Нинкина рука снова потянулась к голове Пашки и любовно растрепала его волосы.

– Странно, – с ноткой уважения сказала она, – ты самого себя не пытаешься защитить, а переживаешь только за отца.

– Да какое мне дело, что сестра говорит обо мне! – сердито воскликнул Пашка. – И кому это может быть интересно. Так, клубничка для эротоманов…

Пашка неожиданно возбужденно хлопнул себя по коленям.

– Слышь, Нин! А может, мне пойти и реально ее трахнуть? Отодрать как мартовскую кошку, чтобы пар пошел. Пусть узнает, что такое брат-насильник.

Нинка неуверенно хихикнула. Она не знала, как реагировать, потому что у Пашки не всегда можно было понять, когда он говорит всерьез, а когда шутит.

– Она же на тебя заявит и посадит, – на всякий случай заметила она.

– Черта с два. Я сошлюсь на ее же произведение и сообщу, что и до этого состоял с ней в половой связи. И все, что случилось, произошло по ее инициативе. Пусть доказывает, что не верблюд.

Нинка начала беспокоиться по-настоящему, что Пашка и впрямь что-нибудь натворит.

– Но ведь у нее муж, – для острастки напомнила она.

– Придется до кучи, наверно, трахнуть и его, – задумчиво проговорил Павел и мечтательно вздохнул.

Нинка замахнулась, чтобы его стукнуть, но, заметив усмешку на его лице, сдержалась.

– Дурака кусок, – недовольно фыркнула она, – разве так шутят.

– А я не очень и шучу, – серьезно ответил Павел. – Ленке книга еще аукнется, но, обещаю, что сексуальной неприкосновенности госпожи и господина Меламед ничего не грозит.

Пашка, сидя в машине, поглядывал на подъезд Ленкиного дома. Он все еще колебался, подниматься ли к ней, чтобы поговорить, или плюнуть и забыть поганую сестру навсегда. Изменить он ничего не мог. Желтая пресса уже обсосала тему, а некоторые даже опубликовали отрывки из книги. Но после того, как он взял за жабры одного настырного журналиста, пытавшегося у него выяснить подробности отношений Залесского-отца и его сына с Еленой, и в доступной форме объяснил, что вытряхнет из глупого писаки душу, если он подойдет к нему еще раз с подобными вопросами, а орангутанг умел быть убедительным, от него отстали. На расстоянии держались и папарацци, но несколько его снимков в таблоидах все же мелькнуло. На одном его сфотографировали вместе с Нинкой. Когда он начал перед ней извиняться и грозить оторвать ноги редактору газеты, непредсказуемая Эдна Богуславская только улыбнулась и заявила, что ничего плохого в ее с Пашкой фотке она не видит, да и вообще растлитель малолетних не она, а он. И хихикнула. Правда, ей тут же пришлось уворачиваться от оплеухи, а Павел только в сердцах сплюнул.

…В итоге Пашка все-таки решил зайти к Лене и поговорить с ней по душам. Хотя и при идеальном раскладе, даже начни она причитать, что ее и так замучили угрызения совести, он совершенно не представлял, как исправить причиненное зло. И что она теперь может сделать? Публично покаяться? А кому это покаяние нужно? И кто в него поверит? Грехи живых и так на мертвых не переходят. Это Ленке придется жить с тем, что оклеветала папу, а не душе отца от этого страдать. Но Пашке все-таки хотелось посмотреть сестре в глаза и послушать, что она сама скажет.

Она была одна и ничуть не удивилась его приходу. Пашка сел и начал ее разглядывать, как диковинную зверушку. Оба при этом пока не сказали ни слова. Павел знал, что Ленка не из слабонервных, и ни в гляделки, ни на понт ее не возьмешь.

– У тебя есть знакомый пластический хирург? – неожиданно спросил он.

Сестра удивленно подняла брови.

– Что? Твоей очередной шлюхе надо сиськи подтянуть?

Пашка усмехнулся.

– Да нет. С сиськами у нее все в порядке. Я просто прикидываю ущерб, который собираюсь причинить твоей внешности. Прикинь сама. Сломанный нос, несколько выбитых зубов, пара сломанных ребер. Ремонт, душечка, тебе дорого обойдется.

– Я же тебя посажу, – уже менее бесстрастно проговорила сестра.

Пашка довольно потянулся.

– Ради такого удовольствия и сесть не жалко. А потом я ведь честно собираюсь признать вину, раскаяться в содеянном, буду сотрудничать со следствием, ссылаться на аффект, вызванный оскорблением памяти скончавшегося отца. При хорошем адвокате это минимальный срок и, скорее всего, условный. Я проконсультировался.

