Елизавета Рудольфовна сгорала от любопытства, она поняла, что пропустила что-то интересное, поэтому я попыталась перевести разговор подальше от нас со Стефаном.

— Я увидела, что вы любите живопись.

— Это так, я предпочитаю пейзажи, но и очень уважаю портреты. Мне кажется, что в талантливых руках вся суть человека проявляется в нарисованном с него портрете.

— О, я могу пригласить вас в Город солнца в выходные дни. Я там выставляю свои работы. Возможно, вам будет интересно.

— С удовольствием приду, надеюсь, ты Стефан, не откажешь в милости показать мне дорогу? — женщина вопросительно глянула на него.

— Конечно, Елизавета Рудольфовна, никаких преград не вижу для этого, — Стефан улыбнулся, — Нина ещё не сказала вам, что пишет мой портрет?

Елизавета Рудольфовна обернулась к оторопевшей мне.

— Надо же, я просила его об этом давно. Хотела повесить его портрет у себя дома. Он все отмахивался, мол времени нет, а тут согласился. Чем ты его уговорила?

— Ничем, он сам предложил, — я всегда за правду.

— И когда он будет готов? — женщина аккуратно ела пирожное, жмурясь от удовольствия.

— Я думаю, что примерно через две-три недели. С учётом того, что я выхожу на работу. Первоначальный набросок уже есть.

— Да? Но я же тебе не позировал? — ух, ты смогла удивить всегда невозмутимого Стефана.

— Ко мне приходит вдохновение, а не модель. Но позировать будет нужно, позже.

— Я думаю, мы прекрасно проведём время, — почти промурлыкал он.

И я снова покраснела, вспомнив волнующую сцену у камина.

Стефан

Я просто отдыхал. Получал удовольствие от домашнего уюта в доме Елизаветы Рудольфовны, потрескивание поленьев в камине составляло затейливую мелодию с шумом дождя за окном. Тепло домашнего очага растопило изморозь, сковывавшую душу в последнее время.

Мой взгляд блуждал по комнате, погруженной в легкий вечерний сумрак, но неизменно возвращался к девушке. Нина ела виноград, аккуратно отщипывая по ягодке своими длинными пальцами художника. Нежный румянец очень шел бледным щекам девушки. Я видел, что она уже вполне восстановилась после дневного инцидента в Центре. Ох, Дмитрий Евгеньевич, хорошая память и любовь к сладкому не только у вас.

Мои мысли вернулись к волнительной сцене у камина. Это был первый раз, когда Нина сама проявила ко мне нежность. Я почувствовал себя тогда зеленым юнцом у ног прекрасной дамы, сердце сделало стремительный кульбит и наполнилось сладостью непознанного. Захотелось отблагодарить девушку за робкое касание и, чего уж греха таить, порадовать себя. Я смог позволить только эту ласку, но мечтал, что мои губы прокладывают влажную дорожку по бархатистой коже шеи, где отчаянно бьется голубая жилка и ниже…

С этой девушкой я испытываю не те обыденные эмоции, которые посещали меня в обществе других женщин. И это как наркотик. Мне нравится, как она в один момент злится и покрывается броней, а в другой — становится беззащитней котенка, и хочется укрыть ее от всех невзгод мира. Хочу быть защитником, но Нина порой дает мне знать, что я просто завоеватель, но от себя не гонит. Две недели знакомства, это так много и так мало…

— Для чего? — робко спросил внутренний голос.

Я запнулся. Не сейчас, я не готов ответить на этот вопрос.

Пора возвращаться в реальность. У госпожи Неждановой закончились пирожные, и она забросала Нину новыми вопросами, а девушка уже глаза еле открытыми держит, какое уж тут сопротивление.

— Елизавета Рудольфовна, спасибо Вам огромное за приятный вечер. Но хорошего помаленьку, и мы с Ниной откланиваемся.

Я встал и попытался поднять девушку с дивана. Но госпожа Нежданова меня остановила.

— Стефан, ну куда же на ночь глядя, вы поедете! Оставайтесь у меня!

— Елизавета Рудольфовна, я не могу, мне на работу надо очень рано, моя смена пришла.

— Вот и отлично! Ты езжай, не подводи людей, а Нина остается, и не спорь, мальчик. Сколько раз я тебе говорила, что девушки — нежные создания, и их не надо таскать за собой, как чемодан. Я сейчас собью перину, дам свежее белье — все радость уставшему телу. Да и теплое молоко с печеньем только пойдет на пользу.

