Слезы катились по висящим брылям. Лились ручьями по пульсирующим венкам лица и старческим вишневым капиллярам. Спокойно становилось и хотелось уже отлететь. Этот поп словно душу очистил как хирург гнойную рану. Слушал внимательно, задавал изредка вопросы и вытаскивал самое самое черное, забирал из души Кивнувшего Питона и забирал в свою, грустнея и мрачнея.
Все и закончилось. Все сказали и услышали.
По лицу Иова катились слезы. Всю боль Кивнувшего он забрал, казалось, себе. И становилось только больнее, хотя Кивнувший уже давно замолчал. Чуть очнувшись от оцепенения, он начал читать разрешительную молитву. Кивнувший только сидел и по-щенячьи поскуливал. Страх смерти уже прошел, но ужас неизвестности его все также страшил.
— …властию Его мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь, — завершил Иов.
Темнота, сгустившаяся вокруг них и сжавшаяся пузырем уже вовсю проедала стены и заползала сквозь окна и двери веранды.
Среди клубов тьмы появилось в черном тумане лицо Противоречащего.
— Закончили? — спросил он, не заходя внутрь.
— Да, — ответил Иов, а Кивнувший затряс головой. — Что дальше.
— Прочитай ему что ты там читаешь при отходе на тот свет. Видишь — он тут с тобой щеками еще трясет, а там он уже не дышит. Скоро народу объявлять будут думать как. Так что можешь читать заупокойную. Времени у вас немного — видишь, скоро беседка темнотой сожрется и все.
Иов судорожно сглотнул затянул привычно:
— Паки и паки миром Господу помолимся…
— Господи помилуй! — донеслось из окна.
“ Ага, все таки не врал, не боится Божьего слова, — подумалось Иову. — помогает ведь вместо лика.”
— Еще молимся о упокоении души усопшего раба Божьего…
Кивнувший подскочил и снова истошно взвизгнул.
— Поп!
Иов молча и вопросительно посмотрел. Сбил молитву, время уходит.
— Проводи как-то по другому…
Глаза старого человека, отходящего в иной мир. смотрели с какой то детской невинной интонацией.
Время утекало. Внезапно в голове запелось само по себе. Иову пришли слова старинной песни, что часто пела его паства из села и при жизни и после нее.
И он тихо-тихо повел мелодию:
—Из-за лесу-то тёмного,
из-за поля то дальнего
Прилетайте, серы гуси.
Вы садитесь, серы гуси
На курганы то на могильные,
На крутую могилушку…
Кивнувший чуть слышно всхлипнул.
Иов продолжал:
— Вы да разгребите, серы гуси,
Желтые песочики,
Разгребите, серы гуси,
Серы камешочики.
Как у вас же, серы гуси,
Клювы-то железные,
Когти оловянные…
Он не успел допеть. Схлопнулась тьма и все закончилось.
На куда заходили с трассы мальчик и кот стоял обычный российский лес с полянами и выжженными опушками. Валялись бутылки, остатки мусора и чуть дальше — автомобильная свалка. Пахло сыростью апрельской сырой погоды и горью. Как ничего и не было.
А ведь и впрямь — ничего и не было. Только сон разума перед смертью одного человека, одурманившего свою землю и людей на ней. Пропавшие души и спасенные души. И больше ничего.
И только над лесом летела, как будто призванная той последней песней Иова, стая серых гусей. Вожак гордо летел впереди криком своим, казалось, оповещал всю землю о свершившемся. Стая же летела плавно и размеренно, храня траурное молчание. Казалось, они в своих когтях и клювах несут в мир иной усопшую душу. Проезжающий по трассе водитель свернул на обочину и невольно засмотрелся на них. Красиво летели, красиво. Если бы он видел стаю ближе, он бы обратил внимание, что голова и клюв поющего впереди процессии гуся обезображена уже заживающими пятнами. А у крупного гуся, замыкающего процессию на клюве крупная бородавка. Проезжавший по встречке тоже остановился на секунду. “Ишь ты, — подумал, — умные твари то. Этот впереди, даром что щуплый, а вожак. И гогочет то как громко да протяжно, что твой поп на панихиде. А сзади то который, здоровяк? Что прям твой конвоир. Так и летит — контролирует чтобы все правильно прилетели и никто не оторвался”. И поехал дальше.
