– Лену?!

И Лена всегда оказывалась совсем близко – сразу перехватывала трубку, наверное, с другой стороны от аппарата. Складывалось впечатление, что она ждет этих звонков. О чем таком содержательном они беседовали, сложно было потом вспомнить, но часы за разговорами уходили незаметно.

– Какой же ты, оказывается, пустой болтун! – поражался Олег. – Кто бы мог подумать!

Ласкал слух ее голос в трубке, предназначенный ему одному, такой расслабленный и домашний; навевались представления о том, в какой она сейчас может быть одежде – явно не в школьной форме. Он даже так напрямую и спрашивал, в чем она есть.

Он еще больше привязался к ней, когда однажды, уже засыпая у телефона, она сказала томным, интимным-преинтимным голосом:

– Тема, давай завтра поговорим…

– Давай, – тихо и проникновенно согласился он, будто предложила она что-то необычное и чрезвычайно важное.

А закончилось все по принципу: и с Леной хорошо, и без Лены неплохо. Появилось в марте на доске школьных объявлений такое приватное сообщение: «Позвони кончите Лене». Соответствующий номер телефона прилагался. Елена подошла сразу же, едва выбравшись из массы толпившихся и хихикающих.

– Это сделал ты! – выпалила она.

– Нет, – ответил он лучшее из того, что умел произносить с завидной дикцией.

– Ты врешь, ты мне больше не друг, – ей неприятен один скандал, а она уже затевает другой.

– Если ты не веришь, то именно ты мне и не друг, – никогда в жизни он не истерил в школе и не обменивался с товарищами визгами. И выяснение отношений с ним было излишним – кроме короткой правды ничего нельзя было добиться.

Елена убежала с урока музыки и, окружившись Анькой и Олеськой, плакала злыми слезами в лестничном пролете между двумя этажами. Он прохаживался на перемене мимо – с равнодушным видом и равнодушным сердцем. Может быть, любовь выдержала бы что-то подобное, но симпатия держится на том, что нравится, и если оно больше не нравится – не о чем и сожалеть. Даже хочется от лишнего побыстрее избавиться, хоть и не принято сор выносить из избы.

– Что это Ленка взбрындила? – удивлялась Селена Станиславовна. – Ты никогда с таким удовольствием не разговаривал с девочками по телефону.

– Не болтал и еще столько же болтать не буду, – отмахивался сын, хоть и не беспечно, но отстраненно.

– А почему бы тебе самому не найти зачинщика? И ее бы защитил, и себя оправдал.

– Может, так бы и поступил, если бы она не поторопилась сама себе найти виноватого в моем лице. Если такая инициативная и самостоятельная – пусть и разбирается на здоровье.

И кто это, действительно, мог распространять о Ленке позорные записки? Хоть Артем никогда и не строил иллюзий, будто она общается с ним одним, но… ничего себе приятели! Очень кстати вспомнил он о том, что не умеет копаться в чужих душах и разбираться в чужих отношениях <…>

21.

Светилась в темноте тусклое окошко компьютера; от контраста слегка резало глаза. Голова заполнялась фразами и мыслями, в безлюдном доме чувствовалось присутствие чьих-то душ – он сам был достаточно чуток и впечатлителен, чтобы вытягивать их духовность как эссенцию с дальних расстояний.

– Ты знаешь, что я делаю? – звучал Артем в обоих ушах сразу; с правой стороны слова его входили в сознание и вязли в нем, не вылетая из левого уха на ветер. – Слушаю испанскую гитару и плачу…

– В буквальном смысле? – уточнил Восторк.

– Да, – горько подтвердили в телефонной трубке. – Текут слезы…

– И есть повод?

– Сегодня перед рассветом состоялась самотерапия. Первая серия. Весь день после этого кувырком: и физически мало что прибавилось, и морально тяжело…

«Itak, ya ne ponimayu, po4emu moi pisma do tebya ne dohodyat. Tvoih toje 4to-to ne vidno. Veroyatno, ih i net sovsem…» – набирает нарочито латиницей, чтоб не било упреками по глазам, чтоб не напрямик, не по-русски было сказано. Мягкостью такой закутывает до беспомощности, теперь не оправдаешься, почему у одного плохое настроение, в то время как у другого хорошее.

