Нет, я не буду описывать это. Вы не просите меня об этом. А если бы вы попросили, я бы ответил: "Нет". Позвольте мне дойти до конца.

Прошло два столетия. Осталась лишь горстка этих фурий. Потом пришло последнее поколение – и еще тридцать лет убийств и сражений оно продолжало жить. Наконец, как странно мне это показалось, все, кто остался, разбились на две неравные партии, у каждой из которых было свое знамя для битвы и униформа, как в армии, но только четверо на одной стороне и девять на другой встретились, как будто мир был недостаточно широк для них всех, и встретились в той самой Сирии, где я помог Иосифу, сыну Иакова, снова обнять шею своего отца.

И действительно, до этого места было очень далеко. Он находился недалеко от обломков и руин города иевусеев, который был одним из опорных пунктов, уничтоженных одним из этих кланов. Этот город был сожжен, но я видел, что руины все еще дымились. Снаружи было открытое пространство. Интересно, действительно ли у него был странный, смертоносный вид, или ужас того дня заставил меня так думать? Я помню огромный камень, похожий на череп человека, который выглядывал из серой сухой земли. Вокруг этой скалы сражались эти несчастные, четыре к девяти, прячась за ней, то с одной, то с другой стороны, в тот апрельский день, под тем черным небом.

Один упал! Двое из другой группы стоят на коленях, чтобы забрать у него последнее дыхание жизни. С воплем ярости трое или четверо из его отряда, обрушив свои щиты на головы этих двоих, набрасываются на них и один из них взмахивает своим боевым топором над головой, когда…

Притянул ли металл молнию? Треск! Вспышка, ослепившая мои глаза, и когда я открыл их, последние из этих варваров лежали мертвыми по одну и по другую сторону мрачной скалы Голгофы.

Ни мужчин, ни женщин, ни мальчика, ни девочки не осталось в том мире!

– Не беспокойся, – сказал мой Опекун. – Ты ничего не сделал.

– Ничего! – простонал я. – Я погубил мир своей безрассудностью.

– Ничего, – повторил он. – Вспомни, что я тебе говорил – это лишь тени, теневые формы. Они не Его дети. Они лишь формы, которые действуют так, как будто они есть, чтобы мы с тобой могли видеть и учиться, возможно, начать понимать, только это передает знание.

Пока он говорил, я помню, что я стонал и боролся с ним, как плачущий ребенок. Я был подавлен видом того зла, которое я совершил. Я не мог утешиться.

– Послушай меня, – сказал он снова. – Ты только сделал или хотел сделать то, к чему мы все стремимся вначале. Ты хотела спасти своего бедного Иосифа. Что тут удивительного?

– Конечно, да, – рыдал я. – Мог ли я подумать? А ты мог бы предугадать?

– Нет, – сказал он с королевской улыбкой, – нет. Однажды и я не мог подумать о таком, пока я так же не попробовал провести свои эксперименты.

И он сделал паузу.

Возможно, он вспоминал о том, какими были его эксперименты.

Затем он начал снова, и королевская улыбка едва успела угаснуть:

– Позвольте мне показать тебе. Или позвольте мне попробовать. Ты хотел спасти своего бедного Иосифа – одного-единственного.

– Да, – сказал я. С чего бы мне этого не хотеть?

– Потому что он не был один, он не мог быть один. Никто из них не был один, никто из них не мог быть один. Ты же сам знаешь, что каждая дождевая капля в этом ливне уравновешивается пылинкой на другой стороне творения. Как мог Иосиф жить или умереть в одиночестве? Как мог жить или умереть в одиночестве тот варвар, к которому он был прикован? Никто из них не одинок. Никто из нас не одинок. Он не одинок. Он в нас, и мы в Нем. Но путь с людьми, а прошло не так много времени, дорогой друг, с тех пор, как ты был человеком, путь с людьми – это попробовать сделать то, что пробовали вы. Я еще никогда не знал человека, а скольких я знал, слава Богу, я еще никогда не знал человека, который не хотел бы выделить какого-нибудь Иосифа, чтобы помочь – как будто все остальные ничто, или как будто у нашего Отца нет планов.

– Я никогда больше не буду пытаться сделать это! – всхлипнула я, после долгой паузы.

