В ту же ночь премьер-министр Испании, Князь мира, герцог Алькудиа, дон Мануэль Годой обвенчался в домашней часовне своего дворца с Хосефой Тудо и после бурной брачной ночи едва успел появиться к первому приему у королевы. Мария Луиза в это утро была капризна, зато ее фаворит предельно любезен, однако от всех стремлений августейшей любовницы Годой на этот раз мягко отказался, сославшись на легкое недомогание, заодно оправдывая им же свой поздний подъем.

— Да, чичо, а король уже справлялся о тебе и так подозрительно сказал мне: «Странно, что именно сегодня его и нет».

— Так и сказал?

— Да, именно так и сказал. А когда я спросила, какая же странность в твоем сегодняшнем отсутствии, он ответил, что именно сегодня он хотел спросить тебя об одном деле, а тебя не оказалось.

— А Его Величество не изволили сказать, о каком именно деле хотели поговорить со мной именно сегодня?

— Нет, как я ни просила. Его Величество ограничился лишь тем, что просил тебя зайти к нему, как только появишься.

— Но что же вы сразу мне не сказали об этом?

— Ах, чичо, как ты не понимаешь! Мне не хотелось сразу отпускать тебя сегодня… Но раз ты такой бука, то так уж и быть, иди. Король, должно быть, уже совсем в нетерпении.

Раскланявшись и поцеловав унизанную перстнями руку, Годой с гулко бьющимся сердцем через весь дворец направился на половину короля. «Что там еще такое? Что за спешка? — в волнении думал он, одолеваемый нехорошими предчувствиями. — Вряд ли это касается вестей от инквизиции. Если бы Лоренсана уже получил ответ папы, то эти святоши первым делом направились бы к королеве, а не к королю. Значит, дело в другом… Неужели этому олуху уже донесли о моем тайном венчании?» — вдруг в ужасе подумал он. — Но ведь я постарался принять все меры предосторожности, до поры до времени эта новость для всех должна оставаться тайной. Челестино — человек верный и вряд ли начнет затевать против меня скрытые интриги. В свидетелях были только Браулио, которого заподозрить трудно, и дуэнья. Старой карге тоже совсем не резон идти против интересов своей хозяйки…» — Мануэль так и не нашел вразумительных причин для столь срочного вызова к королю, а между тем до приемной Его Католического Величества оставались считанные шаги.

— Ага, пришел, — громовым голосом приветствовал его Карлос. — Что это ты, голубчик, сегодня против обыкновения отсутствовал во дворце с утра?

— Вчера с вечера, Ваше Величество, я отправился к себе в Алькудию, — начал Годой, пытаясь по выражению темно-голубых и словно смотрящих в пустоту глаз короля угадать, действительно ли он уже знает о происшедшем в часовне или его вызов касается чего-либо другого.

Однако лицо короля с глазами, как у слепца, по-прежнему ничего определенного не выражало.

Мануэль уже собрался перевести все в шутку, как в следующее мгновение Карлос, освобождая первого министра от дальнейших мучительных раздумий и всяческих отговорок, нетерпеливо выпалил:

— Ладно, черт с ним, меня не интересует, что вы делали в своем дворце, но что это за болтовня, позвольте спросить?

— Какая болтовня? О чем вы, Ваше Величество?

— Вот, прочтите! — и король небрежно сунул Годою под нос какую-то бумагу.

Мануэль уставился в нее и против короткого ногтя короля прочел:

«Он предлагал мне, Ваше Величество, устроить у нас Директорию, на манер французской…»

Все сразу стало ясно. Годой даже не спросил об авторе, прекрасно зная, что такое мог написать только министр юстиции Мельчиор де Ховельянос.

— Одну минуту, Ваше Величество, — сказал Мануэль и, не поклонившись, выскочил из кабинета. Карлос Четвертый в недоумении пожал вслед ему плечами, но продолжал спокойно ждать. Он в общем-то и до этого не очень волновался, а теперь за одну минуту ничего страшного случиться не успеет. Втайне король все-таки глубоко надеялся на благополучное разрешение вопроса. Карлос привык к своему первому министру и ничего не хотел менять.