А первый водитель еще долго смотрел им вслед. В который раз умирала в душе его надежда на то, что именно эти гуси прилетели за ним и вместе они уже отправятся в Лапландию. Гуси скрылись за линией горизонта, а водитель в очередной раз порвал себе сердце мыслью что он не Нильс. Напиться бы. Да и погода дрянь — даром что весна.
Отпу́ст
Молодой человек стоял на дороге. Из столицы в соседний с ней областной город ночью было просто так не выехать. Автобусы последние ушли, электричка из-под носа. На искомом вокзале сторговался с водителем проезжающего автобуса, что тот выкинет его по пути. В нужный город автобус не заезжал и выбросил на кольце у въезда.
Слегка мутило. Автобус хотя и был новенький, но изрядно был уже покрыт налетом суровой действительности быта своего местообитания. Город, в который шел автобус, последнее столетие считался откровенно бандитским и народ в нем был по-своему расслаблен. В совсем с виду новеньком автобусе жарила вовсю печка, воняло выхлопом и что-то под днищем начинало постукивать. Водитель прямо в кабине курил одну за одной вонючие сигареты и слушал старые блатные песни, где Аркадий Северный всю дорогу гнусил про ванинский порт и холодные мрачные трюмы. А как еще ехать ночью и не положить людей в кювет? Понятно — никак. Народ же, кроме молодого человека, ехал до конца и другой дороги домой в их понимании не было. Никто не возражал ни против курящего шофера ни против лирики Магадана и Колымского края. Молодого человека же сильно мутило всю дорогу. Но благо ехали с крейсерской скоростью и мерседесовский автобус рвал пространство ночной трассы даже не как русская птица-тройка, а как один из всадников Апокалипсиса, забывший о наступлении Судного дня и о своем выходе по программе и теперь наверстывающий утерянные мгновения. Тошнота была еще и от недосыпа. Последние месяцы он проехал немало городов и порой путал станции метро на конечных разных веток в том или ином городе, засыпая от усталости лицом на стекле вагона. Порой он просыпался, удивленно смотрел на конечные станции и удивлялся, что в вагоне метро дырявая крыша и порой через нее залетает снег, что он тут один и порой пытался ругаться с полицией, которая беззлобно, но повинуясь вечному зову московской сторожевой или ленинградской борзой, пыталась обыскать рюкзак и забрать проверять личность при целом паспорте. Сержантов тоже можно понять — каждый живет по своей природе. Не ругать же мухоловок и землероек за их внешний вид или вредительство?
Автобус промчался дальше, выплевывая за собой зловонную бензиновую отрыжку, выбросив попутчика-зайца на развязке.
Ночь и уж холодно. Пытался вызвать такси — долго не мог найти точку в приложении. Да и привязаться некуда. Кое-как по телефону сонному диспетчеру объяснил где он и та взяла заказ. Сказала что перезвонит — кто-то да приедет. Ехать будет долго. Да и стоить будет как за городом.
А куда деваться? Он то так и так за городом. Да и домой надо.
Темно почти не было. Ночь, да. Но фонари вдоль дорог светили хорошо. Да и развязка — тут дорога, там дорога, тут лесок-посадка узенький, за ним снова дорога. Со всех сторон светил. Машин нет. Боковым зрением увидел тень за деревьями на соседней дороге уже рядом со своим перекрестком. Кто тут ночью то ходит? Машин нет, а людям тут ходить нечего. До ближайших населенных пунктов минут двадцать на машине.
Опа! Снова тень, уже на другой дороге рядом. Кто ходит? Как будто же заплутал кто?
Молодой человек поискал в карманах нож, есть, на месте. Добрым и нормальным людям кроме таких же как он, из автобуса выброшенных тут в ночи делать нечего. Сзади ветки хрустят. Ага, стало быть, срезает и со спины заходит. Надо быть готовым. Вот вот сейчас, он ближе надо резко будет развернуться…
— Дядь, — голос сзади совсем детский.
