Однажды, ранним весенним утром, когда солнечные лучи не подглядывали в комнату сквозь щели между шторами, а смело влезали в распахнутые окна и распластывались на полу, Маруся прибежала на кухню, с выпестованным с вечера желанием – приготовить салат для папы.
Марусе – четыре года. Она крайне смышлёный ребёнок. Почти «индиго», только беленькая-беленькая. И ручки, и ножки, и личико, и кудряшки у неё светлые-пресветлые над милым конопатым носом. Из маминого ответа на вопрос: «что такое индиго?», она поняла, что это такой оттенок синего цвета, которым помечают всех разумных деток. Маруся слышала, как бабушка сказала, что она – Маруся – «ребёнок индиго». Про детей Маруся знала всё, а вот про индиго – пришлось прояснить.
На кухне выяснилось, что мама уже нарезала салат, но самое главное – что папа – вернулся из командировки, и Маруся проспала его приезд. Папа работал далеко от дома. Вахта – так называлась его работа. Он работал на Крайнем Севере, и уезжал всегда надолго.
Маруся скучала без папы. Вот и мама всегда рядом, и бабуля с дедулей, и игрушек полный дом, и мультики, и Гавчик с Мявчиком, и друзья в детском саду… Но без папы было невесело. А когда папа приезжал, то сразу становилось всё по-другому: весело становилось! Наверное, потому, что Маруся была очень похожа на папу. У неё были такие же светлые кудряшки, как у папы, и канапушки, и глаза как у папы – зелёные.
Папа приезжал рано утром, и Маруся всякий раз, собиралась его встретить, чтобы показать новые игрушки и рисунки, но у неё никогда не получалось проснуться вовремя. Папа приходил так тихо, как приходит Дед Мороз на Новый Год, когда незаметно оставляет под ёлкой подарки. Папа тоже привозил подарки. Маруся забиралась к нему на колени, и они вместе их рассматривали. А ещё Маруся очень любила рассматривать пуговки на папиных рубашках: маленькие – блестящие, или нет – его пуговки очень нравились ей.
Мама хлопотала на кухне в фартуке, любовно сшитым дочкой из папиной рубашки, с самыми красивыми пуговицами. Рубашек у папы было много, и все они были похожи одна на другую, а вот фартука у мамы не было.
«Женщина на кухне обязательно должна работать в фартуке», – говорила бабуля.
И Маруся решила, что сама сошьёт маме кухонный фартук.
Ну как – сошьёт? Просто, Маруся отрезала у папиной рубашки спинку и рукава, и кое-как пришила две тесёмочки с боков. Фартук получился хороший. Она и сама об этом знала. И бабуле фартук понравился. Только её почему-то не похвалили, а совсем наоборот. Ещё и запретили влезать во взрослый гардеробный шкаф. А там столько интересного: галстуки, шарфы, платки, палантины… Из палантинов и платков она делала себе палатку. Тогда у неё появлялся свой сказочный мир, окружённый волшебными цветами и птицами.
«Если бы я знала, что папа так любит эту свою рубашку, то, конечно же, взяла бы другую. Но когда у меня «такая жажда бурной деятельности» – как говорит мама – «то нужно эту самую жажду, как-то утолить», – так думала Маруся во время выволочки, и на все «зачем» и «почему» родителей, упорно молчала. По её конопатым щекам непрерывно катились слёзы, но самое главное – столько в её глазах было боли, за неоценённый родителями, творческий благородный порыв, что упрёки, как-то сами по себе стихли, а назавтра, мама принесла ей стопку старых вещей и сказала: «С этим – можешь делать всё, что пожелаешь».
Но папа сделал ещё лучше: он подарил дочке настоящую детскую швейную машинку. Пускай – игрушечную, но строчит-то она, как настоящая. И ещё: мама каждый день стала надевать её фартук, который, кстати, очень оценили мамины приятельницы. Вот и сейчас она была в этом фартуке.
2
На разогретом солнечными лучами полу, растянулись киселём Гавчик и Мявчик. Кухонное окно состояло из двух рам, поэтому на полу образовались два солнечных коврика, которые заняли Марусины друзья. Они расплавились до такой степени, что и не думали встретить её, как обычно. Обычно они бежали ей навстречу, толкаясь и путаясь под ногами. Теперь же, когда девочка вошла на кухню, они лениво подняли головы, чтобы приоткрыть глаза, и тут же уронили их обратно, будто те были неподъёмные. Мявчик, при этом, стукнул по полу хвостом, а Гавчик вытянул шею ещё сильнее, отчего «кисель» расползся ещё больше.
