– А что за сироп? – спросила я, наслаждаясь пряным соусом с ярким привкусом корицы.

– Panela[10], – ответила Майра.

Если удастся найти способ соединить этот сироп с шоколадом – то мне не будет равных!

После восхитительного десерта Аквилино препроводил меня в гостиную, усадил на жесткий, обитый бархатом диван и сел напротив. Достав коробку с сигарами, он предложил сперва мне. Я заколебалась. У меня всегда вызывало любопытство это загадочное мужское пристрастие, но сама я была далеко не уверена, что смогу, как полагается, выдохнуть дым. Кристобаль, время от времени куря сигары, умел выпускать в воздух аккуратные синие кружки, что являлось для него предметом величайшей гордости.

При виде моей нерешительности Аквилино недоуменно приподнял свои мохнатые брови. Курение было признаком настоящего мужчины, и я должна была пройти эту проверку. Зажав между пальцами толстую сигару, я в точности как Аквилино округлила вокруг нее губы и прикурила.

От первого же вдоха грудь мне обожгло, точно пламенем. Я зашлась кашлем, ударяя ладонью себя в грудь, чтобы избавить свою плоть от этого ада. Аквилино посмотрел на меня так, как, должно быть, разглядывают необычного насекомого.

– Вы, верно, не курите, мистер Бальбоа?

– Только трубку, – выдохнула я. – К тому же у меня на родине табак намного чище.

Сама я даже не имела представления, что это значит. Я часто слышала, как мужчины рассуждают о качестве того или иного табака да об отсутствии в нем примесей, – но для меня вонял он одинаково отвратно.

Аквилино между тем раскурил свою сигару. Сам он втягивал и выпускал дым без малейших проблем.

– Я должен задать вам, сэр, один вопрос, – заговорил он скорбно-торжественным голосом, точно священник. – Каковы ваши планы теперь, после того как ваша супруга нас покинула навеки, que en paz descanse[11].

Тут мне следовало действовать крайне осторожно. Никто здесь не должен был воспринять меня как угрозу.

– Вероятно, вернусь назад в Испанию. Меня не привлекает ни эта страна, ни сам какао-бизнес. Признаться честно, это была давняя мечта моей жены, а вовсе не моя. – Не отпускающее жжение в горле придало моему голосу естественную хрипоту, чем я тут же и воспользовалась. – Должен вас спросить, сеньор Аквилино: имеются ли еще какие-то наследники, помимо моей жены?

– Всего двое. У дона Арманда в Винсесе остались две дочери: Анхе́лика и Каталина де Лафон.

Две сестры.

Эта новость прозвучала для меня как пощечина. Одно дело – что-либо подозревать, воспринимать как возможность. И совсем другое – получить подтверждение, что у тебя на самом деле есть кровные сестры. Отец предал меня и мою мать. Он вырастил здесь двух дочерей, которых любил, быть может, сильнее, чем меня, в то время как я больше двух десятков лет тщетно ждала его возвращения. Как теперь я поняла, он вовсе не планировал вернуться. Он создал себе новую жизнь без нас, отбросив нас обеих, как прочитанную газету. Какой же дурочкой я была, что так фанатично писала ему письма, что часами сидела в ожидании у окна, что рисовала его портрет! В своей детской наивности я постоянно ждала, что он вот-вот войдет в дверь, с полными руками подарков, а потом возьмет меня с собою в одно из своих новых приключений.

– Анхелика – старшая, – между тем продолжал Аквилино. – На самом деле есть еще и брат. Однако он отказался от своей доли наследства.

Еще и брат. И он отказался от состояния?

– Альберто священник. – Аквилино с искренним одобрением поглядел на свою сигару. – Он принял обет бедности.

И к тому же священнослужитель.

Мой отец никогда не был человеком религиозным – во всяком случае, по воспоминаниям матери. Как он мог произвести на свет священника? Лично я всегда испытывала сомнения в вопросах веры – хотя и никогда не высказывала их открыто. И все же насколько правда, что мой брат отказался от отцовских денег? И был ли этот обет принят добровольно или вынужденно?

