5 Направленной против меня бранью ты не можешь никого убедить, что спас [тело Ахилла], поэтому и грозишься причинить зло судьям, если они присудят доспехи мне. Я-то знаю, что ты будешь грозить часто и многими карами, прежде чем сделать хоть самую малость. Но если следует судить на основании подобных речей, то, как я думаю, ты сам из-за своего злобного гнева причинил себе зло.
6 А меня ты упрекаешь в трусости за то, что я врагам причинил зло. Но из-за того, что ты явно немало потрудился и напрасно обнаружил свое безрассудство, и при том делал это вместе со всеми, ты полагаешь, что лучше меня. И ты смеешь говорить мне о доблести. Но, во-первых, ты не знаешь, как нужно было сражаться. Как дикий кабан, ослеплённый гневом, бросившись на кого-нибудь, ты когда-нибудь, пожалуй, убьёшь самого себя. Разве ты не знаешь, что благоразумный муж не должен страдать ни от самою себя, ни от другого, ни от врагов?
7 Ты же, словно ребенок, радуешься, когда они называют тебя отважным. А я говорю, что ты самый трусливый из всех и больше всего боишься смерти, так как у тебя прежде всего доспехи крепки и неуязвимы, благодаря которым, как говорят, ты и сам невредим. Что смог бы ты сделать, если бы на тебя напал враг, обладающий таким же оружием? Может быть, произошло бы что-нибудь чудесное и удивительное, хотя никто из вас ничего не мог бы сделать. После этого ты думаешь, что есть какая-нибудь разница между тем, чтобы иметь такое оружие, или сидеть за крепостными стенами? А ты утверждаешь, что лишь у тебя нет стен. Но только ты один, защищая себя, как бы стоишь за стеной из семи бычьих шкур.
8 Я же без оружия не то что подхожу к вражеским стенам, но даже вхожу внутрь стен и поражаю передовые посты врагов, хотя они и поднимаются но тревоге, их же оружием. Я полководец и страж твой, как и всех остальных. Я знаю всё, что делается здесь и у врагов, не посылая другого в разведку, но сам иду и смотрю, как кормчие, которые день и ночь следят за тем, чтобы моряки были живы и невредимы. Так и я охраню и себя, и всех остальных. Нет такой опасности, которой бы я сторонился, считая её позорной, в которой бы я промедлил нанести врагу хоть какой-нибудь урон.
9 Даже если бы за мной наблюдали люди, то и тогда я не стал бы гоняться за славой. Но в личине раба, нищего или негодяя, достойного плетей, я старался наносить вред врагам. Пытался бы и тогда, когда никто не увидел бы. Ведь война не любит показных дел, а всегда требует подвигов — ночью и днём. Я не располагаю доспехами, в которых мог бы вызвать врагов на бой, но всегда готов выйти на бой с одним или многими с каким угодно оружием.
10 И когда битва утомляет меня, я не передаю оружие другим, как ты, но и ночью, когда враги отдыхают, я нападаю на них, имея такое оружие, которое нанесёт им самый большой урон. Меня никогда не останавливала даже ночь, как нередко тебя, и ты радовался, что вместе с ней прекращалось побоище. Но в то же самое время, когда ты храпишь, я спасаю тебя и всегда хоть чем-нибудь наношу вред врагам, имея вот это рабское оружие, одетый в лохмотья, со следами ударов бичом, благодаря которым ты спишь в безопасности.
11 Ты думаешь, что очень храбр, раз добыл труп? Если бы ты не сумел этого сделать, его унесли бы ещё двое. После чего и они могли, пожалуй, затеять с нами спор о доблести, но я бы и им сказал то же самое. А что бы ты сказал, споря с ними? Но о двух, пожалуй, ты не заботился, а перед одним постеснялся бы признаться, что трусливее его. Разве тебе не известно, что троянцы заботились не о захвате трупа, а о том, чтобы овладеть доспехами?
12 Тело они собирались отдать, а доспехи положить в храм и посвятить богам. Ведь позорно не отдавать останки для погребения, а уносить погибших с поля боя — не позор. Итак, ты сделал то, что было выполнимо, а я избавил их от проклятий.
13 Ты болен завистью и невежеством — бедами, наиболее противоположными друг другу. Первая — заставляет тебя стремиться к прекрасному, вторая — отвращает от него. В тебе есть что-то человеческое, поэтому, будучи сильным, ты думаешь, что отважен, но не знаешь, что мудрость и отвага на войне — не одно и то же, а невежество для тех, кто им страдает, — величайшее зло.
