– Костюм – хорошее начало для дружбы, – говорила про нее Селена. – Видишь, истинный женский интерес проявляется в свое время…
– Это уже лишнее, – морщился Артем. – К чему это? Я поступаю в лицей, и зачем мне дружбы на стороне? Сейчас нами больше владеют интересы, а не люди…
Подобный же разговор состоялся и у Артема с Троем:
– Эти ее махинации с костюмами говорят только о том, что она заинтересовалась тобой по-новому, по-женски; ты для нее уже не какой-то мальчишка, живущий рядом, как я. И тебя же она ко мне приревновала…
– И какая мне разница?
– А я думал, ты примешься дружить с Анькой теперь…
– Еще с какой радости? Мы же поступаем, голова другим забита. За костюмы, как говорится, спасибо – они нам действительно пригодятся. А дружить уже потом и уже там…
Но дружить в лицее было не с кем, и юношеские годы прошли в досаде на другую Анну – Хрусталеву <…>
17.
С утра дорога в колледж была длинной, утомительной, обычно еще и дождливой, пробирающей холодом сквозь машину. Кроме того, по пути насчитывалось много поворотов, а также пробок, пробравшись через которые, он всякий раз изумлялся: что только служит их причиной? Но притормаживать приходилось через каждый метр, глаза подло слипались, несвоевременно обещая превратить скучную реальность в посредственный сон. «Если бы я ехал на автобусе, то спокойно бы сейчас спал или читал книжку, – говорил он сам с собой, пристраивая учебник по теории коммуникации под локоть на руль. – Вот возьму и прокачусь по проездному в следующий раз, а то убийство одно тут в одиночестве, хотя, конечно, машину в такой толкучке вряд ли разобьешь – только заднюю колонну дольше продержишь на дороге. Интересно, сколько там уже уснувших впереди?»
Принятый в июне по срочному трудовому договору, он уже работал летом, принимая экзамены по русскому языку у абитуриентов. Тесты проверяли всегда в паре с Людмилой Владимировной или Марией Михайловной; обе были замечательные женщины, настоящие товарищи, обе вызывали в нем уважение и преклонение; обеих устраивал он – работа, таким образом, спорилась, и даже корочки в университете он получал, подъехав к обеду со службы. Но групп к учебному году не добрали, поэтому вместо русского языка пришлось взяться за гуманитарные дисциплины, какие только нашлись в приложении к его диплому. В конце августа, в последний момент, забрезжил центр развивающего образования с беспризорной по случаю чьей-то беременности началкой…
Здание радиотехнического колледжа очень нравилось ему, было оно старинного белокаменного образца с резными колоннами в холлах, высокими потолками, деревянными широкими перилами на лестницах… И более всего – скрипучие полы и узкие окна. Каким-то образом все это бодрило, даже согревало и в то же время подтягивало до рабочего состояния и чувства торжественности, важности происходящего. В аудитории таких заведений входишь, действительно, как в храм науки – кафедры, стол преподавателя на возвышении, плакаты на стенах. В таких местах чувствуется преемственность времен – здесь могли учиться и мы сами, и наши родители, а теперь мы тут работаем и смотримся на фоне славного прошлого старше и лучше. Лично он чувствовал себя немного знаменитым. В ЦРО все обстояло иначе: школа была открыта не в 50-х, а в 90-х годах; в кабинетах не чувствовалось уважения к чему бы то ни было, особенно после 5У в классе оставался срач, и тошно было появляться на пороге. Конечно, полы здесь уже не скрипели, и стены не давали трещин, – но властвовало здесь и не время, а люди, которые не жалели того, что и не следовало жалеть, и подобно героям знаменитой пьесы ломали стулья в честь Александра Македонского. В колледже же больше бросались на личности вполне конкретные и не такие безответные, как предметы мебели.
Он по обыкновению своему подъезжал часам к 8, раскланивался с бабушкой-вахтером, брал у нее ключи от преподавательского гардероба, потом отпирал аудиторию 217, совместную с Людмилой Владимировной, и лазал по шкафам, рассматривая учебники по русской речи советских лет. Отучившись на гуманитарном факультете в окружении ученых женщин и даже сам сделавшись преподавателем, он с преувеличенным любопытством взирал однажды в учительской на действия поседевшего доцента, который из огромного, высотою до потолка, шкафа выгребал связки объемистых серых папок.
– В кабинете уже некуда складывать, – добродушно пояснил преподаватель, – храню здесь. Все шкафы общественные занял.
Восторк тем временем рассиживался на черном кожаном диване с двумя книжками и тремя листами бумаги…
– Погоди, – пыхтел дед, – накопишь столько же. Хотя, честно говоря, половину можно уже и выбросить, начать, как говорится, жизнь с чистого листа.