– А что насчет их матери? Она тоже наследует свою часть?

– Нет, донья Глория Альварес умерла несколько лет назад. Впрочем, детально мы ознакомимся со всем этим завтра.

Оказывается, отец столько всего скрывал от нас. Осознание этого было для меня даже болезненнее, нежели его смерть. Слава богу, моя мать не дожила до того, как вскрылся весь этот обман. Другая женщина, другая семья. И он что, надеялся загладить свою вину тем, что оставит мне некую долю имущества? Какая радость мне от этого, если я никогда по-настоящему не знала его самого? Не знала, как звучит его голос, как пахнет его любимый одеколон, не могла ощутить тепло его объятий.

Внезапный одиночный стук в стекло встревожил нас обоих. Поспешив к окну, мы увидели, как на гальку перед домом упала пестрая птица.

– Ястреб-перепелятник, – произнес Аквилино.

Я хранила молчание, не в силах оторвать взгляд от умирающей птицы.

– Бедняга, – вздохнул адвокат, – должно быть, не разглядел стекла. Он и не представлял, на что себя обрекает, когда так сюда мчался.

Двумя неделями ранее

После целой недели пути на борту «Вальбанеры» мы наконец прибыли в Гавану. Это было мое первое впечатление об американском континенте с его колониальным стилем домов, узкими улочками и манящими песчаными пляжами. Впрочем, у нас с мужем не было времени как следует насладиться тамошними видами, поскольку почти сразу же нам предстояло перейти на борт другого судна под названием «Анды» – британского пассажирского лайнера, чуть ли не втрое превышающего размеры «Вальбанеры». Хотя Кристобаль в любом случае не отправился бы со мной осматривать окрестности: всю неделю он просидел безвылазно в каюте, стуча на своей печатной машинке.

У клерка за стойкой регистрации пассажиров была абсолютно лысая голова, сплошь усеянная родинками, отчего она походила на покрывшееся пятнышками манго.

– Как ваше имя, сэр? – осведомился он у моего мужа.

– Кристобаль де Бальбоа. А это моя жена – Мария Пурификасьон де Лафон-и-Толедо.

Пока клерк неторопливо – словно за нами не стояла очередь из десятков пассажиров – вписывал в журнал регистрации наши имена, Кристобаль нетерпеливо барабанил пальцами по стойке. Мой муж категорически не выносил чужой некомпетентности. Эта его черта всегда оставалась для меня загадкой, поскольку во всем прочем у него был очень мягкий, сдержанный нрав и склонность избегать конфликтов. Свою досаду Кристобаль обычно выражал нервными жестами во всем их разнообразии: он то притоптывал ногой, то барабанил пальцами, то чесал в затылке, то ослаблял узел галстука, то кусал ногти. Как будто его тело само стремилось изъяснить то, чего не мог показать голос.

– Пу-ри-фи-ка-сьон, – медленно произнес клерк. – Скажите, имя пишется через «с» или через «s»?

– Через «с», – отрывисто отозвался Кристобаль.

Мой муж практически не замечал многих своих привычек, равно как и того, какое действие сам он оказывает на других людей, особенно на женщин. Он никогда не обращал внимания, как глядят на него наши клиентки, как непроизвольно поправляют волосы, когда он принимает у них заказ или подает чашку с горячим шоколадом. И я прекрасно понимала, что именно их так очаровывало. Кристобалю было уже тридцать четыре года, однако он тщательно следил за своей внешностью и гигиеной. Бородка у него неизменно была коротко подстрижена, галстук расправлен. В большинстве случаев он держался предельно внимательно и любезно, а также проявлял ко всем гостям вежливую бесстрастность, отчего женщины в его присутствии чувствовали себя вполне комфортно. И я не могла отрицать, что считала огромной удачей то, что моя мать не нашла мне вместо него в мужья какого-нибудь престарелого толстяка. У нас с Кристобалем никогда не было проблем в физическом влечении.

Кристобаль со вздохом повернулся ко мне.

У нас была проблема эмоциональной близости.