По залу снова прокатилась волна ропота.

Но тут юная француженка, про которую на мгновение все забыли, приблизилась к королеве и сделала низкий реверанс.

— Ваше Величество…

— Да-да, сеньора, я вас слушаю… Но что это за дикая мода?

— Времена Марии-Антуанетты прошли, — язвительно заметила Осуна, не преминувшая напомнить королеве случай, когда герцогиня Альба скопировала платья, которые Мария Луиза заказала у портнихи французской королевы, а затем одела в них своих служанок и выгуляла их по аллеям королевской резиденции.

Королева вспыхнула и жестом отпустила герцогиню, а заодно и маленькую француженку. Их тут же окружили дамы и немногочисленные кавалеры.

— Надеюсь, донья Женевьева найдет у вас достойный прием, — жестко произнесла Осуна, обводя дам недвусмысленным взглядом.

— Можете не сомневаться, — весело прощебетала Лусия де Бермудес, бывшая ненамного старше Клаудии. — Но главный источник веселья у нас иссяк, — добавила она шепотом, чтобы не услышали принцессы.

— Не советую вам пить из этого источника, Женевьева, — свела в ниточку тонкие брови герцогиня. — Пойдемте, я познакомлю вас с единственным достойным здесь господином.

Надменно пройдя через весь зал, Осуна подвела Клаудиу к невысокому и хрупкому на вид юноше с пепельными кудрями. — Граф Гарсия де Аланхэ, капитан королевских гвардейцев и неизменный победитель всех дворцовых турниров.

Молодой человек слегка склонил пепельную голову к обнаженной руке француженки.

— Как вы находите молодцев, что я прислала вам в прошлом месяце? — поинтересовалась Осуна. — За одного я ручаюсь, настоящий чисперо, а каков второй?

— А второй — настоящий маноло, ваше сиятельство. Откуда вы их взяли?

— Они сопровождали донью Женевьеву.

— Вот как? — Аланхэ с интересом посмотрел на Клаудиу.

— Они настоящие мужчины! — горячо воскликнула девушка, сообразив, что речь идет о Педро и Хуане, и тут же покраснела, ибо слова ее прозвучали несколько двусмысленно.

— Молодые люди сопровождали донью по нашим опасным кастильским дорогам, что на каждом шагу кишат разбойниками, — пришла ей на помощь Осуна. — Оставляю вам донью Женевьеву на попечение, милый граф, у меня еще немало дел в городе.

Клаудиа открыто посмотрела на юношу, взирающего на нее с почтительной скукой, и почувствовала, что просто должна сказать ему сейчас что-нибудь такое, что сотрет равнодушие с этого бледного породистого лица.

— Вы из Эстремадуры? — вдруг спросила она.

— Нет, я андалузец, — пожал плечами Аланхэ. — Но почему именно Эстремадура?

— Я слышала, что оттуда родом главный королевский гвардеец — герцог Алькудиа.

— Что?! — Выражение равнодушия и в самом деле тут же исчезло с лица юноши. Однако оно сменилось отнюдь не приязнью, а самой настоящей презрительной злобой. — И вы смеете говорить об этом мне?! Простите, сеньора, мне надо обойти караул. — И граф направился к выходу, даже узкой спиной своей выражая презрение и ненависть.

Клаудиа лишь усмехнулась. Что ж, зато теперь этот мальчик запомнит ее на всю жизнь.

Пятнадцатое мая выпало в этом году на субботу, и весь Мадрид устремился за Мансанарес петь, танцевать, общаться друг с другом, обмениваться бурдюками с вином, а главное — пить целительную воду. Так ежегодно праздновали жители Мадрида день святого Исидора, покровителя города. Когда-то, семь веков назад, святой был простым крестьянином и как-то в жаркий день, распахивая свой участок, открыл бьющий из земли источник. Четыре года спустя вода этого источника излечила наследного принца от какой-то непонятной болезни, и когда принц стал могущественным монархом Филиппом Вторым, то в благодарность за чудесное исцеление он причислил Исидора к лику святых.

— Разумеется, вы не можете пропустить такое зрелище, — еще за несколько дней предупредила Клаудиу Осуна.

— Там будет двор?

— Зачем вам двор, Женевьева? Там будет свобода или, по крайней мере, ее призрак. Но призрак соблазнительный. К тому же на этот раз все склонны думать, что Ее Величество не осчастливит праздник своим присутствием. А от этого, как вы сами понимаете, милая Женевьева, призрак будет еще больше походить на действительность.