14 Я думаю, что если когда-нибудь на свете появится мудрый поэт, то он изобразит меня многострадальным, многоумным, многохитростным разрушителем городов и единственным покорителем Трои, а тебя, как мне думается, уподобит медлительным по природе ослам и быкам и другим стадным животным, которые позволяют спутывать себя и надевать на себя ярмо.
Дополнения
Свидетельства о сочинениях
4. Ведь и Феопомп Хиосский[88] в трактате, направленном против Платона, пишет: «Многие из его диалогов, возможно, кто-нибудь сочтет бесполезными и лживыми, но большинство сочинений не принадлежит ему: автор одних — Аристипп, других — Антисфен, много в действительности написано Брисоном из Гераклеи» (Феопомп у Афинея, XI, 508cd).
5. Как полагает Панетий, все сократические диалоги Платона, Ксенофонта, Антисфена и Эсхина подлинные (Панетий у Диог. Лаэрт., II, 64).
6. По утверждению Персея, большинство из семи [диалогов Эсхина] принадлежит эретрейцу Пасифонту, который включил их в сочинения Эсхина. Более того, Эсхин использовал также «Малого Кира», «Меньшего Геракла» и «Алкивиада» Антисфена, как и диалоги других авторов (Персей у Диог. Лаэрт., II, 61).
8А. Если же сократик; Антисфен кое-что разъясняет при помощи мифов, то это не должно вводить тебя в заблуждение. На этом подробнее я остановлюсь немного позднее (Юлиан. Речи, VII, 209а).
8С. Платон, рассуждая о природе богов, придумал множество мифов о том, что происходит в Аиде, а ещё до него это делали эпические поэты; Антисфен, Ксенофонт да и сам Платон, даже разрабатывая некоторые чисто этические проблемы, не походя, а заботливо и с подробностями сочиняют мифы, которым тебе, если бы ты хотел, следовало подражать, заменив Геракла Персеем или каким-нибудь Тезеем, и придать всему антисфеновский характер... (Там же, 216—217а).
9. К тому, что сказано о древней жизни, мне остается добавить всего несколько слов о языке Фукидида, свойственного людям того далёкого времени: из многих риторов и философов, живших в Афинах после Пелопоннесской войны, уже никто не пользовался этим языком: ни ораторы из окружения Андокида, Антифонта или Лисия, ни последователи Сократа из окружения Крития, Антисфена и Ксенофонта (Дионисий Галикарнасский. О Фукидиде, 51, 941).
11. Среди софистов [искусство слова] не вызывает презрения и пользуется большим вниманием даже у тех из них, кто занимался философией. Так, и Платон, и Ксенофонт, и Эсхин, и Антисфен серьёзно работали над словом и добивались совершенства (Лонгин. Риторическое искусство. — Прикард, с. 559).
Из установленных произведений
21А. Персидский царь Кир на вопрос, какая наука самая необходимая, ответил: «Та, что учит отвыкать от пороков» [Из «Кира»] (Арсений. Виолярий.— Вальц, с. 502).
21В. Он же [Антисфен], будучи спрошенным, какая из наук самая необходимая, ответил: «Та, что учит отвыкать от пороков» [Из «Кира»] (Стобей. Антолог., II, 31, 34).
24С. Здесь, кажется, был Хирон, живший на Пелионе; он превосходил всех людей справедливостью и даже учил Асклепия и Ахилла. К нему пришёл Геракл, по-видимому охваченный любовью; вместе с Хироном в его пещере они принесли жертвы Пану. Геракл не убил Кентавра, но повиновался ему[89]. Так рассказывает сократик Антисфен. [Из «Геракла»] (Латинский аноним, II. — Маас, с. 264).
27. Если вы в самом деле хотите узнать, что разумность, есть нечто возвышенное, то я призову в свидетели не Платона с Аристотелем, но мудрого Антисфена, который прошёл этот путь познания. Так, он говорил: «Прометей обращался к Гераклу: „Твой образ действий вызывает одно презрение, ибо ты занят мирскими делами, а о более важном не заботишься. Тебя нельзя считать совершенным мужем до тех пор, пока ты не познал то, что выше людей. Лишь познав это, ты постигнешь также человеческую сущность. Познав же только земное, ты будешь бродить вслепую, как дикие звери“». Тот, чьи интересы связаны лишь с земными благами и чей ум ограничен этими зыбкими и узкими ценностями, не является мудрецом, как полагает Антисфен, но уподобляется тому животному, которое черпает удовольствие, копаясь в грязи [Из «Геракла»] (Фемистий. О добродетели (перевод с сирийскою Гильдмейстера—Бюхелера. — Рейнский Музей, 1872, т. 27, с. 450 сл.).
