немецких солдат и сам бросился вниз. Кто это был? Его имя осталось неизвестным.
В глубоком тылу противника, на стыке Финского и Ботнического заливов — на крайнем западном рубеже советско-германского фронта, — теперь продолжал борьбу лишь 27-тысячный гарнизон полуострова Ханко. Гангутцы отбили несколько штурмов, предпринятых финнами. Простреливаемый насквозь лесистый полуостров огрызался огнем тяжелых орудий. Батареи Гангута держали крупные корабли германского флота на почтительном расстоянии от входа в Финский залив. Десантный отряд моряков под командованием капитана Гранина выбил финнов почти с двух десятков островков в шхерах, окружающих Ханко, и укрепился на них. Так же стойко держался и маленький гарнизон Осмуссара — островка у северо-западного побережья Эстонии.
Но после падения Таллина прекратился подвоз боеприпасов и продовольствия. На Ханко были резко сокращены пайки. Экономили снаряды: гангутские батареи в октябре отвечали одним выстрелом на сотню. И особенно не хватало бензина…