Елизавета Рудольфовна хлопотала вокруг едва стоящей на ногах девушки, как наседка, постепенно оттесняя меня к выходу. Мое чутье молчало, но опыт кричал, что оставлять этих двух женщин без присмотра нельзя.

— Ну не хмурься, Стефан, тебе не идет. Телефоны есть, созвонитесь. Да и уважь старую женщину, одиноко жить в таком большом доме, — госпожа Нежданова мне подмигнула.

— Ох, Елизавета Рудольфовна, лиса вы. Хорошо, Нина, сладких снов.

Девушка смогла только кивнуть на прощание.

Глава 9

Нина

Часа два я крутилась в мягкой, удобной постели: отвыкшее от комфорта тело и внезапно нахлынувшие мысли никак не способствовали быстрому засыпанию. Хотя мои глаза при отъезде Стефана натурально закрывались, а после того, как Елизавета Рудольфовна постелила мне в гостевой комнате и оставила одну, сон как рукой сняло.

Ничего не поделаешь, нужно подышать свежим воздухом — домашняя привычка человека, имеющего личный выход на крышу.

Я не стала будить хозяйку и, в темноте одевшись на ощупь, вышла из дома, ориентируясь на свет фонарей из окон.

Моя память художника, подмечающая мелочи, подсказала мне, что во дворе дома имеется беседка, куда я сейчас и стремилась.

Ночной прохладный воздух, был заполнен трелями сверчков и шуршанием веток. Я торопливо сбежала с крыльца и подошла к беседке. Она была занята. Высокая фигура хозяйки еле угадывалась в темноте. Я сделала неловкий шаг назад, мешать уединению другого человека мне совершенно не хотелось.

— Ах, Ниночка, — окликнула меня Елизавета Рудольфовна, — ты тоже считаешь, что дома слишком душно? Что поделать, даже с открытыми окнами ночью дом сохраняет дневное тепло.

— У вас же есть кондиционеры, — возразила я, подойдя ближе. Глаза привыкли к сумраку и я разглядела, что стол в беседке был накрыт для чаепития: чайничек, чашки, сливочник и вазочка с печеньем.

— Есть, — не стала спорить женщина, — между нами говоря я не доверяю современной технике. А от кондиционера и вовсе, говорят, заболеть можно. Вот и совершаю променад перед сном, присоединяйся ко мне, поболтаем.

Она улыбнулась и нагнувшись вперёд, налила мне чай в чистую чашку.

— Вы как будто знали, что я приду, — я взяла чашечку из тонкого фарфора и, обжигаясь, сделала глоток. Мне нужно было понять, что все что происходит со мной — не сон. Хозяйка улыбнулась:

— Не только эмпаты могут судить о чувствах других. В тебе говорит незаконченность, ты напряжена и сумерки — это твоё любимое время, когда не нужно держать лицо, когда "все кошки серы". И ты можешь наблюдать, не выдавая себя.

Я потрясено молчала: откуда этой женщине знать мои мысли, чувства, эмоции? Мои ночные посиделки на крыше были хороши для меня тем, что я могла безнаказанно наблюдать за людьми на улице. Полуночниками и любителями разной жизни, работягами, идущими на смену или представителями преступного мира. Кстати, благодаря моим наблюдениям, была раскрыта мелкая уличная кража. Тогда мне пришлось несколько раз посетить отделение полиции, место насыщенное отрицательными эмоциями и весьма для меня неприятное, но дело того стоило. Наш участковый, молодой выпускник полицейской академии Максим, даже посетовал, что ставка эмпата не предусмотрена в отделении, тогда поимка многих преступников была бы дело времени, но я лишь молча улыбалась, в этой атмосфере постоянной злости и горя долго бы я не выдержала. И спустя какое-то время Максим перестал шутить на эту тему.

— Ты хочешь спросить меня откуда я это знаю, — продолжала Елизавета Рудольфовна, — опыт, житейский опыт, — вздохнула она, — и, конечно, наблюдательность. Серый цвет лица, воспалённые глаза, тоненькая фигурка, скупые движения, привычка отмалчиваться. Все это говорит о замкнутости твоей жизни. Никакой магии, только привычка делать выводы. Но Стефану нужно заботиться о ком-то, его угнетает пустота его жизни, хотя он никогда в этом не признается.