Об этом и спросила, но полицейский чин усмехнулся и ответил, как будто промурлыкал:

– Ну зачем вам моё начальство, госпожа Кленовская? Я пришёл предложить вам сделку.

– Какую сделку?

– Очень выгодную для вас, э-э-э…

Он явно ждал, что я ему представлюсь, но я не предоставила этому типу такое удовольствие. Спросила:

– Конкретнее?

– Госпожа Кленовская, я могу выпустить вас и прекратить всякие следственные действия за одну маленькую услугу…

Он придвинулся ближе, грубо нарушая моё личное пространство. Я хотела бы отодвинуться, но справа была решётка, слева Авдотья, а сзади шконка. Поэтому я вскинула лицо, отстраняясь, и ответила:

– Хотелось бы знать, какую услугу вы от меня хотите.

– О, сущий пустяк, госпожа Кленовская! Встретимся через час в номерах, и дело решённое.

Я только глаза распахнула, не веря своим ушам. Потом переспросила:

– Что?

– Да-да, моя прекрасная мадам, в номерах! Вы не останетесь обиженной, госпожа Кленовская…

И он придвинулся ещё ближе, совсем близко.

Я медленно стащила перчатку, отложила её на шконку.

Пощёчина прилетела ему в лицо, когда Трубин не ожидал. Отшатнулся. А я, выудив откуда-то из глубин памяти все просмотренные мною сериалы и прочитанные книги, крикнула:

– Подите прочь, сударь!

– Ах ты дрянь! – прошипел Трубин.

– Что здесь происходит?

Я выдохнула и оттолкнула Трубина подальше, чтобы рассмотреть подошедшего господина с тростью. Он оказался довольно молодым и симпатичным, с правильными чертами лица и небольшой бородкой, с пронзительными карими глазами. Пальто, котелок… Не начальство ли?

– Прошу прощения, эта профурсетка меня ударила, господин Городищев! – пожаловался Трубин. Городищев оглядел меня, Авдотью, которая тихо плакала в уголке шконки, Трубина. Сказал:

– Афанасий Николаевич, займитесь текущими делами. Я сам допрошу госпожу… э-э-э.

– Кленовскую, – сказала я с достоинством, потирая ладонь.

– Прошу вас, госпожа Кленовская, пройдёмте в кабинет, а вы, Трубин, распорядитесь подать нам чаю.

С трудом удерживаясь от того, чтобы показать скукожившемуся Трубину язык, я с достоинством вышла из камеры и попросила Городищева:

– И Авдотью с нами возьмите, она ни в чём не провинилась, бедная.

– Разумеется, – ответил Городищев скупо.

Какой милый! Даже не милый, это определение для любого мужика без склонности к агрессии. А Городищев такой… Сдержанный. Вежливый. Идеальный. Ах какой мужчина!

Идеальный мужчина провёл нас до кабинета, пропустил внутрь, открыв дверь, и сказал:

– Прошу, садитесь. Позвольте представиться: надворный советник Платон Андреевич Городищев, дознаватель Михайловской полиции.

Я каким-то внутренним чувством самосохранения ощутила, что надо ответить так же. Ответила:

– Татьяна Ивановна Кленовская, новая хозяйка «Пакотильи».

– Извольте принять мои искренние поздравления.

Лицо Городищева ясно разнилось с его словами. Он не рад. Совсем не рад. Я понимаю. Завязала я, Платон Андреич! Но как ему сказать об этом?

– Я сейчас вам всё объясню. Я уволила управляющего Ксенофонта, который лапал девушек и явно крал. А этот поганец заявил в полицию.

– Чем же вы объясните, Татьяна Ивановна, что ваша девушка, – он заглянул в бумагу, лежавшую на столе, – Авдотья – без жёлтого билета работает в заведении?

Я села. А потом встала. Сказала:

– Ничем, уважаемый Платон Андреевич. Жёлтый билет ей просто не нужен.

– Как так, Татьяна Ивановна?

Он даже усмехнулся, глядя мне в глаза. Тоже встал, обошёл стол и приблизился. Я запаниковала. Может, и он приставать надумал?

Его лицо внезапно оказалось совсем рядом – а у меня внезапно весь воздух из лёгких улетучился в прекрасное далёко… Хоть бы в обморок не упасть!

– Татьяна Ивановна, что с вами?

