– Что случилась, моя королева?

Но Нинка игру не поддержала. Она цепко, чтобы не сопротивлялся, взяла его за руку.

– Пойдем, – сказала она, – я хочу тебе что-то показать.

Пашка покорно потащился за ней в спальню. Но выяснилось, что она вела его вовсе не туда, а в его кабинет. Она посадила его за компьютер и щелкнула мышкой:

– Читай.

На экране высветилась первая страница какой-то книги.

«История жизни в доме одного известного актера, написанная его дочерью Еленой Меламед», – прочитал он.

Пашка усмехнулся. Ленка, похоже, время зря не теряла. Напрасно он, наивный, решил, услышав об отказе сестры давать интервью, что она способна отказаться от саморекламы. Просто плела вокруг своего имени интригу перед публикацией книги. Чтобы в богемных кругах пошли слухи. Пашка за ее делами не следил, но знал, что дамочка она ушлая, и поэтому теперь не без основания предполагал, что киношникам отказа бы сроду не было, если б эту, по ее словам, автобиографическую повесть уже не «отпиарили» где-нибудь в СМИ. А денежку на раскрутку своей крали, наверняка, лох Лешечка отстегнул.

– Ну, и какого черта ты мне это показываешь? – с улыбкой спросил Пашка. – Читать не буду. Но вовсе неплохо, что Ленка написала об отце.

– Дурак! –воскликнула Нинка. – Ты возьми и прочти. А потом уж будешь говорить.

Пашка скривился. Он любил читать, но к выбору книг относился с осторожностью. Сказался прежний не всегда положительный опыт всеядности. Поэтому, выбирая себе чтиво, он предпочитал, чтобы оно уже было «обкатано» на ком-нибудь другом. Это тоже не гарантировало от разочарований, но, по крайней мере, избавляло от заведомой ерунды. А тут писательницей оказалась его собственная сестра, которая вообще не писала ничего сложнее школьных сочинений. За что такое наказание на его голову? Но, Нинка права, не прочитать-то ведь тоже было нельзя.

Пашка тяжело вздохнул и решил, что пробежит глазом наискосок, как когда-то в институте конспекты. Главное – ухватить ключевые моменты, и уже можно спекулировать знанием материала. Одно непонятно: что это вдруг Нинку так разозлило?

А та увидела кислое выражение лица Пашки и неожиданно больно ущипнула его за плечо.

– Кретин! Не строй здесь мне рожу, а прочти. И внимательно.

И Пашка начал читать. Первоначальное выражение скуки на его лице стало сменяться недоумением, а затем возмущением. Несколько раз он бросал читать и уходил на кухню, хлебал большими глотками коньяк, а потом возвращался и начинал чтение снова. Нинка за это время ни разу к нему не обратилась и не произнесла ни слова, а лишь молча следила своими кошачьими желто-зелеными глазами. Наконец, Пашка отодвинулся от компьютера.

– Вот это да, – только и сказал он.

Нинка подошла к нему и погладила его по голове.

– Павлик! – обратилась она к нему каким-то странным тоном. – Я понимаю, что ты на меня рассердишься, но поклянись, пожалуйста, что это неправда.

Пашка удивленно на нее посмотрел, а потом скривился. Во взгляде Нинки проскальзывало что-то новое. Подозрительность? Презрение? И гладила она его как-то по-другому, с опаской. Как будто он пес соседей Рекс. Вроде может и дать почесать шерстку, а может и цапнуть.

В Ленкиной книжке почти на двухстах страницах рассказывалось о сексуальных извращениях, к которым был склонен актер Залесский. Первый раз Григорий Алексеевич, по словам сестры, начал гладить ее между ног, когда ей было восемь лет. Она тогда ужасно испугалась, но ведь это был любимый папа, и она стерпела, тем более что больно ей не было, а скорее щекотно. Потом это стало происходить каждый вечер перед сном, или когда она купалась, и его руки становились все настойчивее. Ленка понимала, это неправильно, но не знала, делать. Она стала раздражительной, замкнулась в себе, перестала интересоваться учебой. Даже начала писаться в постель. Она, было, пошла к матери в надежде, что она прекратит этот кошмар, но та, на удивление, отнеслась к происходящему спокойно и заявила, что Залесский – ее отец и ничего плохого ей не сделает. А тот, пользуясь попустительством матери и неспособностью девочки дать отпор, хотя она неоднократно умоляла ее не трогать, превратил ее в свою сексуальную игрушку. По сути, поработил. Хуже того, вовлек в развлечения с ней взрослого сына, ее родного брата, и тот даже и не подумал возражать, хотя и понимал, что это противоестественно. Этот ужас продолжался до ее восемнадцатилетия, когда она сбежала к своему будущему первому мужу Игорю. Она, надеясь на сочувствие, рассказала ему, что творилось у нее в доме. А тот вместо того, чтобы пожалеть и посочувствовать, предложил о прошлом просто не вспоминать. И всегда был с ее отцом любезен и чуть ли не глядел ему в рот, хотя знал, какой он на самом деле человек. А сам Залесский служил для страны эталоном примерного семьянина. Ведь никто не знал, каков он в реальной жизни.