– Тебя это унижает? – перебивает Восторк свои мысли.

– Я думал, первый раз будет с девушкой…

– И будет первый. И с каждой очередной девушкой будет так внове, как впервой…

– С чего вдруг меня так прорвет? Я же не скачу из крайности в крайность, всегда выбираюсь потихоньку…

Жили и другие так же потихоньку – как вдруг прорвало интернет. Нашелся и тут повод.

«Почему ты молчишь сейчас? Я же вижу: ты он-лайн…»

– О чем задумался? – обгоняет Артем плывущие строки.

– Так… , о тебе!

– Что ты обо мне думаешь, я и так знаю, лучше скажи, что ты думаешь об этих новых обстоятельствах… – и пока он это говорит, глаза предательски скашиваются к полю сообщения.

«Почему когда молчу я, ты мне даже не выговариваешь, а когда я заговорю – обижаешься еще больше и молчишь специально?»

– Ты еще с кем-то разговариваешь? – бедная его голова похожа на многоканальный приемник.

– Только с тобой, честное слово, – спасение его, конечно, в спокойствии.

– Я теперь, понимаешь, не знаю, как жить и работать. Меня же, правда, как прорвало… Открываю словарь и первое, что вижу: abed – в постели…

– Если ты по-английски произнесешь «мирный граф» и «мы рисуем голубую воду» – получится вообще матерщина. Кстати, обед в постели – нормальный акт самоудовлетворения, сам не раз пробовал!

– Он еще шутит! Ты хоть чувствуешь то, что я? Как ты с этим справляешься?! – вопреки заявленной расфонтанировавшейся физиологии выливались из Артема риторика и лирика – вероятно, продукт сублимации, заранее размягченный в надежде приткнуть себя к каменной Восторковой скале.

– Не знаю, что чувствую. Я проблемы не вижу, – произнесены стопроцентно трезвые слова, но что-то в интонациях голоса сдвинулось, вздрогнуло, поколебалось…

«Или тебе есть, что скрывать? Или ты скрываешь, что тебе есть, что скрывать?»

«Не обижаюсь, не молчу и не скрываю. Что тебе далось? У меня повода нет так же, как и у тебя. Писать надо о конкретных вещах: когда, например…» – отвечает наконец Восторк письменно.

«А я не знаю когда… Поэтому и пишу…»

«Зачем сообщать то, что и по умолчанию известно?»

– Ты вот сейчас где сидишь? В какой части дома?

– На лестнице с ноутбуком.

– На экране, наверняка, мелькают ролики о неискренней любви, поэтому ты не понимаешь, что я говорю серьезно.

– Просто ты сейчас тоже не видишь моей проблемы. Мелькающей на экране…

– Кстати, хороший психологический способ занять ноющего. Втяни его в ответное обсуждение твоих проблем. Ну и как – что или кто?

– И ты даже знаешь, кто именно.

– Ага! Товарищ с зеленым глазом проснулся внезапно, как вулкан! – голос Артема прозвучал привычно шутливо и бодро.

Восторк же начал говорить все горше и горше:

– Вот как случится иной раз что-нибудь, не поймешь зачем и не знаешь, как реагировать. Вроде чего-то подобного ждали, но в такой форме преподносится – что ни два, ни полтора. Не порадуешься, что оно было, и не имеешь права досадовать, словно этого вовсе и не было.

– А ты думаешь, как я дошел до истории с самим собой? Потому что другие обычно ничего не дают, а если и дают, то лучше бы уж не давали!

Не выключая интернета, не выходя из системы, Немеркнущий захлопнул крышку компьютера, опасаясь спроецироваться на экран и увидеть в отражении неинтересную себе свою печаль…