Эльвира смеется громко, как в Народном доме на спектакле.

Олави смотрит на Лундстрема и тоже улыбается. Лундстрему неприятно, что смеются над ним, но смех Эльвиры заразителен, и он тоже начинает улыбаться, уже довольный тем, что дал повод к такому веселью, сам еще не соображая, над чем смеется эта молодая красивая женщина. Тогда Эльвира подает Лундстрему зеркало.

Лундстрем глядится в зеркало и видит на своем лице маску.

Это холодное скользкое мыло.

Но он не станет здесь бриться, нет! Не ровен час, каждую минуту может кто-нибудь нагрянуть. Тогда опять под пол, в люк. Нет уж, извините, покорнейше благодарим! Да он после этого случая лучше никогда из бани не вылезет!

И он уходит в баню. Его провожает Олави, осматриваясь, чтобы никто их не заметил.

— Никто из них не почувствовал дыма, — сказал он укоризненно.

Снова начинается томительная жизнь в бане.

Они ждут распоряжения.

Все сроки прошли.

Хелли и Нанни привыкли к отцу. Дед их уговорил свести медвежонка к Олави в баню; услышав возню, Олави выскочил из бани навстречу.

О, они весело повозились в мягком пуховом снегу.

Медвежонок укусил играючи Нанни до крови, и его пришлось все-таки посадить на цепь.

А распоряжений и вестей все не было.

Олави и Лундстрем решили покинуть утром в воскресенье свое убежище и на лыжах пойти навстречу друзьям. Поздно вечером в субботу, когда всей деревне полагалось давно уже храпеть и видеть теплые сны, когда все лыжи стоят прислоненными к бревенчатым стенам в холодных прихожих и даже олени перестают выкапывать своими копытами из-под разрыхленного снега ягель, товарищей разбудил в их черной бане условный стук.

В полусне вскочив с постели и стукнувшись лбом о низкий потолок, Лундстрем слышал, как щелкнул взводимый курок револьвера. Тогда к нему пришло ощущение серьезности положения, и он сразу проснулся.

Стук повторился.

Это было условное постукивание в ставню, которое предвещало появление Эльвиры. Но сейчас была ночь.

Олави освободил засов, и в низкую баньку ворвался свежий воздух с пуховыми хлопьями снега.

Рядом с Эльвирой на пороге стоял незнакомый человек; шерстяной шарф его, намотанный на шею, был покрыт снежной пылью.

Прибывший вошел в баню.

Эльвира закрыла за собой дверь, и снова темнота обволокла всех.

— Олави от Коскинена предписание.

— Не знаю Коскинена, кто это такой? — злобно прозвучал в темноте ответ.

— Коскинен?! Начальник полярных товарищей. Победа.

— Победа! — обрадованно говорит Лундстрем и в темноте чувствует, как от волнения кровь приливает к щекам.

— Все в порядке. Завтра ночью за оружием придут две лошади. Надо погрузить все, что здесь есть. Со второй лошадью вы отправляетесь в Керио. Возчики наши… Нет, я должен сейчас же идти обратно, — спокойно отклонил прибывший предложение остаться отдохнуть.

Через десять минут снег занес следы долгожданного посланца. Он растаял в ночи, будто и не было его, но ни Олави, ни Лундстрем долго не могли заснуть.

«Завтра, завтра ночью», — думал Лундстрем и чувствовал, что сердце его замирает.

Совсем похоже на ту ночь, когда он ждал свою первую девушку — таких девушек больше нет на всем свете. Но так же замирало сердце предвкушением чего-то совершенно несбыточного и до невозможности хорошего, и так же, как сейчас, ни за что нельзя было заснуть.

«Завтра, завтра ночью начало!»

Об этом же думал и Олави. Он думал о том, что дороги заносятся снегом, пуховыми покровами застилаются установившиеся санные колеи и лошадям будет трудно везти непривычный груз. Он думал о том, какие сани пришлет Коскинен — панко-реги или просто розвальни, и о том, чем прикрыть оружие, чтобы не бросалось в глаза, что груз не совсем обычный.

Эльвира тоже долго не засыпала. Она поцеловала спящих девочек и подошла к окошку.