Пашка демонстративно, как боксер перед поединком, похлопал себя ладонями по щекам.

– Ты же, Леночка, и сама знаешь, в каком чудесном государстве мы живем и какова в нем судебная система. Жаль только, что у нас плохо учитывают передовой зарубежный опыт, правда, исторический. Не то додумались бы давно начать продавать индульгенции. Как бы удобно было. И к адвокатам не надо ходить. Идешь на почту, покупаешь бумажку нужного достоинства, наклеиваешь на нее марку госпошлины и вперед. Бей или мочи в сортире.

Ленка чуть заметно вздрогнула.

– Я тебя не боюсь. А мой Лешечка тебя и вообще схарчит. У него связи посильнее твоих, – не очень уверенно произнесла она. Спеси у нее несколько поубавилось. Она поняла, что брата лучше зря не заводить. Она порывисто встала и, подойдя к бару, вытащила бутылку виски и два бокала. Сама она практически не пила, было понятно, что она пытается задобрить брата. Впрочем, как ни странно, она вновь совершенно успокоилась.

Ленка от души плеснула виски брату и капельку себе.

– Хватит изображать крутого, Пашка. Лучше пей, яда в бокале нет, – сказала она и подвинула виски брату. Но тот пить не стал.

– Знаешь, Ленка, – задумчиво произнес он, – я все пытаюсь понять, что ты за существо такое. Вроде росли вместе. Была нормальной девчонкой. Может, чуть более вредной или более охочей до денег, но что с тобой произошло сейчас? Зачем поганить память об отце?

– Остынь, Пашка, – спокойно ответила сестра и, удобно откинувшись в кресле, отпила виски. – Помолчи немного. Уверена, что ты не поймешь, но, по крайней мере, узнаешь, в чем моя правда. Мне скоро сорок. Алексей старше тебя на три года, а, значит, меня на двенадцать лет. У него двое детей от первого брака, и недавно родилась внучка Вика, от которой он без ума. Я же после рождения Борьки бесплодна, и своих детей у меня быть не может.

Пашка, тоже собравшийся отхлебнуть виски, аж поперхнулся.

– Что ж ты тогда, когда продавала родительскую дачу, травила, что тебе нужны деньги для нового ребеночка?

Ленка безразлично пожала плечами.

– Тактический маневр, дурачок. И не перебивай меня. Что было, то прошло.

Она отставила бокал и снова вальяжно откинулась в кресле.

– Так вот, своих детей от Алексея у меня быть не может. И я стала замечать, он, старея, все сильнее тяготеет к детям и внукам, число которых, наверно, будет увеличиваться. Я, конечно, помню о его главном преимуществе, о том, что он богат, но даже из-за денег не готова быть бабушкой при чьем-то дедушке, который пускает слюни восторга, вспоминая внучку. Если бы изначально наш брак был построен как союз независимых людей, где каждый волен делать, что хочет, то проблемы не было бы. Но это не так. Мы тоже, подобно нашим родителям, были образцовой семейной парой, а следовательно, слюни над чужими внучками должна пускать и я. Отклонение от известного стереотипа отношений неминуемо приведет к разводу. Но… я, в общем, и не против. По мне хоть завтра.

Пашка удивленно посмотрел на Ленку.

– Да-да, Паша. Хоть завтра. Но есть проблема. Я привыкла к определенному уровню благосостояния и не хочу его менять. Развод, хотя и не оставляет меня без гроша в кармане, все-таки потребует от меня значительных изменений в образе жизни. Рассчитывать, что в мои годы я поймаю нового богатенького буратино, по-английски называется wishful thinking. Да и надоело мне быть чьей-то супругой. Хочется свободы. Мне нужны свои деньги. Поэтому я забрала деньги за дачу, поэтому слегка – Павел поднял брови, – повторяю, слегка надула тебя при разделе наследства, поэтому написала эту чертову книгу, потому что за нее мне были обещаны хорошие деньги. Ущерб, нанесенный имени отца, ничтожен, про него все равно забудут в течение года-двух, так происходит со всеми когда-то знаменитыми покойниками. А память у публики о тебе и вообще сотрется максимум через две недели. Хотя для твоей персоны это и так слишком долгий срок. Гордись, что, если бы не твоя обезьянья рожа, тебя забыли бы и за пару дней. Так зачем же тебе лезть в бутылку? Разве родители, будь они живы, были бы против, если бы я с Борькой, наконец, стала жить самостоятельно и независимо? Алексея они ведь недолюбливали.