Мануэль стрелой летел к себе в кабинет, по пути бормоча проклятия в адрес этого черта Ховельяноса. «Вот ведь каналья, не я ли вытащил его из забвения и помог вновь оказаться на первых ролях в этом государстве! Вот она — благодарность человеческая».

У себя в кабинете Годой, несмотря на адский беспорядок, довольно быстро нашел черновик того письма, которое недавно послал министру юстиции, и с ним вновь побежал в приемную короля. Какая-то старая фрейлина, которую он едва не сбил с ног, только пискнула, словно мышь, и прянула в сторону. Мануэль ворвался в кабинет почти не запыхавшимся и точно так же, как за минуту до этого король, указал ногтем Его Величеству ту свою фразу, которая была истолкована министром юстиции таким вопиющим образом.

Король, хмуро глядя в довольно-таки аккуратно исписанный черновик, прочел:

— При существующей сегодня у нас в Испании форме правления мы можем достичь даже намного большего, чем французы со всем их так называемым демократическим устройством. Но впрочем, если вам угодно, мы можем организовать и у нас нечто вроде королевской Директории. Однако все это лишь пустые формальности… — король перестал читать и полным признательности взглядом посмотрел на своего любимца.

— Вы свободны, Мануэль, — Годой без лишних слов раскланялся и, уже на выходе услышал распоряжение Карлоса, громовым голосом данное королевскому секретарю. — Пригласите Ховельяноса и поживее.

Мануэль был уже достаточно далеко от приемной, когда до него донеслись ругательства Его Королевского Величества, никогда не стеснявшегося в выражении своих чувств:

— Все, больше ничего и никого не хочу слушать! Убирайтесь в преисподнюю, к черту на рога, куда угодно! Чтобы больше я вас не видел ни в Мадриде, ни в его окрестностях…

Всю следующую неделю Годой наслаждался миром и покоем, царившими и в королевской, и в его собственной семьях. По истечении недели он наконец получил от отца Варфоломея не только содержание всех трех доносов, но и множество дополнительных свидетельств, вполне достаточных для того, чтобы совершенно опорочить де Мускиса и Деспига в глазах Их Католических Величеств. Щедро оплатив работу своего верного слуги, Князь мира был несказанно доволен. Теперь у него в руках достаточно козырей против этой проклятой троицы, и он может в любой момент одним ударом отделаться не только от трех опаснейших врагов, но и снискать себе славу человека, указавшего этим инквизиторам их действительное место.

Насвистывая крамольную песню марсельского полка, ноты которой совсем недавно достал ему всезнающий Браулио, Мануэль привычно вошел в покои королевы для утреннего доклада, но на этот раз застал ее против обыкновения уже не одну, а с духовником. Сухонький священник немедля отскочил от королевы и замер в выжидательной позе. На Марии Луизе не было лица.

«Что еще успел нашептать ей этот каналья? Неужели святоши опередили меня?» — лихорадочно соображал Мануэль, однако томно потупил глаза и двусмысленно улыбнулся. Королева сделала вид, что ничего не замечает. Ему пришлось произнести какую-то дежурную фразу, и только тогда Мария Луиза молча сделала рукой знак де Мускису удалиться. Священник, подобрав полы сутаны, стремительно прошел мимо Мануэля, обдав его затхлым мышиным запахом, и скрылся за дверью. Годой ни на миг не сомневался, что назревает буря, но никак не мог угадать источник и направление готовящегося удара. Времени на размышления больше не было: не успели еще замереть вдали гулкие шаги маленького священника, как Мария Луиза, ставшая вдруг из пепельной красной, выпалила:

— Мразь! Да как после этого ты смеешь показываться мне на глаза, ублюдок!

— Что случилось, Ваше Величество? — продолжал любезно улыбаться Годой, давно привыкший, что в иные минуты королева может выражаться, как погонщик мулов. — Что опять нашептал вам этот, с позволения сказать, духовник?

— Молчать, презренная тварь!

— Да что это такое, черт побери! — наконец не выдержал и тоже выругался Годой.