Тот, кто не очень хочет, быстро отказывается от задуманного. Отсрочка — всегда плод нерешительности, результат путаницы в голове. Десять лет Одиссей сражался в Илионе и столько же примерно времени он наслаждается близостью с женщинами в «Одиссее». У Каллипсо проводит семь лет, у Кирки — один год. Наконец, когда он пресытился, его потянуло к Пенелопе. Арета была, конечно, мудрее его, так как он и у неё оставался. Я не считаю, что у Одиссея есть какая-нибудь другая мудрость, кроме той, что он любит поесть и поволочиться за женщинами. Во время своих странствий он не столько действует, сколько претерпевает. Во всех этих пакостях виновен, конечно, больше всего Гомер. Ведь это он сам и обманщик Одиссей, и пожиратель народов Агамемнон...
КИНИЧЕСКИЕ ДИАТРИБЫ
ИЗ БЕРЛИНСКОГО ПАПИРУСА № 1304[264]
Кол. II «...Кому я прикажу судить, тот из вас и будет судьёй. И если его решение окажется справедливым, он будет отпущен живым». Тогда один из гимнософистов спросил, смогут ли они добавить [к ответам] свои объяснения. Александр дал утвердительный ответ и спросил первого, как он думает, кого больше числом — живых или мёртвых. Тогда [спрошенный] ответил, что живых. «Разве не верно, что число существующих больше числа тех, кого уже нет совсем?» — добавил он. После него Александр спросил следующего, что [больше — земля или море.][265]. «Земля. Ведь и само море находится на земле». Третьего он спросил, какое животное, по его мнению, самое хитрое. Тот ответил: «То, которому никто не может дать определения, — человек».
Кол. III Четвёртого он спросил, почему тот посоветовал их вождю Савило [Самбу] воевать с ним. Тот ответил: «Чтобы он смог достойно жить или достойно умереть». Пятому он приказал ответить на вопрос, что раньше родилось — день или ночь. Тот ответил: [«Ночь][266], ибо она родилась одной ночью раньше, чем день». Когда же Александр выразил своё недоумение по поводу ответа, индус подумал и сказал, что мудрёные вопросы порождают и мудрёные ответы. Шестого он спросил, какой человек заслуживает любви у людей. Мудрец ответил: «Тот, кто, обладая могуществом, никому не внушает страх». Седьмого он спросил, что должен делать человек, чтобы стать богом. Тот ответил: «Такого человек сделать не может, даже если будет пытаться».
Кол. IV Восьмого он спросил, что сильнее — смерть или жизнь. Тот ответил, что жизнь, ибо она из несуществующих делает существующих, а смерть — из существующих несуществующих. Последнему он повелел ответить, как долго, по его мнению, человек должен жить. Тот ответил, что до тех пор, пока [человек решит, что лучше умереть, чем жить][267]. Когда остался последний [из тех, кто должен был оценить ответы][268], он спросил его, кто, как ему кажется, дал наихудший ответ, и предостерёг: «Только смотри, не угождай никому».
Кол. V А тот, не желая, чтобы кто-нибудь погиб из-за него, ответил, что один отвечал хуже другого... «Тогда вы все умрете, — сказал Александр, — а ты первым, раз так рассудил». Тогда тот сказал: «Но царю не пристало обманывать. Ведь ты сказал: „Кому я прикажу [...][269]“ [Так как, по моему мнению, — сказал гимнософист, — ни один мудрец не ответил хуже всех, то никто не может быть казнён первым. Иными словами, никто из нас не должен умереть: я не могу умереть, ибо правильно рассудил, а остальных нельзя казнить вообще, раз никого из них нельзя казнить первым][270].
Кол. VI [...][271] Это ты, а не мы, должен беспокоиться, чтобы нас не казнили несправедливо». Александр выслушал его и решил, что все они мудрые люди, и приказал дать им одежду и всех отпустить.