Он поддержал меня под руку, и я очнулась. Его лицо показалось мне усталым. Усы эти его странные… Он прикидывается сильным, а сам очень устал.

С усилием выпрямилась, и посмотрела в карие глаза. Они были холодны, хотя карие обычно тёплые. Но Городищев только делал вид, что проявляет участие. На самом деле я видела: ему всё побоку. И я, и Авдотья, и все остальные дела этого полицейского участка. Ему бы выспаться… Как и мне.

– Я в порядке, – ответила тихо. – Устала очень.

– Сейчас подадут чай, – сказал он и, оставив меня, подошёл к двери, открыл её, выглянул в коридор: – Трубин! Где же чай?!

В коридоре протопали шаги, и Трубин, который выглядел не слишком довольным, принёс серебристый самоварчик. Я умилилась – какая прелесть! Настоящий самовар, даром что маленький! От него шёл пар изо всех щелей, а сверху корону самовара венчал пузатый фарфоровый чайничек. Поставив самовар на стол, Трубин глянул искоса на Городищева, и тот взмахом руки отпустил его:

– Идите.

Когда Трубин вышел, я улыбнулась:

– Чай – это прекрасно. Авдотья, садись, сейчас будем пить чай.

Господи, какие глупости я говорю! Горожу для Городищева полную чепуху! Но, по-моему, тут все так трындят, так что я не выбиваюсь из общего ряда. Но Авдотья не двинулась с места. Она выглядела не менее напуганной, чем в арестантской.

– Авдотья! – шикнула ей. Городищев подошёл к девушке и поднял её лицо пальцами:

– Что ж, Авдотья, мадам надо слушаться.

– Простите, – пробормотала она.

Городищев достал из стеклянного шкафчика, занавешенного изнутри шторками, три стакана в подстаканниках – ей богу, как в наших поездах! – и налил в каждый заварки из чайника. Потом поднёс стаканы по очереди к кранику самовара и долил горячей водой. Поставив передо мной один, спросил:

– Сахару, Татьяна Ивановна?

– Покорнейше благодарю, – отказалась я. Откуда все эти словечки в моём репертуаре?

Он положил два куска неопределённой формы себе в чай и принялся размешивать ложечкой. Потом посмотрел на меня пристально:

– Татьяна Ивановна, так что вы хотели сказать? Отчего Авдотье не нужен жёлтый билет?

– Потому что она не работает у меня… хм, как там сказал господин Трубин? профурсеткой. Она служанка.

– Это ещё надо доказать.

– Каких доказательств вы хотите? Есть только моё честное слово. И «Пакотилья» прекратила своё существование.

– Как это?

Он казался удивлённым. Карие глаза смотрели пристально, настойчиво. Я улыбнулась, ощущая, как вымоталась. Сказала:

– На месте заведения я хочу открыть музыкальный салон.

– Музыкальный салон?

Городищев даже поперхнулся глотком чая, закашлялся. Подавив в себе желание вскочить и похлопать его по спине, я подтвердила самым спокойным тоном, на который была сейчас способна:

– Совершенно верно. Салон, куда будут приходить не за плотской любовью, а за эстетическим наслаждением от хорошей музыки, дорогого вина и общения с интересными собеседницами.

Тут, похоже, удивилась даже Авдотья. Но я не обратила на неё никакого внимания – не на Авдотью я смотрела, а на кареглазого коллежского асессора Городищева. Прокашлявшись, он усмехнулся и легонько склонил голову, словно признавая за мной право совершать ошибки:

– Что же, это богоугодное дело, Татьяна Ивановна. С любопытством зайду к вам, когда вы откроетесь.

– Благодарю, – ответила я. – Так что с паспортом для Авдотьи?

– Думаю, мы можем устроить это, – задумчиво сказал Городищев. Мне показалось, что он уже думает о чём-то другом, и даже захотелось немного обидеться. Я отпила глоток горячего чая и поставила стакан на стол. Авдотья сделала то же самое. По-моему, она боялась даже дышать в кабинете полицейского. А мне наоборот дышалось очень легко, когда я смотрела на Городищева.

Лес я знаю, мужчин тоже…

Этот мною даже не заинтересовался, кроме как случаем полицейского беспредела в рядах сотрудников. А это значит… Что это значит? Что я выгляжу в горчичном платье, как чучело – раз. Что, возможно, он женат и счастлив в браке – два. Что я старею и теряю хватку – три.

Ни одна из этих версий для меня не приемлема.