У Ляйсат было роскошное, золотистое платье. Разумеется, в пол.

С длинным шлейфом, будто у звезды Голливуда. Он волочился за ней по полу, словно хвост змеи.

Когда я садилась за стол, я поставила стул и прищемила ей подол двумя ножками, села, всем весом вжавшись в стул.

Ляйсат сделала два или три королевских шага под громкую музыку и аплодисменты, а потом…

Она и не услышала из-за музыки, как затрещала ткань платья.

Слишком сильно хотела получить миг торжества.

Верхняя золотистая часть платья вместе с подолом просто сползла к ее ногам, как кожа змеи.

Ляйсат слишком поздно поняла, что происходит.

Она осталась в одной нижней прозрачной юбке.

Ее короткие, полноватые ноги, бедра, даже трусы были выставлены напоказ.

На глазах у всех мужчин и детей, у всех приглашенных дедов, бороды которых были белые, как снежные шапки гор.

Такого позора точно никогда еще не было.

Отца чуть удар не хватил!

Разумеется, мачеха убежала в слезах, гости разбрелись по дому, бурно обсуждая произошедшее.

Под шумок я тоже улизнула и хотела войти в свою старую комнату, но дверь оказалась заперта.

— Что, спрятаться пытаешься? — прогремел за спиной голос отца.

Я обернулась.

Он был в ярости, дрожал от гнева, ткнул в меня пальцем.

— Это была ты. Опозорила мою жену. Извинись перед ней немедленно.

— Это была случайность.

— Врешь! — разозлился отец, побагровев. — Врешь и не краснеешь! В глаза мне врешь…

— А ваша жена про меня и маму гадости говорит! Постоянно…

— Не так уж она не права, — усмехнулся отец и покачал кулаком у моего лица. — Последний раз предлагаю: немедленно извинись. На колени встань! Умоляй, чтобы Ляйсат тебя простила!

— Не буду!

— Значит, я перед ней за тебя извинюсь, — вздохнул он и треснул меня по лицу кулаком.

У меня из глаз аж искры посыпались, голова мотнулась так сильно, что я на ногах не удержалась. Меня развернуло и впечатало лицом в дверь. Я сползла на пол.

Все онемело от вспыхнувшей боли. Изо рта даже слюни потекли с привкусом крови.

Перед глазами все плыло. Я плохо слышала, как бранился отец, с трудом понимала, что он подхватил меня, встряхнул и всматривался в лицо.

— Марш в кухню. Приложи к лицу лед. Приду через полчаса! — шикнул на меня. — Живее.

Я поползла наощупь. С трудом забилась в свободный угол на кухне. Тут все шкворчало, шипело. Приглашенные повара и поварята готовили во все руки.

Было жарко. Лед, который я приложила к лицу, таял быстро-быстро и стекал на праздничное платье, пачкая красивый бежевый атлас.

Еще и Галия, словно нарочно, запнулась на ровном месте и опрокинула на меня целый соусник с жидким маслом.

В таком состоянии я бы точно не смогла присутствовать на празднике.

Отец, заглянувший на кухню, увидел меня и смачно плюнул под ноги:

— Скройся! Чтобы я тебя не видел! Выглядишь, как будто в канаве год пролежала. Придется сказать, что ты заболела…

Глава 24

Камилла

Потом была долгая, бессонная ночь в худшей из гостевых комнат. Отец вошел без стука под утро. Я слышала его шаги, слышала, как он щелкнул кнопкой выключателя и подошел к кровати.

Он на меня смотрел. Я лежала лицом к стене и боялась, внутри тряслась от липкого, удушающего страха. Раньше отец меня никогда и пальцем не трогал, а здесь ударил так, что вся половина лица горела, ныла, саднила ужасно сильно.

Отец смотрел на меня, и я не могла не чувствовать его взгляд.

Он скользил по моему лицу, волосам и открытым плечам, снова поднимался к лицу.

Секунды тянулись целую вечность.

Потом он наклонился, натянул одеяло повыше и вышел, тяжело вздохнув.

Не знаю, о чем он думал в те минуты, но я думала лишь о том, как бы навсегда покинуть стены отчего дома и никогда-никогда сюда больше не возвращаться.

Утром я изобразила покорность, с мачехой не сталкивалась. Отцу сказала, что Лорсанов потребовал от меня идеальной чистоты, наплела про сложный проект на учебе.

