— Пока еще есть время, давай поговорим, — сказал я Алану. — Облегчи душу.

— Облегчаются в другом месте! — прорычал он, презрительно сплюнул. — Я не жалею ни о чем, так и запомни!

— Даже о том, что погибли люди? Твои же соседи? Друзья?

— Лес рубят — щепки летят! Нельзя ничегоизменить, если боишься замарать руки!

Он гордо выпрямился, насколько позволяли стянутые за спиной руки. Я кивнул. В этом он прав.

— Хорошо. Тогда расскажи, почему решил начать бунт… именно теперь?

— А ты не понимаешь? Тогда вот тебе мое последнее слово!

Он плюнул снова, на этот раз в меня, не попал и отвернулся. Я сделал знак своим, подскочили сразу несколько человек, отвязали, повели к виселице. Следом тащили дозорного, мальчишку не держали ноги, он побледнел, губы тряслись.

— Этого ко мне, — приказал я, и когда полумертвого от страха парня поставили рядом, спросил: — Ты пошел с заговорщиками, неужели не знал, что придется убивать?

Мальчишку трясло так, что он едва не падал, по лицу бежали капли холодного пота, рубаха и портки намокли. Он замотал головой, пробормотал дрожащими губами:

— Н-нет, ваша светлость… Я вообще не отсюда, меня батька привел…

— Зачем?

— Сказал — весело будет…

— Зачем? — повторил я тверже. Мальчишка взглянул мне в глаза, торопливо уронил взгляд:

— Говорил, пощекочем барьев, заберем наше…

— Интересно. И что же тут ваше? — спросил я, обводя широким жестом деревню. — Земля? Люди? Может, деньги?

Мальчишка не ответил, только смотрел затравленно. От околицы окликнули, и я, схватив его под руку, поволок к виселице. Аланауже заволоклина шаткийчурбак, места на котором едва хватало, чтобы поместить одну ступню. Игнат стоял неподалеку, глядя, как бунтовщику затягивают на шее петлю. Увидев дозорного, староста кивнул в его сторону:

— Этого тоже вздернем?

Я подошел к Алану, тот старательно скалился, показывая, чтоне страшится смерти.

— Перед тем, как отправишься к праотцам, хочу услышать ответ. Вот этот парень, — я указал на едва живого от ужаса дозорного, — сказал, что вы собираетесь отобрать свое. Но что именно, он так и не объяснил. Может, ты сумеешь?

— Это наши земли! Отцы, деды тут жили, а потом пришли такие вот, как ты и сказали: это теперь наше, охотиться в лесах барона нельзя, рубить дерево — тоже, а можно только платить налоги и молчать! А я так считаю, что и без вас управимся!

В его глазах светилась фанатичная уверенность в собственной правоте. Но это — правда ребенка, которому запрещают есть снег, совать руки в огонь, заставляют убирать игрушки. Барон на охоте убьет одного, реже двух оленей в месяц, деревенские же, дай волю, выкосят их всех. То же и с деревьями. А что на налоги содержат дружину, пускают деньги на другие, не менее важные дела — кто видит? Вот потому и возникают эти «отнять и поделить». Сперва отнять у баронов, торговцев, просто богатых, и поделить. А когда одни пропьют, пустят по ветру доставшееся даром, то обратятся к тем, кто не тратил бездумно, а вкладывал и приумножал, и тогда цикл повторится снова. И снова. У таких делильщиков редко есть план, как действовать, получив власть.

— И? Если бы удалось подмять под себя эти деревни, что бы ты делал дальше?

— Уж известно, что! Дал бы вольностей людям! Никаких обязанностей перед бароном, только работа на себя!

— Понятно, — я кивнул. — А потом?

— Что — потом?

— Потом, когда все стали свободными. Что бы вы делали дальше?

Алан замолчал. Судя по лицу, он так далеко не заглядывал. А ведь в этом «потом» не обойтись без торговли, производства, армии, новой власти. Анархия хороша на коротких дистанциях. Вокруг собирались крестьяне. Многие из них этой ночью пострадали от действий бунтовщиков, этих было заметно сразу, но в глазах некоторых я увидел сочувствие и досаду, что бунт не удался. Ярость ударила в голову, я схватил под руку едва живого мальчишку, сказал хмуро:

— Ты ведь не отсюда?

