– О! – воскликнул Трой задорно. – Неужели ты проснулся от шума?!

Артем покраснел и признался:

– Да нет… Я не проснулся. Или, по крайней мере, я проснулся последним…

– А мы тоже будем жить с решетками, – сказал вдруг Трой.

– На третьем этаже?!

Тут лохматая голова со спускающимися на шею пушистыми прядями иссиня-черных волос повернула свое лицо навстречу исчезающему свету, в сторону настороженных дружественных глаз:

– Артем… Мы переезжаем… Папа купил новую квартиру.

Он мужественно принял этот новый удар, только дернулся, как от электричества и резко навалился на край тахты, словно намереваясь лезть дальше на стенку.

– В центре?

– Ага…

– Школа будет элитная?

– Да нет, – мягко возразил Трой, – я не хочу менять класс, итак уже живу двойной жизнью… Меня Ворконий будет возить. Папа и машину купил…

– Значит, дела хорошо пошли?

– А брат заработал в этом году на плантациях в ЮАР, и по нашей валюте вышли большие деньги. А потом защитился в аграрном, и мы с ним летали на Сейшелы… во время весенних каникул.

– Значит, Сейшелы?!

Голливудский дракон глянул на Артема и почти подмигнул, намекая, что лучшая жизнь Троя была, видимо, предками похоронена в его крови! Артемова зловредность лязгнула в ответ зубами, а островитянин продолжал барабанить в невидимую заслонку оправдательными словами:

– Но мы больше не поедем. Ворконий там на серфинге залетел в мангровые заросли и его зашивали в больнице. А я как бы один остался, и отец по этому поводу кипел, как славный чайник!

Тут Трой рассмеялся и неожиданно цапнул Артема пониже пальцев ближайшей ноги, тот издал икающий звук и выехал по зеленому пледу вперед конечностями на середину. Они уселись напротив друг друга, и на младшего потомка фермеров Данаевых напали «игрушки».

– Чего ты разговариваешь со мной, как с привидением?

– А я, видимо, охотник…

– Так ведь я же тебя поймал!

– Вот ты и неправильно сделал!

– Все равно ты не охотник, ты заблудившийся снайпер…

– Да нет, у меня метод приманки. Я притягиваю одни неприятности…

– И я неприятность?!

– В некотором роде. Если бы меня в собственной жизни было так же мало, как сейчас в твоей, я бы даже сказал, что это смертельный случай!

Трой потянул волынку на звуке «а» и сошел с обсуждения своей личности.

– А что же ты делаешь со всеми ужасами?

– Что же мне делать с ними?

– Раз ты охотник, и ты их поймал… Дальше-то что? Терзать, наверное?

– Ну да! Терзаю. Ты вон терзаешься.

– Почему это я терзаюсь?!

– Потому что ты спросил, чего ради, мол, я говорю с тобой в какой-то анормальнейшей манере…

– Да ты же не рад мне! И я потому спросил.

– А зачем покупать новый дом в другом конце города, если через полгода снова уезжать?

– Да ведь ты не знал еще этого, когда дверь мне открывал… А вообще это для меня папа сделал. Я ведь не буду уже ездить, когда вырасту. И мама сказала, что мне лучше тут устраиваться, чем в Житомире: у нее в университете аспирантура есть, а там что?

И тут охотник за привидениями принялся тереться стриженой головой о загорелые плечи своего друга и бессмысленно вопрошать:

– И ты перестанешь, не будешь, ты останешься, да?

И тут друг сморозил страшную глупость:

– Вот когда тебе папа накопит к 18-летию на квартиру, ты будешь выбирать дом в моем районе…

– Господи! – крикнул Артем, взвиваясь над постелью, и тут же зашептал горячими, страстными, прямо-таки душераздирающими словами:

– Да мой отец четыре месяца жил на съемной квартире, пока не додумался, что семья ему дорога. Открыл себе Америку! Христофор Колумб! А мама ради него выгнала нормального мужика! А нам Олег и решетки варил, и овощехранилище купил, и мне помогал по геометрии!!

– Так они дрались?!