ИЗ ЖЕНЕВСКОГО ПАПИРУСА № 271[272]
Часть первая
Кол. I ...У нас с тобой, как и у всех, одна земля, нас окружают всё те же люди. Даже если тебе будут принадлежать все реки, пьёшь ты не больше, чем я. Но я не сражаюсь, не получаю ранений, не разрушаю городов. Одна у меня с тобой земля и вода, но у меня всего в достатке, и я ничего не хочу. Усвой у меня хоть это правило мудрости: ничего не желай, и всё твоё. Мать бедности — жадность исцеляется горьким лекарством страдания. Ты будешь богат, как я, если приобщишься к моим благам. Бог мне друг, у меня с ним всё общее[273]. К дурным людям я не прислушиваюсь. Небо — мне крыша, вся земля — ложе, все реки к моим услугам, леса — мой стол. Я не ем мяса, как львы. Не становлюсь могилой для падали, в моём чреве не разлагается живая плоть. Земля мне приносит свои плоды, как мать — молоко. Я не пил крови матери, не пожирал живых существ, а ел только то, что дает природа. Ты хочешь знать, какая мудрость мне ведома. Как видишь, я живу так, как родился, как был произведен на свет[274]. Я знаю, что делает бог. Вы же только дивитесь, когда начинаются ливни, моровая язва, гремит гром и полыхают молнии, разражаются войны, голод. Я же предвижу и знаю, как, откуда и почему все это происходит. И больше всего я радуюсь тому, что бог сделал меня соратником своих деяний [...][275]. Мы знаем, что, испугавшись, царь приходит ко мне как к другу. Помолившись богу, я прошу его о благах для дома. Не золото, царь [...][276], а эта моя речь принесёт тебе пользу. Если же ты прикажешь меня убить, я не опечалюсь. Я отправлюсь к своему богу. Он справедлив, ничто не скроется от его взора. Ты победил всех и вся, но у тебя нет места, куда бы ты мог убежать. Ведь бог сомкнул небо [над нами]. Ныне он запер нас в плоть, словно окружив стеной.
Кол. II Узнавая, как мы живём, спустившись от него, он потребует отчёта, когда мы поднимемся к нему. Не уничтожай того, что сотворил бог, не проливай крови городов, не шагай по трупам народов. Думай о том, как самому жить, а не как убивать других. Зачем, обладая лишь одной душой, ты губишь такое множество душ? Зачем наполняешь мир горем? Зачем, когда другие плачут, ты смеёшься? То, что ты вытерпел, то пережил с самим собой. Теперь ты не боишься и не причиняешь зла. Если и здесь ты ищешь мужество, ты найдёшь его. Сбрось с себя эту баранью шерсть, не прячься под мёртвый покров. Душа подвергается испытаниям и в уединении. Почему ты глядишь с таким отвращением на самого себя? На чужую шерсть ты смотришь с большим удовольствием, чем на собственное тело. Я знаю, тебе не избрать нашей жизни, ты не настолько счастлив. Македонцы с тобой, чтобы грабить города. Сегодня он горюют [узнав], что спасён народ. Они воины собственной ненасытности, а ты для них только предлог. Когда от богов ты получишь другую жизнь, чтобы пожить наконец на собственный счёт? Теперь-то ты живёшь за счёт грабежей и убийств. Одно у тебя есть, будешь добиваться другого [...][277]. Каким я увижу тебя на небе? Я напомню тебе о своих словах, когда тебя больше не будут сопровождать ни кони, ни дары. Ты будешь оплакивать свою жизнь, загубленную на убийства и страх. Ты обратишься ко мне, когда уже у тебя ничего не будет, кроме воспоминаний о содеянном зле. «Ты был добрым советчиком, Дандамис. Теперь я знаю, что ожидает людей у богов». Не сумев извлечь для себя никакой пользы и не почувствовав угрызений совести, Александр всё это благосклонно выслушал и не рассердился. Была и в нем частица божественной пневмы, но по вине дурного эллинского племени он и её обратил во зло. Он сказал: «Блаженный Дандамис, я знаю, что всё сказанное тобой — истина. Но бог произвёл тебя на свет там, где можно быть счастливым, никого не бояться и быть богатым.
Кол. III Я же живу в постоянном страхе и треволнениях. Я больше боюсь тех, кто меня охраняет, чем тех, кто со мной воюет. Мои друзья, ежедневно злоумышляющие против меня, хуже врагов. Я без них не могу жить, но и с ними не чувствую себя в безопасности. Они охраняют меня [...][278]. Ты доставил мне удовольствие своими словами и смягчил меня, [огрубевшего] от войн. Но ты не унизил меня. Более того, почитая мудрость, я получил от тебя добрую услугу». С этими словами он дал знак слугам. Они принесли к нему золото и в слитках, и в монетах и [...][279] пироги [...][280]. «Я не принимаю ничего бесполезного или вредящего душе и теперь не собираюсь опутывать оковами свою свободную от забот душу. Я ничего не покупаю на рынке и живу в одиночестве. Всё бог даёт мне даром, ибо ничего не продаёт за деньги, желая добра, и когда думают, что он берёт, даёт. Я одет в тот самый плащ, который получил, когда меня мать рожала. Вскормленный под открытым небом, я с удовольствием смотрю на себя. Моё тело свободно от оков [одежды]. Жажда делает для меня речную воду слаще мёда. Всевозрастающая со временем, она становится служанкой наслаждения. Если хлеб был кормильцем, зачем ты поджигал его? Объедки огня я не ем...
