Пашка задумался. Что ни говори, логика в Ленкиных словах была.

– И что, ты ждешь, что я брошусь тебе на шею и расплачусь от умиления?

– Нет. Если бы ты так поступил, мне, наверно, пришлось бы вызывать психиатрическую перевозку. Но мне нужна твоя помощь. Я хочу предложить тебе сделку, – невозмутимо проговорила Ленка.

Павел в очередной раз за вечер удивленно вылупил на сестру глаза.

– Мне? Сделку?

– Да-да, Пашечка.

Ленка подвинула свое кресло к Пашкиному и заговорила деловым тоном:

– Слушай, что говорится, сюда. Несмотря на рекламу, которая тоже стоила денег, продажа моей книжки идет не так хорошо, как хотелось бы. И это, в общем, понятно. Зачем платить, если всё успели растиражировать СМИ. Да и папа все-таки не принцесса Диана. Поэтому издатель притормозил распространение книги и предложил хитрый ход. И тут на сцену должен выйти ты.

Пашка вообще перестал что-либо понимать.

– А я-то каким боком?

– А таким. Ты напишешь книгу – опровержение. Расскажешь всему честному народу, какая я сука и лгунья. Заодно восстановишь папино доброе имя.

– Но тебе-то какой от этого резон?

Ленка раздраженно цыкнула.

– Ну, ты, братец, тупой. Издатель хочет изготовить своего рода мемуарный диптих, построенный на контрастности двух книг. Такого еще никто не делал. Публика должна клюнуть. Ведь интересно читать, когда один дурак говорит «черное», а другой тут же – «белое». Более того, издатель связался с американским издательством. Оказывается, американцы средних лет хорошо помнят отца по ленте «Последний стрелок», который неплохо прошел у них в прокате. И папино лицо у янки ассоциируется с образом русского положительного героя. Он для них нечто вроде того, что комиссар Катанья для нас. А скандальные истории собственных «звезд» им приелись. Да и пресноваты они по сравнению с моей. В инцесте, по-моему, еще никого из знаменитостей искусства никто не обвинял. Разве что лорда Байрона, но это было давно. Поэтому уже подготовлен черновик договора на перевод диптиха на английский. А в Штатах, как ты понимаешь, гонорары уже иные.

Пашка очумел от этой Ленкиной болтовни. Но, с другой стороны, она, похоже, говорила дело.

– А на хрена, скажи на милость, мне нужна эта мутотень? – с сомнением спросил он.

– Идиот. Ты же станешь благородным героем, выступившим на защиту чести отца. И, между делом, заработаешь бабки.

Вообще-то Пашка чувствовал, что, по-хорошему, должен встать и покинуть этот дом, выразив тем самым презрение к суперцинизму собственной сестры. Но… не двинулся с места. Ведь его действительно просили написать опровержение, правду об отце. Как ни крути, напиши он книгу, то и впрямь станет защитником чести семьи, кем он, в принципе, и хотел быть. Но, зная Ленку, Пашка все равно подозревал подвох.

– А тебя не волнует, что твои читатели и почитатели будут возмущены, когда узнают, что написанное тобой ложь? – спросил Павел.

– Меня? Волнует? – Ленка рассмеялась. – Да какое мне дело до всяких букашек-таракашек, и что они думают. Лишь бы книга распродавалась. А я никого не убила и ни у кого не украла. – В этом месте Ленка слегка покраснела. – И моя совесть чиста. Ну, скажем, почти чиста. А брань, Пашечка, на вороту не виснет. Да и не собираюсь я в этом гадюшнике жить и дальше. Я присмотрела домик в чудесном месте под Прагой. Красота, культура, Европа. А какие, по большому счету, корни связывают меня с здешней средой обитания? Единственный кривой и уродливый корень – это родненький братик. А по мне, так пошел бы ты к этой самой матери. Хотя, будешь в Чехии, заходи. Тарелку супа и рюмку водки, глядишь, и налью. Но денег не дам.

Пашка не выдержал и засмеялся. Ленка все-таки та еще штучка.

– Ну, хоть за суп спасибо.

А Ленка внимательно посмотрела на него и добавила:

– А с чего ты вообще решил, что поверят тебе, а не мне? Доказательств ни у тебя, ни у меня нет. А люди, Пашечка, в своей сущности говно и поэтому склонны верить тому, что более соответствует их внутреннему «я», а это «я», поверь мне, довольно мерзкое.

– Судишь по себе, сестренка? – не преминул поинтересоваться Пашка.

– И по себе тоже, братик, – невозмутимо заметила Ленка. – Поэтому твоя книга только у части читателей вызовет умиление, что, наконец-то, нашелся кто-то, кто вступился за любимого народом героя, а у других, наоборот, пробудит чувство здорового скепсиса, что, мол, на самом-то деле у тебя с отцом рыльце в пушку. Поверь, Пашечка, даже твоя новая пассия, если прочитала мою книжку, не до конца уверена, что ты не пользовался родной сестричкой для своих утех.

Пашка стиснул зубы. В этом она была права.

– Сучка ты, Ленка, – зло сказал он.

– Не без того, братик, – миролюбиво ответила сестра.