– Что это с ними? – спросила Маруся у мамы.
– Нёжатся, – ответила мама, – Зима долгая была, соскучились по солнышку – лежат, загорают.
– Я-ясно, – протянула Маруся и, присев на пол, потрогала кота рукой. Он был тёплый, как свежий пирожок. Мявчик остался совершенно равнодушен к её поглаживанию, только ещё раз ударил хвостом по полу, как бы говоря: «Отстань, не мешай». «Ну, и пожалуйста», – подумала девочка.
– Я хочу тебе помочь! – сказала Маруся маме.
– Я уже закончила. А, у меня, для тебя – сюрприз, – сказала мама, и достала с полочки венок из одуванчиков, – Это папа принёс для тебя. Выгляни в окно.
Маруся забралась на стульчик и посмотрела во двор. Ещё вчера вечером – изумрудный травяной ковёр – сегодня был усыпан жёлтыми солнышками одуванчиков.
– Ух, ты-ша! Красота-а-а! – протянула восторженно девочка и спросила. – Откуда же столько их, за одну только ночь, появилось? Можно я пойду во двор?
– Конечно, можно, – сказала мама, – И принеси мне пару цветочков с листочками. Мы добавим их в наш салат, и он станет «Весенним».
– Их что – и есть можно? – удивилась девочка.
– Можно. И даже нужно. В них очень много первых весенних витаминов.
3
С улицы Маруся вернулась вся перемазанная жёлтой пыльцой. Она нарвала маме одуванчиков, и ещё несколько – для Мявчика и Гавчика. Им тоже нужны весенние витамины, тем более такие красивые, похожие на маленькие солнышки. Только друзья не захотели таких витаминов. Мало того – они даже свои коврики бросили, лишь бы Маруся от них отстала, но она успела перепачкать им носы жёлтой пыльцой, поэтому Мявчик потом долго и смешно чихал, а Гавчик фыркал, и крутил головой. Вечером, когда одуванчики закрыли соцветия – ковёр перед домом снова стал зелёным.
– Спать легли, – объяснила Марусе мама.
Несколько дней подряд Маруся, просыпаясь, бежала к окну любоваться жёлтым ковром. Одуванчики всё сыпали и сыпали.
– Откуда их столько? – спросила она маму.
– Их приносит ветер. Он распыляет семена-вертолётики одуванчиков по всей земле.
– Как ветрянку? – поинтересовалась Маруся. Зимой она болела ветрянкой, и тогда они с мамой каждый день считали, сколько новых «ветрянок» высыпало с утра, и мазали их зелёнкой. Маруся ходила зелёная, красивая и счастливая. Ветрянка чесалась, но Марусе это не мешало. Зато очень мешало маме. Она всё время так и говорила: «Не чеши, не чеши». Дворику «ветрянка» из одуванчиков тоже нравилась. Он стал нарядным и весёлым.
4
Шли дни… Потихоньку количество жёлтых солнышек стало уменьшаться. Их заменяли белые пузатые шары из пуха. Маруся тщетно пыталась собрать из пушистых фонариков букет. Донести его маме не получалось: как только она срывала цветок – он тут же сбрасывал с себя пушистые зонтики. Ветер подхватывал их, и в руках у девочки оставались только маленькие плешивые пенёчки. «Какие бестолковые цветы», – думала Маруся. – «Из них, не то что венок… Букет не соберёшь. Разлетается». Руки у неё были перемазаны липким млечным соком, который тут же темнел и как магнит, притягивал пыль. Мудрая мама решила прекратить эту одержимость «пухово-одуванчиковой икебаной», не столько по причине неудачных попыток дочки, сколько по причине того, что млечный сок плохо смывался как с одежды, так и с самой Маруси, и подсунула ей новую игру.
Мама сказала: «Не пытайся собрать из них букет. Они стали старые, как бабушки и дедушки. Они не желают, чтобы их совали в букеты, поэтому сразу сбрасывают фонарики. Хочешь, я научу тебя различать: кто из них бабушка, а кто – дедушка?».
– Конечно! А как? – обрадовалась девочка.
– Делается это так, – сказала мама. – Берёшь пушистый одуванчик и дуешь на него. Срывать его не обязательно. Если пенёчек останется почти лысый, то это будет «дед», а если пуха слетит немного – это «баба». Ясно?