— Н-нет, — он быстро-быстро замотал головой. — И… из Сосновки мы с батькой при… при…

— Тогда смотри и передай своим, как все было.

Я с силой ударил ногой по чурбаку.

Из Выселок направились в Сосновку. Нужно выжечь недовольство в корне, и поэтому Алан еще качался в петле, когда мы вскочили на коней. Дорога петляла через лес, оставляя только светлую полоску над головами, потом выскочила на простор, но, словно испугавшись, повернула, прижалась к опушке. Лучи утреннего солнца опустились на плечи, ласково нагревали, словно пытались остановить, успокоить. Я в раздражении дернул плечом, стряхивая навязчивое тепло. Расслабляться некогда! Пока Север пьянствовал в городе, в его землях вызрел заговор, и мне теперь нужно с этим разбираться!

Я скакал во главе отряда, за мной несся на своем гигантском коне Игнат. Дорога держалась у самих деревьев, затем осмелела, повернула в поля. И почти сразу из-за леса показалось облако густого черного дыма. Я пришпорил коня, в ушах засвистел ветер, топот множества копыт за спиной стал чаще. Полоса леса уходила все дальше, открывая дома. Дым поднимался над несколькими, там уже суетились крошечные фигурки людей, волокли ведра с водой, баграми растаскивали горящие бревна.

Мой конь повернул в сторону деревни, но тут за спиной раздался вскрик. Один из скачущих в арьергарде привстал в стременах, вытянув руку куда-то в сторону от дороги. Там, под прикрытием зрелых колосьев, угадывалось движение. Десяток всадников, низко пригнувшись к лошадиным шеям, уходили через едва заметный, но глубокий овраг. От ярости потемнело в глазах. Я ткнул пальцем в троих, скачущих прямо за мной, отправляя их на помощь деревенским, а с остальными бросился в погоню.

Поняв, что скрыться не удалось, мятежники выпрямились в седлах, с гиканьем подгоняли коней. Я нахлестывал своего, злясь, что расстояние сокращается слишком медленно. Из-за спины несколько раз вырывались стрелы, но уходили мимо. Громко ругался Игнат, он скакал по правую руку от меня, лицо его блестело от пота, но глазами он цепко держал убегающих.

— Не успеваем! — прорычал он зло.

— В каком смысле? — спросил я. — Объясни!

Игнат махнул рукой, указывая на тонкую полоску деревьев впереди:

— Там земли барона Тошильдера, а у него с прежним хозяином вышла ссора. Нам туда никак нельзя, а вот он смутьянов примет, да еще как примет! Как героев!

Я скрипнул зубами в бессильной ярости. Расстояние между моим отрядом и поджигателями сокращалось слишком медленно! Они вот-вот пересекут границу, и тогда достать их будет очень тяжело. А если не получится найти общий язык, и вражда передастся мне по наследству, то и вовсе невозможно!

Решение пришло само собой. Нужно давить бунт в зародыше, а если каждая тварь будет знать, что не сможет скрыться у соседей, то лишний раз подумает, прежде чем поднимать восстание. Бунтовщики уже пересекли границу, останавливали коней, разворачиваясьв нашу сторону. Даже с такого расстояния были видны их смеющиеся и довольныелица. Мои люди тоже начали придерживать коней, но я заорал, едва не срыва голос:

— Вперед! Вперед! Не дайте им уйти!

И сам понеся впереди, подавая пример. Расстояние сокращалось, но мятежники все еще не верили, что я осмелюсь нарушить границу. Они смеялись, указывали на нас пальцами, и когда отряд ворвался в узкую полоску леса, не успели даже схватиться за оружие. Кони вынесли нас на земли Тошильдера, я дико закричал, врываясь в самый центр отряда бунтовщиков. Клич подхватили остальные, мы рубились яростно, смяли, погнали ошалевшеговрага.

Троим удалось вырваться из боя, нахлестывая коней, они понеслись прочь. Я бросил коня следом, за мной скакали остальные.

— Брать живыми! — прохрипел я. Игнат повторил мой приказ громче, и отряд начал расходиться в стороны, чтобы взять убегающих в клещи. Бешеная скачка продолжалась, я пришпоривал взмыленного коня, тот уже хрипел, роняя изо рта клочья пены. Каким-то чудом нескольким моим бойцам, скачущим справа, удалось вырваться вперед, и теперь они отжимали бунтовщиков, заставляя поворачивать, остальные бросились наперерез.