Пашку от этого чтива в какой-то момент стало подташнивать, но он честно одолел книгу до конца. Господи, какая грязь, только и подумал он. Красочная брехня на радость педофилам и тайным развратникам. Хотя для очень наивного читателя книга могла показаться и криком израненной души, вырвавшимся после смерти отца-мучителя наружу.

– Что неправда? – спросил Пашка, убрав Нинкину руку со своей головы.

– Написанное в книге, – тихо ответила Нинка. – Скажи, что ты не насиловал свою сестру и не покрывал насилие отца.

Пашка надолго замолчал. У него все кипело внутри, но он понимал, что, как бы он ни оправдывался, грязь на его имени и на имени его семьи останется навсегда. Какой толк доказывать Нинке, что все написанное Ленкой чушь? Что родители всегда носились с ней как с писаной торбой и баловали, как могли? Что отец никогда Ленку не купал и во время купания к ней не заходил, а это делала мать? Что он не помнит, чтобы отец приходил надолго к Ленке в комнату, когда та ложилась спать? А если и приходил, то только чтобы почитать ей сказки, которые по сто раз приходилось слышать и Пашке, находившемся в соседней комнате, и которые он их до сих пор помнит наизусть. Что он в жизни не испытывал к собственной сестре никакого сексуального интереса, даже когда она выросла и стала красивой бабой.

Нинка в ожидании ответа с опаской продолжала наблюдать за Пашкой. Она уже пожалела, что начала задавать вопросы и показала ему книгу. Она тоже была поклонницей Залесского, и ей был ужасно неприятно читать о нем такие вещи. Поэтому ей хотелось услышать, что все это неправда. А кто иной мог это подтвердить, как не собственный сын Григория Алексеевича? И Нинка ждала ответа. А Пашка молчал, потирая указательным пальцем левой руки под носом. Это был плохой признак. Нинка по опыту знала, что это безобидное движение означает крайний гнев, и оно при других обстоятельствах предшествует тому, что Пашка набрасывается на врага и бьет его смертным боем. Но Павел, наконец, нарушил молчание. Он взял руку Нинки и прижался к ней щекой.

– Я не знаю, что тебе сказать, – произнес он. – Потому что произносимые слова бессмысленны, а любое напечатанное слово почему-то удивительным образом имеет тенденцию превращаться в неоспоримое свидетельство. Я, Нинка, просто чувствую себя униженным. Я чувствую, что унизили меня, моего отца и мою мать. Но, что бы ты о нас не подумала, эта книга лжива от первой буквы до последней.

Нинка обняла его и поцеловала.

– Я тебе верю.

Она с минуту помолчала, внимательно всматриваясь в его глаза, а затем легкими касаниями начала разглаживать в стороны его кустистые брови орангутанга. Она знала, это всегда его приводит в хорошее настроение и успокаивает. Но в этот раз он недовольно отвел лицо в сторону.

– Не надо, Нинок. Сейчас это не поможет.

Он тихонько, так, что женщина отчетливо не расслышала, матюкнулся и добавил:

– Дело не в том, что ты мне веришь, а в том, чему поверят читатели. Ты ведь понимаешь, сколько у каждой знаменитости злопыхателей и завистников, готовых даже после смерти не упустить возможность замазать грязью ее имя, сколько в мире поклонников и защитников прав дам типа Моники Левински и ее подражательниц. Да и других разного рода падальщиков. Ленка вылила помои на образ человека, который и в реальной жизни, а не только на экране мог быть примером для подражания.