– Никогда, – сказал он, – это длинное слово. Ты научишься не говорить "никогда".' Но я скажу тебе, что ты сделаешь. Когда вы получите общее представление о жизни, когда вы поймете, в чем суть, должен ли я сказать об игре или должен ли я сказать о законе? в которой живут все они и все мы, Он в нас, а мы в Нем, тогда, о, это так весело – участвовать в этом и жить для всех!

Он помолчал с минуту, а затем продолжил, сначала колеблясь, как будто боялся причинить мне боль, но потом решительно, как будто это должно было быть сказано:

– Еще одна вещь, которую я замечаю у большинства людей, хотя и не у всех, заключается в следующем – поначалу кажется, что они не понимают, что Идея – это целое. Авраам предпочел покинуть Ур, чем иметь какое-либо отношение к этим людям из дыма и пыли – природопоклонниками, я думаю, их так называют. Как получилось, что ты не заметил, что Иосиф собирался отправиться в Египет с Идеей? Он мог бы принести то, чего у них там не было. И, как ты видел, в другом месте, без этого, твой мир умер.

Затем он повернулся и покинул этот ужасный мир фантомов, чтобы вернуться в наш собственный дорогой реальный мир. И на этот раз я посмотрел на день сегодняшний. Каким ярким он казался, и каким утешительным для меня было думать, что я никогда не прикасался к желтому псу, и что он пришел к своей смерти по-своему. Я увидел некоторые вещи, которые мне понравились, а некоторые мне не понравились. Случилось так, что я смотрел на Зулуленд, когда нога бедного принца Лулу выскользнула из стремени седла. Я видел ассегай, которым его ударили. Если бы я был солдатом рядом с ним, я бы тоже погиб рядом с ним. Но нет, меня там не было. И я вспомнил Иосифа и сказал:

– Из того, что я называю злом, Он извлекает добро.

1881 год

Фрэнк Ричард Стоктон

Мы с женой остановились в маленьком городке на севере Италии и однажды приятным весенним днем мы совершили прогулку в шесть или семь миль, чтобы посмотреть, как солнце садится за невысокие горы к западу от города. Большую часть нашего пути мы шли по твердому, гладкому шоссе, а затем свернули на ряд более узких дорог, иногда окаймленных заборами, а иногда легкими изгородями из тростника. Приблизившись к горе, на невысокий отрог которой мы намеревались взойти, мы легко взобрались на стену высотой около четырех футов и оказались на пастбище, которое вело, иногда плавными, а иногда и крутыми подъемами, к месту, которого мы хотели достичь. Мы боялись, что немного опаздывали, и поэтому спешили вперед взбегая на поросшие травой холмы и резво перепрыгивая через неровные и каменистые места. За плечами у меня был крепко пристегнутый рюкзак, а под мышкой у моей жены была большая мягкая корзина из тех, которыми часто пользуются туристы. Ее рука просунулась сквозь ручки и обхватила дно корзины, которую она плотно прижимала к боку. Она всегда носила её подобным образом. В корзинке лежали две бутылки вина, одно сладкое для моей жены, а в другое немного с кислинкой для меня. От сладких вин у меня болит голова.

Когда мы добрались до поросшего травой утеса, хорошо известного в округе любителям полюбоваться закатом, я сразу же подошел к краю, чтобы полюбоваться открывшейся картиной, но моя жена присела, чтобы сделать глоток вина, потому что ей очень хотелось пить, а затем, оставив свою корзинку, она подошла ко мне. Картина действительно была необычайно красивой. Под нами простиралась широкая долина множества оттенков зеленого, через которую протекала небольшая речка, и тут и там виднелись дома, крытые красной черепицей. За ними возвышался горный хребет, розоватый, бледно-зеленый и пурпурный там, где на вершинах отражалось заходящее солнце, и насыщенный серо-зеленый в тени. За всем этим простиралось голубое итальянское небо, озаренное особенно прекрасным закатом.

Мы с женой американцы, и на момент написания этой истории были людьми среднего возраста, и нам очень нравилось видеть в обществе друг друга все, что было интересного или красивого вокруг нас. У нас был сын лет двадцати двух, которого мы тоже очень любили, но его не было с нами, поскольку в то время он обучался в Германии. Хотя у нас было хорошее здоровье, мы были не очень крепкими людьми и при обычных обстоятельствах не слишком-то склонны к долгим странствиям по сельской местности. Я был среднего роста, без особо развитой мускулатуры, в то время как моя жена была довольно полной и становилась с годами все полнее.