Они выехали рано утром и, следуя вдоль берега, свернули влево по Мансанаресу. Река текла бледно-зеленая, мутная, почти сливавшаяся с зеленью берегов. Поднимавшееся солнце пламенело оранжево-красным и постепенно зажигало ленивые воды под неумолчный крик ласточек. То тут, то там стали появляться плывущие на лодках парочки. Мужчины сидели на веслах в расстегнутых рубашках, а женщины скрывались под яркими зонтами и широкополыми соломенными шляпами, украшенными гроздьями стеклянного винограда.

— Виноградная гроздь означает сладострастие, — задумчиво, словно про себя, прошептала Клаудиа.

— Вы, как всегда, правы, моя непогрешимая мадмуазель, — грустно улыбнулась герцогиня. — Это праздник любви.

Несмотря на ранний час, неширокая долина Мансанареса была уже заполнена народом. Серебрились под солнечными лучами белые платья дам, золотом отливали камзолы франтов и красными пятнами то тут, то там мелькали фигурки мах, разносивших вино и целебную воду. Слышалось ржание нераспряженных коней и лай многочисленных собак. Кое-где белели палатки торговцев, и над всей этой пестротой людей, над невозмутимым потоком реки лились чистые звуки сопровождаемых звоном гитар малагений и соледад[73].

Пахло пряностями и пудрой, и у Клаудии очень скоро закружилась голова, делая тело послушным, свободным и гибким. Герцогиня Осунская подвела ее к группе кавалеров и дам, непринужденно сидевших у расстеленной скатерти. Рядом уже валялись опрокинутые корзины. Мужчины сидели не снимая треуголок. Какой-то юноша в подчеркнуто строгом костюме лежал, подперев голову обеими руками, и, казалось, грезил. Не без труда Клаудиа узнала в нем графа Аланхэ.

— Ах, как я рада, что так удачно выбрала место, — защебетала герцогиня, — и что вы, граф, снова сможете занять мою протеже.

Аланхэ открыл глаза, которые на мгновение вспыхнули, но быстро погасли, просияв каким-то тихим мерцающим светом.

— А, донья Хелечо[74]! — насмешливо воскликнул он. — Отлично, герцогиня, нам как раз не хватало девушки для игры в жмурки.

Все оживленно загомонили, зашуршали платья, и через несколько минут, выбрав свободное место на самом берегу, четыре пары встали в круг. Аланхэ, не убирая с губ усмешку, непонятно кому адресованную, позволил одной из дам завязать себе глаза белым платочком и взял в руки деревянную ложку с длинной ручкой. Кто-то поблизости заиграл на флейте, и под ее лукавые звуки граф стал пытаться дотронуться ложкой до кого-либо из своих партнеров по игре. Но, как ни странно, не мог. Может быть, его сбивал с толку девичий визг или хохот мужчин, но, переступая с ноги на ногу, он шарил ложкой в воздухе, а хоровод увертывался и танцевал вокруг него, жеманясь и перемигиваясь от удовольствия. Клаудиа с радостью ощутила себя вовлеченной в это странное действо, за которым, казалось, скрывалась не просто игра. Она ловчее всех уклонялась от ложки, соблазнительней всех наклонялась ее белая шейка, гибче всех была фигура, в отличие от остальных, свободная от корсета. Флейта играла все быстрее и громче, сверкали золотые пуговицы камзолов, ложка мелькала в руках Аланхэ все проворнее.

Но неожиданно флейта смолкла, и чья-то властная рука разорвала бешеный крут.

— Как я вижу, сеньоры, одежда простонародья не придала вам ни его ловкости, ни его азарта, — раздался громкий, мужественный и насмешливый голос, и в круг вошел мускулистый молодой мужчина со свежей кожей и небрежно уложенными светлыми волосами.

Хоровод мгновенно остановился, какая-то девушка ахнула, а граф Аланхэ так и застыл с ложкой в руке. И не успел он сделать ни одного движения, как мужчина, вошедший в круг в простой форме королевского гвардейца, решительно сорвал с него платок. Вместо лица у Аланхэ оказалась белая маска ненависти. Однако пришедший, будто ничего не заметив, завязал глаза себе самому и самоуверенно крикнул: