28. Он же [Антисфен], увидев картину, изображающую, как Ахилл прислуживает кентавру Хирону, заметил: «Молодец, Ахилл! Ты правильно сделал, что ради образования не отказался даже прислуживать» [Из «Геракла»] (Ватик. гномолог., II).
39А. У Антисфена в «Физике» читаем: «Согласно мнениям людей, существует множество богов, по природе же — один» (Филодем. О благочестии, 7).
40С. Сократик Антисфен перефразировал пророческие слова Писания. «Кому вы меня уподобили?» — говорит Господь. «Бог, — сказал он, — ни на кого не похож, поэтому-то никто не может узнать его по изображению» [Из «Физика»] (Евсевий. Приготовление к Евангелию, XIII, 13, 35).
Из неустановленных произведений
44В. (Поэтому имеет некоторое основание затруднение (aporia), которое привело в смятение Антисфена и других, столь же несведущих людей). Нужно иметь ещё в виду решение этой апории на основании ранее сказанного, с тем чтобы понять указанное место: «Поэтому имеет основание затруднение, которое смутило антисфеновцев, а решение вытекало из сказанного». Уже было разъяснено, что одни части имеют значение формы, а другие — материи. Именно это разъяснение и позволит разрешить апорию антисфеновцев, которая, по их мнению, заключается в том, что нельзя дать определения и не существует определения чего-либо. Это они доказывают следующим образом.
Так как определение не может быть именем (onoma), а должно состоять из многих имён (это называлось «многословием»; определением можно, например, считать следующее «многословие»: существо разумное, смертное, имеющее ум и знания, а не просто наименование «человек»), а так как имя не может играть роль определения, поэтому невозможно и определять. Они говорят: когда мы произносим «существо разумное», то этим самым мы произносим нечто сложное, состоящее из материи и формы, «существо» относится к материи, а «мыслящее, разумное» — к форме. К этому прибавляется ещё «смертное». Если это так, то мы рассматриваем сложное как результат арифметического сложения. Говоря «существо разумное» и прибавляя к этому ещё «смертное», определения мы всё же не даем. Аристотель говорит, что эта апория разрешается, исходя из уже сказанного.
Ведь было доказано, что «существо пешее, на двух ногах» есть части формы, а не материи. Как же можно утверждать, что «существо» — это материя, а «разумное» — форма или «существо разумное» — материя, а «существо смертное» — форма? Ведь если части материи — «существо», «смертное», «разумное», то следовало так и сказать, что «существо» и «разумное» — материя, а «смертное» — форма, а говоря «существо смертное», мы произносим нечто сложное, состоящее из материи и формы. А когда нет относящегося к материи, то говорят не сложное, а называют части формы, поэтому определение существует. Итак, они утверждают, что нельзя дать определения, но, каков человек или бык, можно объяснить, а определить нельзя. Так, например, что такое серебро, определить нельзя, а каково оно, сказать можно. Так, на вопрос, каково серебро, можно ответить, что оно похоже на олово.
Таким образом, как они утверждают, можно дать определение лишь сложной сущности, состоящей из материи и формы, а определения формы или материи, из которых состоят сложные сущности, дать нельзя. Утверждая, что можно дать определение сложной сущности, он присовокуплял: всё равно, «воспринимается ли она чувствами или постигается разумом». Но ведь ясно, что сложные сущности воспринимаются чувствами; очевидно, что существуют также умопостигаемые сложные сущности: математика состоит из материн и формы. Не из желания изложить своё мнение назвал он математику сущностью, но, возможно, он так её назвал на основании рассуждений последователей Антисфена.
Итак, по их мнению, можно дать определение сложной сущности независимо от того, воспринимается ли она чувствами или постигается умом (как, например, «существо разумное»), а элементов, из которых она состоит, определить нельзя; определение же вообще на что-то указывает, причём одна часть является формой, а другая — материей ([Александр Афродисийский] Коммент. к «Метафизике», 1043Ь23, р. 553, 29).
47С. Тезис есть предположение философски мыслящего человека, противоречащее общепринятому, как, например, предположение Антисфена, что невозможно противоречить (Аристотель. Топика, 104b20).
