– Заткнись! Где бумаги спрятали?

– М-м-м… – Ветлицкий пытался что-то сказать, но лишь мычал.

– Зря ты, Серый, поэта бьёшь. У него конституция нервная. Он и сам всё выложит. Где бумаги?

– Рукопись в портфеле.

– На хрена нам стихи, документы где, что Орёл передал спрятать?

– Только рукопись – «Дождь вдвоём».

– Издеваешься? Серый, начинай! – И Андрей с ужасом увидел, как тот самый парень, который держал Люду с закрученным у горла подолом халата, одним движением, только чуть пригнувшись, сорвал с неё плавочки. – Где бумаги?

И тогда Ветлицкий бросился, но не на низкорослого садиста, а на главного бандюгана, правильно рассчитав, что Серый отпустит Людмилу и поспешит старшому на выручку. Откинувшись назад и спружинив телом от диванной спинки, Андрей изо всех сил толкнул Радика. Тот лишь руками успел взмахнуть и боднул угол русской печки. Боднул и стал валиться на пол. Ни секунды не медля, хозяин квартиры с левой двинул Серого по загривку, но промахнулся, задев кулаком перекрестье рамы. Стекло зазвенело, посыпались осколки, и тут снова закричала Люда. Парень, карауливший дверь, заметался, а со двора заскочил четвёртый, что стоял на стрёме.

– Вы, суки, весь посёлок поднимете! У них соседи за стенкой не спят!

– А, чёрт, уходим! – И Квадратный ударил Андрея в грудь чем-то острым. Дальше сознание испуганного и почти убитого поэта отказалось что-либо воспринимать, чуть позднее, правда, до него донеслось, как один из налётчиков произнёс:

– Радику конец, на хрена нам труп? Зажигай! И бумаги сгорят со всеми.

И ещё Ветлицкий успел подумать, что никто, кроме Сунцовой и Рамзина, из знакомых не знал, что он был у Орлова, но и об этих двоих вспомнилось безо всякой злости, да о рукописи пожалел, теряясь в тягучем небытии.

То, как сознание возвращалось к Андрею, чем-то напоминало появление солнца: в сплошной черноте неба сначала чуть-чуть забрезжило, потом бесплотное пятно с того края, откуда положено ждать восхода, потеплело, наполняясь живым, розоватым светом, прошло какое-то время – и вот уже тьма окончательно отступила под напором грядущего дня. Он приоткрыл глаза!

– Ах, как славно, давно пора. Итак, молодой человек, мы смотрим, мы видим, зрачок реагирует на свет.

Белый потолок палаты, чуть в стороне никелированный шток со склянкой, опрокинутой горлышком вниз, а от неё, как венозная жилка, голубоватая трубка. «Значит, я жив, – соображал Ветлицкий, – верней, в порядке только зрение и сознание, да ещё слух».

– М-м-м…

– Спокойно, больной, вам нельзя разговаривать. У вас всё в норме: руки, ноги и даже внутренности.

«Брр-р… Говорит, как мясник: “…целы внутренности”».

– Он, наверное, пить хочет?

– Ну, посмотрим, посмотрим…

Ресторан «Золотой сон» открывался без лишней помпезности. Его затянутые узорчатыми решётками окна смотрели прямо на редакцию «Енисея».

– Кто из наших туда идёт? – спросила Сунцова заглянувшего к ней Старцева.

– Ресторан – это бытовуха, по части Куксовой, только, может, Солодовников самолично изволит засвидетельствовать своё почтение.

– Вряд ли. Да зачем ему теперь пресмыкаться перед денежными мешками, если зампред сегодня сказал, что берёт «Енисей» под крылышко правительства.

– Опять шеф усидел в кресле?

– Ещё не ясно, но скорей всего – да! Он к Рамзину на приём ходил, а через день выяснилось, что совминовский вестник сливают с нашей газетой и, конечно, под началом Ивана Петровича.

– Ты всегда в курсе, Магда.

– Должность обязывает, сам понимаешь.

– Понимаю. Смотри, какие буквы привинчивают. – Герман выглянул в окно. В это время в кабинет зашла Куксова.

– Привет заговорщикам, что вы там высматриваете?

– Да вот гадаем, как ресторан называться будет, – ответила Сунцова.

– С первым словом сомнения нет – «Золотой…» или «Золотая…» – чуть не пальцем на стекле вывел Старцев. – У новых русских всё золотое.

