У Ани были журналы с наклейками из серии «Барби», или «Синди», или «Том и Джерри»… И все быстро сообразили, сколь азартно это мероприятие, и впоследствии менялись и менялись этими стикерами, одноразовыми, многоразовыми, с объемным изображением – на манер того, как мальчишки добывали новые вкладыши Turbo по бартеру на старые.
Были у Ани, наконец, разноцветные пластмассовые пружинки, в которых постоянно одно кольцо цеплялось за другое, а Семенов-папа славился тем, что отлично их распутывал…
В какой момент эта Аня вторглась в приделы его собственной жизни, Артем пропустил, запамятовал. Кажется, только им двоим было домой по пути, остальные сразу от крыльца поворачивали налево, или шли прямо, или к домам за школьным садом. Потом ей стало скучно ходить одной и до школы. Один раз не было в туалетах воды, – она визжала от счастья и затащила Артема к себе домой играть в куклы. Диалога у них тогда не получилось, зато они на протяжении трех часов переставляли по столу игрушечную мебель и переодевали Барби и Кена. Все костюмы Аня сшила сама, но чего стоили одни материалы! – сплошь французские.
– Так ты станешь моделью? – продолжала Аня. – Ты ведь красивый, тебе здорово будет в моей рубашке. Мы осенью на трудах фартук сшили, а теперь просят ночную сорочку. А зачем мне она, я хочу сделать что-нибудь полезное.
– Лучше бы сшить рубашку Трою, – пожал он плечами. – Он красивее.
– А что Трой? – равнодушно отмахнулась мастерица. – Он уже ушел из нашей школы.
– Он вернется, – горячо возразил Артем, – он всегда по полгода учится в Житомире…
– У него родители развелись?
– Нет, – ответил он просто, но поморщился; размышления о разводе посещали его в связи с собственными родителями.
Вот так, двенадцати лет отроду, спустя месяца три после этого разговора, ученик 5А класса оказался на подиуме в актовом зале, сверкая красотой ярко-желтой рубашки с вышивками… Аньке выписали приз, овации и слава нашли Артема. С этих пор он болезненно прислушивался к любым девчачьим разговорам о шитье. Отчего-то на всю жизнь запомнилось, как крошечная Катя Воробьева плакалась перед классной руководительницей:
– Как же меня будут мерить? Это очень больно?
– Нет же. Это совсем не страшно. Снимешь кофточку, тебя и измерят, – отвечали ей.
– Мяу, мяу, – жалобно пищала Катя. Впору было бы улыбнуться – и ведь не получалось, так было ее жалко, умела она вызывать к себе такие неконструктивные, бесполезные чувства. Он сам к этому времени прекрасно знал, что есть мерки. Анька лихо снимала с него различные полуобхваты и умудрялась вычертить по этим странным данным цельную полноценную фигуру. Результат вовсе не смотрелся корявым и однобоким, но в момент замеров реально казалось, что его разбирают на половинки. Кроме того, метр вызывал на теле щекотку – и они так смеялись однажды, так смеялись, что обнялись…
Но уже в следующем классе они перестали ходить друг к другу просто так в гости – Аня сделалась одержима лучшими подружками. Целый год она протаскала за собой Олесю Ржевскую, которую было очень жалко в конце, поскольку ее променяли на Лену Ржеву. Но более всех жаль было все ту же Катю Воробьеву: именно с ней раздружилась Олеська ради Аньки. Вот так все печально. Вроде мелкие девчонки, а страсти накалили как во взрослых сериалах. Но ведь это не брак, а так… Спрашивается, разве не может быть в женских компаниях три или даже четыре девочки?
Впрочем, все это никак не отражалось на его рубашках – ему по-прежнему все шилось и дарилось, что вызывало непонятливые возгласы отца и снисходительный восторг Селены по поводу такого внимания к ее сыну. Он мог рассиживаться в кабинете технологии прямо верхом на столе, пока Аня строчила на машинке с ножным приводом. Там от безделья рассматривал девчонок – и потому что он был с ними наедине, без других собратьев, казались они ему чуть ли не раздетыми, и представлялось, что он за ними подсматривает. Классе в седьмом он уже подступил к матери с вопросами:
– Мам, как ты думаешь, они уже используют прокладки? Мне кажется, грудь у многих стала совсем большая.
– Ну что ж, – ответила Селена, – в 13 лет действительно пора…
– Неужели и у Аньки тоже?