– Нет, он нас после театров всегда высаживал подальше от дома на массиве, но папа всегда на маму пытался кинуться с кулаками. И я орал тогда по-стыдному, по-девчоночьи, а он хватал телефон, набирал деда и гавкал в трубку, что жизнь не удалась и сын небитый ревет… И когда на Новый год он нас не отпустил к Олегу, и я вместо стола и спокойствия получил пламенную речь, что слезами вытребываю с отца дорогих рождественских подарков – тогда мама подала на развод и сказала, что его полицией выселят из нашего дома. И вот опять все прахом, и ни до чего я не домечтался, хотя вот только в конце учебного года Олег еще ночевал в соседней комнате! И теперь вот ты меня кормишь, что через 10 лет не будешь ездить на ферму! А может быть, уже в следующем году ты уедешь навсегда!

– Да ну какая ферма! Я же неучем там останусь…

– А вот если ты не поступишь в свой университет?! И ты поедешь в итоге на ферму! А знаешь, почему ты не пройдешь? Потому что ты по две четверти в году учишься на ферме!

И все это, сказанное шепотом, совершенно его придушило. И проглотив еще несколько горьких неконструктивных фраз, он произнес тихо и твердо, оглядывая пространство перед собой влажными глазами:

– Когда я стоял на улице перед гробом, мне казалось, что все это уже не впервые и давно надоело. Мне чудилось, что мое место уже найдено для меня за сотни километров отсюда, и я страшно тупил на мысли: а как же я здесь-то опять оказался??

Трой молчал. Ему было смертельно больно за свои Сейшелы, будто они были во всем виноваты. Однако, стоило им украсть два месяца переписки, как сразу все и случилось в жизни Артема.

В дверях возник жизнерадостный халат цветущей Артемовой мамы.

– А чего вы сидите так тихо? – спросила она бодро. – Не играете? Пойдемте, чаем напою… <…>

5.

Звонок великого лингвиста Артема Азаренко ожидался с минуты на минуту. Пока Немеркнущий трижды перекраивал лекцию по языку жестов, терзал социологию знаний Малкея и перекладывал с места на место девятый номер «Иностранной литературы» с недочитанным рассказом о туманном ягненке, ему готовили очередную пытку из серии «Что ты узнал о партнере за месяц?» Со звуком радиотелефона было положено залезать в постель и категорически тушить свет; звонить в определенные часы и минуты Артем отказывался и таким образом становился навязчиво ожидаемым.

– Я всегда знал, что ты зарабатываешься, – говорил он нравоучительно.

– Отчего же ты сам продолжаешь трудиться над моим приторможенным тобою сознанием? – возражали ему.

– А можешь ли ты утверждать, что я трудился до того момента, как позвонил тебе?

– Никогда не опущусь до того, чтоб проверить тебя по статье разгильдяйства, потому что имею святую веру в обратное…

– А сейчас труд в каком смысле понимаешь?

– В прямом.

– О, это интересно! А переносные какие смыслы знаешь?

– Вот если совершить метонимический перенос с процесса на результат – получим «научный труд» в смысле публикаций. Но для нас с тобой это значение даже очень явно прямое!

– Значит, ты и процессы и результаты теперь как единое считаешь?

– Ну да!

– А мытье посуды ты туда будешь включать?

– Почему бы и нет? Нужное и благородное дело!

– Ага, так значит, ты рассматриваешь «труд» в общем смысле, а не в прямом, потому что прямому тебе нечего противопоставить.

– Ну в общем так в общем! Или меня это позорно клеймит?

– Не клеймит. Просто я понимаю сейчас «труд» конкретно!

– На здоровье.

– Зря ты смеешься. Неуместна тут твоя индифферентность. Из-за разных пониманий «труда» у нас коммуникация не складывается…

– Еще как наоборот! Уже 7 минут драгоценного времени.

– А где тогда он – труд – в смысле «плод»?!

– Видимо, не пришли еще. Хотя не знаю, к чему приходить тут…

– А ты в меня прямо надежду вселил. Надо же, я и не думал, что мы еще НЕ… Зато я знаю, чего мы ищем и могу благодарно тебя просветить!

– И что же мы там потеряли?

– Так вот, нашим плодом должно явиться твое понимание того, что ты задал дурацкий вопрос.

– Какой еще вопрос?! И когда?!