Было уже заполдень, солнце накаляло толстые старинные стены дворца, и от каждого движения девушки поднималась вековая пыль. Клаудиа, встававшая в шесть утра, до сих пор выпила только шоколада, а уже успела побывать в руках двух наставниц: доньи Бениты и доньи Абелины. Первая занималась с девушкой этикетом, вторая — искусством косметики. Донья Синфороса, бывшая профессиональная танцовщица фламенко в Севилье, пришла уже третьей. Но Клаудиа, получавшая подлинное удовольствие от владения своим телом, которое всегда любила, не роптала. Уроки с Синфоросой, хотя та и требовала и умела добиваться своего, расцвечивались рассказами о пряной южной жизни. Танцовщица прожила бурную молодость, в которой была знакома со множеством лиц, таких, как великий любовник Казанова и великий тореро Пепе Ильо.

— Помню на корриде в Калатайуде у него на глазах бык перескочил через барьер — и прямо в первые ряды! Никто не знает, что делать, крик, визги. Тогда Пепе хватает шпагу, вскакивает на коня первого попавшегося пикадора и кидается к быку. Тот подпрыгивает, и Пепе одним ударом его приканчивает. А какие у него были тертулии[68]! Ну-ка, резче, моя девочка, не отрывать пятку от пола! Знаю, трудно, но… как говорит великий Пепе, отвага, отвага и еще раз отвага!

Занятия шли уже второй час, и по залу плыл легкий острый запах. Клаудиа конфузливо старалась не смотреть, как ручьями льется с нее пот.

— Все в порядке, Клаудита, в танце и в любви пота стесняться нечего, — вдруг сказала наставница, словно прочитав мысли девушки. Оливковое, словно вырезанное из мореного дерева лицо Синфоросы на мгновение осветилось блеском былой красоты. — Думаю, через пару недель тебя можно будет показать дону Гаспаро.

После обеда Клаудию ожидали еще геральдика, музыка, литература и верховая езда. Последнюю, как ни просил Педро, действительно очень хороший наездник, Гаспаро ему не доверил.

— Вы научите ее всяким вольностям, а она должна уметь сидеть в седле неподвижно, как статуя. К тому же вы, я надеюсь, еще помните наш разговор?

Ах, если бы Педро мог его забыть! Тогда по приезде, когда Клаудиа ушла в сопровождении новой, еще не знакомой юноше служанки, видимо, нанятой доном Гаспаро специально для беглянки, они остались вдвоем и уединились в приятнейшем уголке сада на удобной скамейке.

Сначала Педро подробно рассказал своему наставнику всю историю освобождения Клаудильи из монастыря.

— Отлично, Педро! Вы провели операцию с утонченным изяществом, — искренне восхитился дон Гаспаро. — Все остальное у меня не вызывает сомнений. Но почему вы были уверены, что девочка непременно разорвет книгу?

— Когда я продумывал детали, у меня в памяти всплыл ее жест, которым она разорвала косынку при нашем прощании. Она дернула ее обеими руками в стороны и вниз. Это было настолько естественным ее движением, что я…

— Отлично! Теперь я вижу, что вы действительно до мелочей продумали все детали предприятия. А как вы находите саму Клаудиту в ее теперешнем состоянии?

— Она сообразительна, отважна, неприхотлива и… одинока.

— Отчего же вы забыли упомянуть: красива?

— Об этом мы уже говорили.

— Однако это качество немаловажно. Умна?

— Мне трудно судить. Раньше я был в этом уверен, но вчера… Впрочем, это не имеет значения, дон Гаспаро.

— В этом мире все имеет значение, мой мальчик, и мы сами порой не знаем, какой подвернувшийся нам под ногу камешек вызовет лавину.

— Вчера, когда мы остановились у Мартина, она увидела портрет этого… кердо, извините. И… этот падре из Бадалоны, который знавал Годоя в детстве, наплел ей всяких сказок. Чего уж тут умного!

Гаспаро поднял уголки губ.

— Отлично, Перикито, отлично! Да нам просто сказочно повезло.

— Вам, — тихо поправил его юноша.

Дон Гаспаро только молча обнял его.

