– Так а в чем суть дела? – спросила Покровская. – В чём именно её обвиняют?

– В общем, банальная история. – кивнул Воротынцев. – Месяц назад, на счёт студии были перечислены деньги из фонда кино, для съемок фильма. Деньги были приняты на баланс, всё честь по чести, а где-то две недели назад, Штайнман попросил Козловскую перечислить некоторую сумму на покупку съемочного оборудования, однако деньги на счет мастерской не поступили, а поступили на счет самой Козловской.

Наташа закусила губу.

– А мотив?

– У Козловской был кредит, – пояснил Воротынцев, – если быть точным, большая задолженность по кредиту. Когда опрашивали свидетелей, они сказали, что неоднократно слышали, как Козловская ругается с коллекторами по телефону, кстати, говоря эти две свидетельницы подтвердили в суде, что Штайнман давал девушке поручение оплатить съемочное оборудование.

– Что за люди? – спросила Наташа.

– Актрисы, – пояснил Воротынцев, – они задействованы в фильме, который Школьников снимает. Княжон, по-моему, играют. Лина Шмидт и Яна Волохова, кажется. Так вот они в один голос утверждают, что в день, когда Штайнман просил Козловскую оплатить оборудование, она, якобы, просила у него выдать зарплату пораньше, мол ей кредит платить нечем, но он ей отказал.

– А подлинность кредита проверили? – спросила Наташа.

Воротынцев кивнул.

– Да, Банк Петровский. Кредит на Козловский Татьяну Сергеевну, значится.

Наташа задумчиво поджала губы. Она обдумывала рассказ Воротынцева и не понимала, что ей в этом рассказе не нравится. Она не находила в нём ничего настораживающего. Всё просто, логично и понятно и главное процессуально верно, по крайней мере на первый взгляд. Но вот перехваченная шифровка… она немного сбивала. Может быть, девушка узнала, что-то лишнее. Её мать говорила, что в смете на съемочную группу значился лишний человек. Возможно, этот человек и связан с шифровкой. К тому же если человек из религиозной семьи, то воровство для него табу. Да, конечно, бывают разные обстоятельства, но всё же…

Девушка задумчиво покачала головой.

– Не вяжется, – сказала она вслух, – как-то слишком уж гладко. Даже если она украла, то неужели, она не могла сделать это как-то красивее? Сделать левый счет или может быть перевести на счет какого-то знакомого. Нет, она просто берет деньги со счета фирмы и переводит их на свой счет, что же она не могла не понять, что пропажа вскроется и первой на кого подумают, будет она? Это первокурсница поймет, а она опытный бухгалтер.

– А может она так и хотела, – предположил Воротынцев, – просто не успела. Может быть, пропажа вскрылась раньше, чем она думала.

Наташа нахмурилась.

– Допустим, – сказала девушка, – и Штайнман лично идет подавать заявление на неё? Не посылает юриста, а падает лично, странно, не находите. И ещё один момент, допустим на неё действительно давят коллекторы и у неё нет другого выхода, кроме как украсть. Но украв деньги, она не бежит расплачиваться по долгам, а неделю держит их на своем счете, зная, что фирма, которой должны были перечислить эти деньги, обязательно их затребует. Да и вообще получается, что всё обвинение строится только на показаниях свидетелей, которые сами зависят от Школьникова, а он в любой момент может выгнать их со съемочной площадки, если они не скажут, то что нужно.

Воротынцев нахмурился.

– Стоп, я не пойму – сказал он, – мы кого подозреваем в подставе директора или режиссера, ведь Школьников не занимается административными делами студии:

Наташа повернула голову в сторону и стала смотреть в иллюминатор на мелькающие новгородские леса.

– Но лист съемочной команды определяет режиссер, – возразила девушка, – и если там правда были заявлен человек, который не участвовал в съемке, Школьников обязан был об этом знать.

– Но ведь это мог быть просто стажер или какой-нибудь помощник на общественных началах, – возразил Воротынцев, – вполне возможно, что он работал, но не получал денег за работу. Так ведь тоже может быть.

Покровская откинула голову на подголовник.