И хотя в комнате было натоплено до духоты, стекло узорилось ледяными листьями и странными ветвистыми стеблями.

Эльвира перестелила свою постель и снова улеглась, счастливая: Олави завтра ночью уйдет и через неделю — так он сказал — возвратится, чтобы никогда не расставаться с Эльвирой и детьми. Олави всегда говорит правду.

Отец, просыпавшийся раньше всех в доме, застал Эльвиру на ногах. Она хлопотала около квашни.

За обледенелыми оконцами занимался последний день января.

Товарищи набили дорожные мешки снедью, принесенной заботливой Эльвирой. Здесь были и огромные куски шпика, и вяленое оленье мясо, некки-лейпа, и замороженная мелкая рыбешка, и кусок масла. Трудно даже понять, как ухитрилась Эльвира так устроить, чтобы никто из домашних не спохватился, куда девалось столько дорогих припасов.

День прошел медленнее, чем проходят по деревенской улице коровы.

Белые комары бесчисленными полчищами роились в воздухе и застилали непроницаемой сеткой весь мир.

Все оружие было еще раз подсчитано и переложено с места на место. И тогда вступил в свои права полновластный январский вечер.

Луна сияла как будто назло, и на снежной равнине до леса пролегла блестящая лунная дорога.

Было так морозно, что лыжи перестали скользить по снегу. Лундстрем и Олави, дождавшись, наконец, условного часа, вышли на развилку двух лесных троп, мимо которой должны были пройти лошади, посланные Коскиненом.

У каждого за плечами было по тяжелому свертку с оружием.

Лундстрем остался поджидать на перекрестке, а Олави пошел за второй очередью груза.

Олави успел вернуться, а обоза еще не было.

Назначенное время уже прошло.

И вот донесся далекий скрип полозьев.

Воздух был чист и прозрачен, высокая Полярная звезда сияла почти над самой головой, и каждый звук был отчетливо слышен издалека. Вскоре за высокими соснами послышалась спокойная речь и из-за поворота показалась лошадиная голова. Это шли панко-реги.

«Слава богу, панко-реги», — подумал Олави и быстро вышел на середину дороги с радостным возгласом:

— Победа!

Ответа не было.

Возчики перестали разговаривать и с видимым изумлением смотрели на Олави.

Тогда выступил на лунную дорогу из тени Лундстрем и повторил:

— Победа!

Ехавший на задних санях человек испуганно хлестнул кнутом лошадь с криком:

— Эй, берегись, пропусти!

Но Олави схватил лошадь под уздцы и сказал:

— Победа! Свои.

Тогда возчик умоляющим испуганным голосом попросил.

— Да отпустите нас, мы самогоном не торгуем, разве вы не видите?!

Товарищи отступили.

— Чуть не выдали себя, — пробормотал Олави.

— Но уже давно время, — сказал Лундстрем. — Неужели и на этот раз все провалится?

Прошло пять минут, пятнадцать, двадцать — и никого на дороге не было.

— Придется идти восвояси, — угрюмо сказал Олави.

И они, нагрузив на плечи привычные тяжелые свертки, медленным шагом отправились обратно по проложенной лыжне.

Однако вскоре снова послышались широкое дыхание лошадей и тонкий скрип полозьев. Товарищей кто-то догонял.

За ними шли сани. Олави бросил сверток в снег и снова выступил из тени на дорогу.

— Победа, — полушепотом бросил возчик.

— Победа, — не удержался от громкого возгласа Лундстрем.

— Почему опоздали? Почему едете с другой стороны? — расспрашивал Олави.

— Да все потому же, — отвечал человек с шарфом, намотанным вокруг шеи. — Выехали мы вовремя, но вот видим, по дороге едут за нами еще двое, на таких же панко-регах. Гуськом идут за нами. Мы ускоряем ход, они за нами. Ничего другого не оставалось, как хлестнуть по нашим лошадям и полным ходом уйти вперед. Мы так и сделали и мимо места прошли раньше условного времени. На развилке пошли вправо и дожидались, пока они пройдут мимо, влево по большой дороге. Они так и сделали, как по заказу. Тогда мы пошли обратно и вот встретились.

Для нескольких человек нагрузить две панко-реги оружием — недолгое дело, особенно когда торопит январский ночной холод.