– А на занятиях тебя уже проверяли? – продолжал он доверительным тоном. – Ты не робей! Когда я был молодым, кто только не сидел на моих лекциях! Завхоз только не ходил!
На первой паре Восторк всегда принимал группу 247, около тридцати девушек. Черт бы побрал это раздельное образование! Почти всех пацанов нового набора он знал по именам – здесь же не пытался запомнить и фамилий. Заходили они пестрой толпой и разлетались после, как птицы, неузнанные и оставляющие смутное впечатление, что «где-то я уже видел эти лица». Тема сегодня плановая – «Язык письма», по материалам Алана Пиза. Пишем дружно заявления, просьбы и жалобы. На первой парте у окна сидит Наташа Дегтярева, копия Эми Ли, предмет восторженной страсти. В кольцах с черепами, со стрелками на глазах; иссиня-черные волосы, белоснежная кожа… Как же мы похожи… – но поглядывает все равно насмешливо! Солистка рок-группы с экрана не так смотрит. И голоса у них с певицей сходны: действительно, как Натали защищает свои авторские права – это отдельная песня! Рядом с ней ее измолчавшаяся подруга – Валя. Просто удивительно – запомнить-таки имя подобной немой особы. С другой стороны, чего не сделаешь ради любимой девушки – запомнишь даже отчества ее приятельниц! На второй парте восседает длинноногая Мельник. Запомнилась она тем, что внешность имеет богемную, а работы сдает умные даже чаще, чем через раз. Где-то на последних столах ютится отличница Чернова (имени не помню, возможно, Тата), фамилия ее вполне соответствует внешнему виду – вечно она завешана густыми черными волосами; ни глаз, ни ушей – ничего не разглядишь. Пишет тоже исподтишка и как в журнал – задашь две страницы, принесет полтетради. На втором ряду масса какой-то прелести, одна другой лучше, но лучшее – враг хорошего, и когда не знаешь, на кого смотреть, ни на кого и не взглянешь, а отведешь глаза в сторону. В третьем ряду на второй парте – Верткова, притча во языцах. Ничего из себя не представляющая, серая, прилизанная, мальчишевского обличья, она дружит с общепризнанным красавцем. Восторк его знает – сам принимал. Но как Вертковой удается быть столь соблазнительной, поражается даже Людмила Владимировна. И рядом с сей легендой в углу у самой стены от звонка до звонка глядят на него исподлобья глаза Оксаны Христофоровой… Тоненькая девочка в деловом костюме, взгляд бархатный, спокойный. Очень напоминает она Ирину Тарасову, которую знал он еще в университете, даже любил тайком лет пять, но никогда не допускал мысли, что может у них что-то срастись; закрутился, завертелся, а после защиты все лето думал – может, не случайным был взгляд, который он поминутно ловил на себе? И тоскливо плыли в памяти образ карих глаз из-под темной низкой челки… Теперь молоденькая студентка смотрит точно так же, но ведь если настоящий мужчина решил что-то забыть – это конец, прошлое не вернется…
Все, что они пишут, им неинтересно, хотя можно попытаться их разговорить. Где в современной жизни понадобиться может навык письма? Когда же, действительно, остается только писать – и от этого многое зависит? Полгода всего прошло с тех пор, как Владилена Милан защищала дипломную работу по языку и стилю SMS. Теоретические выкладки ушли мимо, вытесненные тезисами из собственного сообщения, но раздаточные материалы с иллюстрациями привлекли внимание; само собой подразумевалось, что все примеры взяты из личной переписки автора с Анитой Колдуновой, одна из фраз даже запомнилась: «Если будет плохо, поколоти подушку под песни Prodigy!» Исключительно это обстоятельство повлияло на то, что он скопировал впоследствии альбом данной группы у Артема с жесткого диска. Послушать The fat of the land было приятно, но ассоциация с хрупкой Милан казалась теперь неоправданной и ненужной. Трудно судить, питал ли он к ней какие-то определенные чувства, но был нимало удивлен тому, что отношения отличников и отличниц – это целая проблема. По словам близкой ее подруги Маши, Владилене всегда сопутствовала стопроцентная удача, которая позволяла гулять во время подготовки к экзаменам и преподавать детям физику в 17-летнем возрасте. В голове это все не укладывалось и злило, потому что собственного времени ни на что не хватало. К третьему курсу она, на вид 14-летняя, нашла парня, внешне еще более молодого, и совершенно впала в детство в связи с бесконечными поглаживаниями любимого по голове…