– Можете расслабиться, – засмеялась Светлана, – «Золотой сон».

– Почти как у Апулея «Золотой осёл», – закуривая, процедила сквозь зубы Магдалена.

– Думаешь, они Апулея читали?

– Не все же на одну колодку деланы. Вот взять хотя бы нашу Кирочку, той ни в уме, ни в начитанности не откажешь, – не спеша выпуская струйку дыма из язвительно поджатых тонких губ, всё в той же манере возразила опытная журналистка.

– Кире не откажу, но… – Герман поднял палец.

– Хочешь сказать – таких единицы, а я по своему выпуску сужу – набрали нас на спецкурс целую группу. Одних языков иностранных – целых три учили, вроде бы на Кубу готовили, и не только Сервантесом в подлиннике стращали, но и Санчесом Кастро мозги запудривали.

– Наверное, этот Санчес родственник Фиделю Кастро? – предположил Герман.

– Если и так, то, скорей всего, очень далёкий, – усмехнулась Сунцова, – не в этом дело. Учили нас хорошо, и дух вольности был не чужд, хотя выпустили мы однажды стенную газетку, где усомнились в том, что визит Никиты Сергеевича на берега Волги помог выиграть Сталинградскую битву. Нагрянула комиссия, и троих отчислили, а остальные нашли-таки себе место под солнцем.

– Насколько я понимаю, ты в их ряды не попала? – простодушно заметила Куксова.

– Я из тех, которую выгнали, пришлось потом заочно доучиваться на педфаке. – Скорей всего, несостоявшаяся новая русская продолжила бы свою лекцию, если бы не Светлана, которая ткнула пальцем в окно:

– Магда, смотри!

У крыльца ещё не открывшегося ресторана молодой человек в чёрной куртке и надвинутой на глаза лыжной вязаной шапочке выцеливал пистолетом мечущегося между автомашинами мужчину. Наконец раздались выстрелы и последний упал, а киллер побежал в сторону городского сквера.

– Семён, Семён, – Сунцова схватилась за телефон, – бери камеру и дуй к ресторану, там с кем-то счёты сводят, – и, не кладя трубку, крикнула Куксовой: – Забеги за фотографом, а то наш Семён никак не сориентируется, а я – сейчас!

В это время из притормозившего милицейского уазика выскочили двое и открыли стрельбу по убегавшему. Уже покидая кабинет, Светлана краем глаза заметила, как бандит шлёпнулся на бетонку возле коммерческого ларька…

Андрея разбудили тревожные голоса. Он открыл глаза и увидел при тусклом свете больничной лампочки, как в палату вкатили больного. Пока его перекладывали с каталки на кровать, невезучий учитель тупо соображал, что новенькому чего-то недостаёт, но собственная боль в груди мешала сосредоточиться, и Ветлицкий, кажется, застонал, потому что одна из медичек повернулась к нему:

– А этот всё бредит?

– Введите ему… – кто-то произнёс название замысловатого препарата. – Да когда здесь свет будет в норме?

– Денег на лампочки не дают, вот завхоз и выкручивается.

– На лампочки – не дают, а охрану поставили круглосуточную. – В голосе говорившего чувствовалось раздражение, и Андрей предположил, что охраняют, скорее всего, его, а что стало с женой Людмилой и с тем парнем, который упал возле печки?

Медсестра сделала Ветлицкому инъекцию, поправила простыню на вновь прибывшем, и все ушли, плотно захлопнув створки дверей в палате, но снаружи кто-то сразу их приоткрыл, словно боясь, чтоб лежащие куда не удрапали… и вдруг до Андрея дошло – у его соседа нет ног. Может, под состав угодил железнодорожный или в автокатастрофу попал? Как теперь ему жить, калеке? «Ты о себе подумай, – словно кто-то со стороны подбросил Ветлицкому мыслишку, о чём подумать, – неизвестно, чем для тебя всё кончится…»

В городской квартире Левашовых царил настоящий бедлам. Муж неистовствовал, а Кира, наблюдая со стороны, время от времени интересовалась:

– Ты, случайно, не клад ищешь?

– Случайно… да!

– Брось психовать, отбываешь по-тихому – и на здоровье. Кто просил тебя не в своё дело лезть? Теперь мандраж бьёт. Скажи спасибо, что следаки с тебя подписку о невыезде взять забыли, а то уехал бы.