50В. Но известнее и заслуживает больше нашего внимания категория качественности, чем качества[90], даже если некоторые отказываются от неё, будто последней вовсе не существует; качественность же никто не может устранить, хотя, как утверждает Антисфен, лошадь он видит, а лошадности не видит. Первое он воспринимает глазами, а второе постигается лишь разумом, причём первое является причиной второго, оно как бы предшествует ему, второе же является следствием первого; первое — это тело и притом сложное, второе — бестелесное и простое (Симпликий. Коммент. к «Категориям» Аристотеля, 8Ь25, р. 211, 15).
53. («И в землю / Прибыли сильных, свирепых, не знающих правды циклопов») Антисфен говорит, что только Полифем несправедлив, ибо по существу презирает Зевса. Остальные же циклопы там справедливы, потому земля приносит им свои плоды сама. Не обрабатывать её, стало быть, вполне справедливое дело (Порфирий. Схолии к «Одиссее», IX, 106).
58. Зенон ни в чём не упрекает Гомера, объясняя и поучая одновременно, что одно написано поэтом в согласии с мнением людей, а другое — в соответствии с истиной. Поэтому не должно казаться, что он сам себе противоречит там, где есть видимость противоречия. Такой взгляд ещё до Зенона высказал Антисфен, утверждая, что одно поэтом сказано в согласии с мнением, другое — с истиной. Но если эта теория у Антисфена ещё не разработана в подробностях, то у Зенона всё детально разъяснено (Дион Хрис. Речи, III, 5).
68. Он же [Антисфен] утверждал, что невежественные люди похожи на бодрствующих в состоянии сна (Ватик, гномолог., 3).
78. Не замечай ошибки старца: старое дерево бесполезно пересаживать (Антоний. Беседы, XXXIII, 172).
83. Дурные люди от лести становятся ещё хуже (Там же).
84В. Антисфен говорил, что лучше отправиться «к воронам», чем к льстецам. Вороны пожирают мертвецов, а льстецы — живых (Стобей. Антолог., III, 14, 17).
86. Он же (Антисфен) говорил: добродетель не нуждается в многословии, в нём нуждается зло (Ватик. гномолог., 12).
87. Невежда много болтает, не зная меры в словах (Цецилий Бальб, XVII, 2. — Вёльффлин, с. 29).
90. Антисфен... сказал, что не следует подражать чужим порокам [или завидовать позорным поступкам другого]. Городские стены могут не устоять перед предательством, а стены души незыблемы и прочны (Епифаний. Против еретиков, III, 26. — Дильс. Доксографы, с. 591).
96. Антисфен говорил, что трудности похожи на собак: они кусают лишь тех, кто к ним не привык (Ватик. гномолог., 1).
99. Правильно говорил Антисфен, что врагам следует желать всяческого добра, кроме мужества. Это признак силы, а не слабости (Плутарх. О мужестве Александра Великого, 336а).
102. Он [Антисфен] говорил, что государством должен править мудрец (Августин. О граде Божьем, XVIII, 41).
105. Опасно давать безумцу в руки меч, а негодяю — власть (Максим. Беседы, 9, 561).
106. Что же, в конце концов, ни Сократ, который умел примирить одно с другим и, кажется, был способен примирить отдельного человека с толпой, ни Антисфен, ни Зенон, ни Клеанф, ни Хрисипп и никто иной не смогли добиться таких успехов? (Филодем. Риторика. — Зудхаус, с. 223, 12 сл.).
109В. Тогда, как говорят, Антисфен, ученик Сократа и учитель Диогена, более всего ценил благоразумие и, испытывая отвращение к наслаждениям, сказал: «Если бы я встретил Афродиту, то пронзил бы её стрелой за то, что она погубила столько наших прекрасных и добродетельных женщин». Любовь он называл пороком природы, тогда как несчастные людишки именуют эту болезнь богиней. Поэтому он предпочитал скорее сойти с ума, чем предаваться любви (Феодорет. Излечение греческих страстей, III, 53).