— А танцульки? — фыркнул отец. — Про них забыла.

— Жених не разрешает мне танцевать.

— Но навыки ты не растеряла? — зачем-то уточнил он.

— Я их не применяю.

— Значи, у тебя учебы полно.

— Да, отец.

— Ты меня разочаровала вчера, Камилла. Безумно сильно. Я надеюсь, что хотя бы учеба тебе дается на отлично, без всяких подводных камней. Иначе за что я плачу? — спросил он. — Посмотрю, как сдашь сессию, и на этом все.

— Что значит “все”.

— Все, значит, все, — тяжелым взглядом посмотрел на меня отец. — Если жених будет заинтересован, продолжишь учебу или что ты там еще хочешь. Если же нет, то я умываю руки. Я вырастил невоспитанную хабалку. В таком случае всем плевать, есть у нее высшее образование или нет. Твои поступки говорят лишь об одном — ты глупа и несдержанна, опозоришь меня еще не единожды, если останешься в стенах этого дома. Я переговорю с… женихом. Если все в силе, значит, браку быть быстрым.

На этом разговор закончился. Отец вызвал для меня такси на нужное время, я отправилась в университете.

***

— Камилла?

Голос Лорсанова как огонь маяка в бурю, не дает сойти с нужного пути. Я мигом возвращаюсь к реальности, стряхиваю оцепенение.

Лорсанов смотрит на меня, весь напряженный, тугой, готовый взорваться или выплеснуться из себя.

Мне хочется отодвинуться, но чувство прикоснуться к его обжигающим эмоциям, хотя бы немного распробовать их на вкус гораздо сильнее. Поэтому я остаюсь на месте, после краткого пересказа событий званого вечера.

— Сильно болит? У тебя голова кружилась после удара?

Лорсанов осыпает меня вопросами, матерится без конца. Злится! Даже приказывается, чтобы я отправилась на осмотр.

— У тебя может быть сотрясение.

— Все хорошо.

— Немедленно встала и вышла. На обследование! — приказывает. — Хотя нет! Постой!

Лорсанов хватает меня за запястье и удерживает.

— Докторя явится сам и проводит тебя.

— Все в порядке, не стоит.

— Это не обсуждается. Я так настаиваю. Зумрат совсем из ума выжил, если творит такое… Прости, Аллах, но мне хочется… отпи***дить этого старика.

— Не смей! Это все-таки мой отец! — возмущаюсь я, толкнув Лорсанова в плечо ладонью.

Он перехватывает мои пальцы и неожиданно падает обратно на подушки, утянув за собой и меня.

— А ты все-таки — моя. Моя девочка, — добавляет он и жестко надавливает на затылок.

Лорсанов прижимает меня к себе, его сухие, горячие губы касаются моих, царапая.

Выдохи жаркие, короткие, штормовые.

Касания — жадные и болезненные.

Я даже понять не могу, что он делает — целует, кусает или просто наказывает меня.

Кажется, все разом.

И это так волнует.

По всему телу — дрожь. Сердце в груди взлетает вверх, пробивая все семь слоев неба, вылетая на внеземную орбиту.

— Клянусь, я его…

— Не смей. Прошу, — всхлипываю.

Дрожу.

Сама тянусь к нему в ответ, хватаясь за каменные напряженные плечи, целую.

— Не надо… Не надо…

Вообще-то он лежачий. Прямо сейчас задать трепку моему отцу не сможет.

Но я точно знаю, что это — временное явление.

Пока.

Потом…

Что будет потом, известно только одному Лорсанову, а у меня за все время знакомства с ним создалось впечатление, что он не бросает слов на ветер.

— Не надо? — спрашивает.

Губы Лорсанова становятся еще настойчивее и жарче. Он целует меня глубже, надавливает на мой рот языком, и я с восторгом и стоном впускаю его в себя, впитываю его вкус, энергию, толчки. Сама делаю так же, пытаюсь повторить и слышу одобрительный выдох с рыком.

— Бл… Прекрати! — просит он, часто дыша, отодвинув меня.

— Тебе… Тебе не нравится, как я целуюсь?

— Пожалуй, даже слишком.

Лорсанов прикрывает глаза, притягивает меня к себе, укладывает на плечо, гладя по волосам.

— Моя. Моя. Девочка… Моя. Ты — моя. Запомни. Никому тебя в обиду не дам. Бл… Убивать хочется.