Педро, накусывая тубы, вышел в заброшенный дворцовый парк, чьи заросшие дроком кущи чем-то напоминали ему Мурнету. Да уж не зря ли он вызволил Клаудиу из монастыря? Не ждет ли ее у дона Гаспаро новая тюрьма, гораздо более страшная? Правда, сам он не видел от хозяина ничего, кроме заботы и участия, но…

Тут из облупившейся ротонды, украшавшей конец аллеи, навстречу ему радостно выпрыгнул Хуан. Молодые люди крепко обнялись.

— Как я вижу, тебя можно поздравить, старина!

— Да, она здесь.

— И хороша?

— Не про нашу честь, Хуанито. И чтобы больше об этом ни слова. Скажи лучше, что в Сарагосе?

Хуан длинно присвистнул и сплюнул.

— Я и не знал, что ты водишься с дьяволом! Хорошо еще, что ноги унес. Впрочем, это к делу не относится. Так вот: говорят, твоя ведьма исчезла из города уже давно, еще перед тем, как кердо подписал этот похабный мир, от которого теперь инглесито топят наши корабли у Сан-Висенте. Куда она провалилась — неведомо, видно, ее забрал сам ее приятель — черт! Правда, ходят слухи, что кто-то где-то все-таки ее видел, но, я думаю, это лишь слухи, чертовки нет нигде! — Хуан горячился, вероятно, поручение друга обошлось ему недешево.

— Значит, куда — неизвестно. А мне бы она была сейчас вот как нужна, — задумчиво произнес Педро.

Хуан неожиданно крепко взял его под локоть.

— Я найду ее, Перикито. Раньше или позже, но найду, клянусь Святой Ритой[69].

И оба молча посмотрели друг другу в глаза.

Через несколько дней старый дворец наполнился новыми лицами и звуками. Пела арфа, стучали кастаньеты, пестрели по стенам вытащенные из чуланов гербы, мелькали женские лица, которые раньше отнюдь не приветствовались. Клаудиа бросилась в эту новую жизнь с пылом уставшей от безделья души, даже не задумываясь, для чего вокруг нее собрана такая рать всевозможных учителей. Она всегда любила учиться — и теперь с жадной радостью впитывала в себя то, чего была лишена так долго да и вообще могла не получить никогда. С доньей Бенитой она упоенно повторяла:

— Фиолетовый — символ покаяния и любви к Испании, синий — истины и ревности, пепельный — жертвенности…

— И боже вас упаси, сеньорита, от зеленого! — Неустанно повторяла донья Бенита, жившая почему-то в покоях самого дона Гаспаро. — Порядочная женщина никогда не наденет зеленых чулок: это цвет чувственности, и недаром у наших селян существует эвфемизм «зазеленить юбку» — зелень, цвет очень характерный…

Клаудиа невольно вспомнила изумруд, подаренный ей кардиналом де Вальябрига.

— Также никогда порядочная женщина не наденет синих чулок. Но, помимо языка цвета, который достаточно прост, гораздо утонченней язык цветов. Нынче многие выскочки и не подозревают о нем, а искушенной даме он дает безграничные возможности. Вот я беру гиацинт, присовокупляю к нему боярышник и, пожалуй… полевую гвоздику в прическу. Что сие означает? А то, милая сеньорита, что вы вдохновлены знакомством и непрочь пококетничать, однако благоразумие отнюдь не покинуло вас. Располагая сотней цветков, вы обладаете языком Лопе де Вега!

И девушка, принимая из невесомых высохших рук такие же хрупкие растения, что были ненамного моложе самой хозяйки, складывала их сочетания в своем сердце, твердо веря, что когда-нибудь они превратятся в буйные, напоенные жизненной силой любви знаки.

Донья Абелина, напротив, была полна энергии и здоровья. Она рассказывала Клаудии о таинственном порошке Марешаля, который во всей Испании умел делать только парфюмер королевы, вывезший этот секрет от самой Марии-Антуанетты; раскрывала ей секреты жемчужной пудры и помады султанш, делавшей губы неотразимыми в поцелуе; говорила о множестве способов и средств, в которых использовались те же растения, которые Клаудиа изучала в монастыре, однако теперь им приписывались совсем другие свойства.

— Надеюсь, вы понимаете, Клаудита, что известным сочетанием определенных растений можно добиться и обратного результата, — как-то спустя полгода заметила Абелина и словно ненароком повернула на пальце кольцо. — Наука эта древняя и достойная того, чтобы всякая благородная дама могла ею пользоваться.