Домой Пашка вернулся в растерянных чувствах. В этом раунде Ленка его переиграла. Ему не удалось ни пристыдить ее, ни заставить почувствовать хотя бы тень раскаяния. Пашка рассказал о своем визите Нинке. Ему было интересно ее мнение. Та долго раздумывала прежде, чем что-нибудь ответить.

– Паша! – наконец, осторожно начала она. – А ты попробуй на секунду представить, что написать опровержение тебе захотелось самому, а не по совету сестры. Ведь это на самом деле разумное решение. Подавать на Елену в суд ты наверняка не станешь. Я даже не уверена, что по закону ты можешь подавать иск от имени покойного отца. Тебе же главное отмыть от грязи его имя. Значит, единственный реальный способ – побить соперника его же оружием. И тогда твоя совесть будет чиста. Ты сделаешь то, что мог и посчитал правильным. А как рассудят люди, уже не в твоей власти. Так зачем терзать себя мыслью, что эта идея пришла к тебе в голову не сама, а с подачи этой твоей Меламед?

Пашка не мог отделаться от ощущения, что оказался в ловушке. И Ленка, а теперь Нинка формально были совершенно правы. Но почему же от этого у него становилось так противно на душе?

– Как ты не хочешь понять, Нинок. Мне предлагают написать книгу для издателя, который перед этим постарался ославить моего отца, – сердито сказал он. – И как, ты думаешь, я буду себя чувствовать, когда понесу ему рукопись, если мне при этом хочется задушить его собственными руками?

Нинка села Пашке на колени и, обняв за шею, мягко проговорила:

– Смотри, у тебя на столе стоит компьютер. И, в принципе, любой человек, хороший или плохой, посетивший твой дом, может на нем что-нибудь напечатать. Ты разве будешь сердиться на компьютер, если на нем что-то напечатает плохой человек? Издатель – посредник. Он сам текст не придумывает. А твое опровержение, когда ты его напишешь, может, наоборот, стать для него своего рода искуплением греха – выпуска книги твоей сестры.

С такой стороны Пашка над этим не задумывался.

– И потом подумай, – добавила Нинка, – разве у тебя есть другое издательство, готовое тебя напечатать? Ты ведь не Акунин и не Лукьяненко. Очереди книжных редакторов у твоей двери не наблюдается.

Пашка усмехнулся.

– Это уж точно. Но ты говоришь так, будто книга готова, осталось только взять и кому-нибудь отнести. А я ведь не писатель. И как подступиться к книге, не знаю.

Нинка обняла его крепче и поцеловала.

– Конечно, ты не писатель. Ты – орангутанг. Но очень милый и умный. И ты бросишь капризничать и сядешь за компьютер. А если попробуешь и не получится, тогда и будешь ныть, что не умеешь. Твоя сестра тоже литинститут не кончала, а ничего, сподобилась.

Как ни удивительно, работа Пашку увлекла. Вначале он боялся, что втянется в обличение каждого факта лжи, и вместо книги получится подобие иска о клевете, но, рассудив, что нет смысла вступать в полемику с Ленкой, решил просто написать историю про папу и маму. Про то, как отец встретил свою Настеньку и полюбил ее. Про то, как хранил ей верность. Про то, как ради заработка хватался за все роли, даже самые дурацкие, только чтобы дома был достаток и Настенька ни в чем не нуждалась. И не потому, что она были избалована и требовала от него деньги, чтобы удовлетворить свои капризы, а потому, что для него она была королевой, и иного образа жизни, кроме королевского, он для нее не видел. Про то, как работал еще больше, когда она была беременна, а потом родила его, Пашку, чтобы у них было самое лучшее питание, а к новорожденному сынишке приходила няня и давала Настеньке несколько часов отдыха. И чтобы если они ехали в санаторий, то только в самый лучший, и сумма, которую приходилось платить «сверху», не заставляла озадаченно чесать в затылке. А еще Пашка написал, как после сильного послеродового кровотечения, чуть не унесшего Настеньку в могилу, она долго боялась заводить второго ребенка, хотя и сама, и Григорий ужасно хотели еще одну деточку, неважно кого, но лучше девочку, чтобы была похожа на маму. И прошло целых девять лет, когда Настя решила рискнуть, и родилась любимая всеми Леночка, куколка и умница. А еще Пашка рассказал, как ему было обидно, что родители, отдав все внимание дочке, не замечая это, его забросили и предоставили самому себе. Но он в итоге только выиграл, потому что приучился к независимости и самостоятельности. А еще Пашка с юмором описал чуть ли не панический страх родителей, что с Леночкой что-нибудь случится, их бесящий повзрослевшую Леночку контроль за тем, куда и с кем она идет и когда возвращается. Со смехом Павел поведал о нешуточной, чуть было не проигранной им борьбе, которую ему пришлось вести с родителями, когда они пытались навесить на него обязанность встречать их красотулю из школы, хотя за ней и так вполне надежно приглядывали ее ухажеры. И вышла у Пашки книжка чуточку сентиментальной, одновременно и веселой, и грустной, а в целом хорошей. И любому читателю становилось ясно, что в доме Залесских о каком-либо разврате и речи быть не могло. Павел только в нескольких словах в конце сочинения написал, что его история в корне отличается от той, которая была написана сестрой, и он оставляет за читателем право решать, на чьей стороне правда.