– Возможно, – сказала она, – но, как я понимаю, никто не нашел документы, где бы этот человек был указан, так?

Воротынцев кивнул.

– Так, – сказал он, – никаких следов, – обвинение считает, что Козловская его просто выдумала.

Наташа предупредительно подняла палец.

– Вот, – сказала она, – а если это так, как вы говорите, то почему ни Школьников, ни Штайнман о нём не упоминали. Ведь чего проще, скажи, «да она мне показывала. Я ей всё объяснил». Зачем им скрывать это?

– И зачем? – сдался Воротынцев.

Покровская коварно улыбнулась.

– Очень просто, – сказала она, – этот человек не хочет, чтобы его показывали, но при этом ему для чего-то очень было нужно находиться в съемочной команде, именно в этой съемочной команде, улавливаете смысл?

– Пытаюсь, – честно сказал Воротынцев, – вы клоните к тому, что этот человек и связан с шифровкой?

Наташа кивнула.

– Именно, – сказала она, – тут дело в фильме. Нужно понять причину того, почему этот фильм был снят именно в таком стиле в каком он снят. И почему его снимет этот конкретный режиссер. Важно знать, кому это выгодно.

Воротынцев выпятил губу.

– Фильм как политическая провокация, – с сомнением проговорил офицер, – не слишком ли круто, для Школьникова? Он трусоват и вряд ли будет участвовать в чем-то подобном.

Наташа покачала головой.

– Школьников – лишь прикрытие, – сказала она. – Думаю, что есть кто-то крупней.

Воротынцев хмыкнул.

– Возможно, – кивнул офицер, – и всё же не понимаю причем тут Козловская и зачем её подставлять? Разве своими словами о лишнем члене команды, она могла как-то повлиять на осуществление провокации? Там и погорячее темы для споров есть, касающиеся этого фильма. Если бы государство хотело этот фильм прикрыть, оно давно бы это сделало, без всяких бюрократических заморочек.

Наташа задумчиво дернула бровями. Она была согласна, что-то тут было не то. Что-то, что она пока не знала.

– В любом случае, – сказала она, – для начала, нам нужно поговорить с самой Татьяной. Это ведь можно устроить?

Воротынцев коротко кивнул.

– Я уже договорился, – сказал он, – нам устроят свидание, сегодня вечером.

Наташа улыбнулась. Она любила исполнительных подчиненных.

Пока «Волга» её нового напарника мчала их по шоссе в сторону Ольвии, Ксения всю дорогу сюда думала почему согласилась взяться за это дело. Нет не по каким-то идейным соображениям и не из-за этого смазливого мальчика Кирсанова, а скорее всего из-за себя. Она поехала, потому что ей хотелось поехать. Поехала, потому что ничего лучше этого она не умеет делать. И делать то, что она должна делать в этой стране лучше всех умеет она одна, а те другие люди, которые тоже умеют делать они, выбрали иной путь, она их не осуждала. Так уж вышло. Хотя, возможно, и могла? Она часто задавалась вопросом: все ли она сделала, чтобы не произошло то, что произошло, тогда пять лет назад? Она ушла, потому что остаться для неё значило бы отказаться от правды. Значило признать то, чего не было. Значило растоптать всё то, за что она боролась и страдала. И, может быть, согласие её на приезд сюда в Ольвию было чем-то вроде попытки что-то если не изменить, то исправить. Она не выбирала эту дорогу. Это эта дорога выбрала её, и она должна была следовать тому пути, что был ей предначертан.

– Здорово, что вы согласились поехать, – весело произнес Кирсанов, – с вами, мы раскроем это дело в два счета.

Интересно, кем он меня все-таки воображает, подумалось девушке, неужели правда считает, что я взмахну рукой, и все плохие парни понесут наказание. Она перехватила его взгляд. Да, похоже на то.

– Я честно рад, – сообщил Кирсанов, – вы же для меня были, что-то вроде… вроде легенды. Как древний воин, защищающий справедливость.

Может мне ещё шрам на лоб сделать, усмехнулась девушка, или нацепить матроску?