Селене Станиславовне почудился испуг в этом вопросе, и, не понимая этого страха, она пожала плечами:
– Получается, что и у Аньки…
Он вздохнул и продолжил, гордо глядя в стену:
– Почему их называют нечистыми?
– Это же предрассудки, – воскликнула Селена, – здесь ничего нет плохого.
– Но как же, – возразил он, – их «хозяйство» – это же конец…
– Что значит «конец»? – удивилась она. – Сначала они становятся девушками, а потом, родив ребенка, женщинами…
– Да ведь это же некрасиво!
– Что именно?
– Грудь большая висит, как жир, а прокладки – заполненные кровью, как в больнице!
– Так, как ты описываешь, действительно, жуть, – покачала Селена головой, – но люди стараются меньше обращать внимание на неприятные моменты, тем более что они естественны. А тебе, вероятно, еще не дано ценить женскую красоту. Сидишь и слепо оскорбляешь их сейчас.
– Нет, мама, мне не еще рано судить, мне уже поздно перевоспитываться.
Тут она отложила все свои дела, задвинула ящики, в которых протирала, и уселась за стол напротив Артема, обратив на него все свое внимание – разговор становился уже затянутым, и следовало сделать последнюю попытку свести его в шутку, в болтовню:
– И что ты все о прокладках волнуешься, какое они к тебе имеют отношение? Я думала, ты другие будешь задавать вопросы: о себе, например, или о женской любви…
– А мне все понятно про себя и про любовь, – он воспроизвел ей небрежно-успокаивающий жест. – Для меня их анатомия – конец… И никогда… И ничего общего ни в чем… – тут ладонь снова скользнула по горизонтальной траектории. Внутри, голосом второго зодиакального близнеца, звучало другое, наполненное более значимыми словами: «Надоели мне прокладки и кровотечения, надоело все то, что уже убило меня, смыкая для тебя узкий лаз во внеземное успокоение». Но блуждающим тем словам никогда не дано было выйти наружу из захлопнувшегося сердца.
Впоследствии, измученный совершенно половым вопросом, он, сидя все на том же столе и глядя пристально на Анькин бюст, кажется, на глазах увеличивающийся, – принялся-таки пытать ее саму:
– Аня, я давно хотел спросить: ты уже стала девушкой?
Она не выразила ни чувства неуместности расспросов, ни возмущения, а ответила прямолинейно, как всегда.
– Да, конечно. Еще в апреле.
К нему приткнулись комья наскоро слепленного классического страдания. Он будто потерял ее…
В 9 классе Ане не понравилось всепоглощающее внимание Артема к Трою:
– Как его нет, ты снизойдешь до кого-нибудь, а стоит ему приехать – так растет трава на прежней были!
Почему-то это обстоятельство вдруг послужило поводом для вычеркивания его из списка клиентов, но не помешало ей проявить яркий интерес к Трою, который по приезде своем отвечал Артему полной взаимностью и обособлялся ото всех ничуть не хуже. Каким уж там образом, но Аня наваяла Трою полный деловой костюм из серой блестящей ткани. Артем к этому отнесся никак; отчасти потому, что ему самому было более свойственно отказываться от предложений, а Трою – соглашаться, ничего не давая взамен. Впрочем, даже в такой ситуации он ничего не потерял: костюм, пусть и не столь блестящий, ему все-таки сшили. Маленькая Катя Воробьева благодаря этому поступку довольно заметно выдвинулась из теневой стороны своей жизни, хотя уже и до этого начала гордо выставлять вперед примечательно округлившуюся грудь. Подвиг ее в деле приобщения к себе Артема можно считать неоценимым или случайным, поскольку в это время он уже становился человеком, резким в суждениях и беспардонным в определенных вопросах, а настроение взгляда его меняло одно неприятное свойство на другое: вместо назойливого всматривания демонстрировал он выражение глаз равнодушное, что свидетельствовало о прозрачности и безличности для него мира и всех вокруг. Стать вновь моделью он согласился, чтоб полюбоваться на причины Катиной смелости, не спрашивая напрямую, и потому что стоять на сцене рядом с Троем хотелось больше, чем ранее одному. В итоге никаких существенных перемен в ее характере он не нашел – только проступили на ее лице краски глупой влюбленности, пока она снимала замеры почти с обнаженного тела.
