Я продолжал помнить про одинокого и пока единственного встреченного мной нищего. Когда сидел на бульваре, когда просматривал новости, когда дети затеяли гонки на велосипедах и один безоглядно промчался мимо меня и через несколько метров упал. Я не пожалел его: мои положительные чувства были сконцентрированы на незнакомце, с которым я всё больше хотел увидеться и познакомиться, и на мальчика доброты уже не хватило. Десятилетнего пацана беззлобно сгрёб в охапку отец, молча отряхнул, снова усадил на велик. Молодец отец! Я бы так не смог.

Ребёнок же оказался по-хулигански доволен: пролетел меж всех как ракета!

Через час я пошёл, специально сделав крюк через ту остановку, но дедушки там уже не было. Пылевое поветрие, которое стояло сегодня – всё-таки вокруг степь – загнало меня в пекарню. «Добро пожаловать – кексы, пирожки, постная выпечка, куличи – кофе, конечно, есть – пироги вкусные – после девятнадцати скидка тридцать процентов – пожалуйста, спасибо», – продавец была естественным образом приветлива. Так она не ленилась повторять каждому, находя в этом личное счастье. В этом небольшом кубике мирового пространства она чувствовала себя в безопасности, любой другой мир становился ненужным, только бы люди приходили, принося ей свой кусочек благости, принимали от неё осязаемую сдобу доброты и бесконечные частицы душевного тепла. Мне показалось, что она внутренне радуется своей вежливости, и каждое слово было для неё как будто внове, и оттого радость наличного буднего дня образовывалась непрерывным потоком – так, что по нему можно даже было пускать невидимые кораблики, всё же на улице апрель!

Следом за мной закончилась… вода. Мне ещё хватило, а следующему посетителю, как оказалось, дальнобойщику в рейсе, на полную чашку кофе уже нет. Хозяйка уговорила его на эспрессо. «Ну вот, человек запомнит Шалабов недостатком воды!» – не расстроился, а просто озвучил я про себя.

Столов и стульев хватало, но гость сел за мой стол на стул напротив. Стал иногда смотреть прямо на меня. Как опытный путешественник, я догадался почему. У меня возникала подобная потребность: вот, ты видишь человека впервые, сверяешь свои наблюдения с проекцией его жизни, пытаешься угадать, кто он и что. В случайной ситуации присматриваешься к местным или командированным, радуешься такой возможности побыть если не вместе, то рядом.

Про дальнобойщика стало ясно из его громкого разговора по телефону: водитель долго рассказывал жене или другой женщине подробности маршрута и своей жизни в ходе поездки. Наверное, не в первый раз. Он постоянно сетовал на выросшие цены и другие реальные или воображаемые трудности в пути. Каждому хочется быть героем!

Вероятно, неожиданный сосед ждал от меня, что я расскажу, хотя бы так же в пространство, кто я и зачем. Я без вызова молчал. Товарищ был тоже опытный – мы каждый без слов что-то поняли друг про друга.

Хорошо, что место было у окна. Я увидел бредущего нищего. Пошарил в кармане – я наощупь помнил, какие деньги как у меня сложены, помельче внутри – покрутил, достать сторублёвую или полтинник. Остановился на пятидесяти: все мы бедные, кто-то больше, кто-то меньше, сегодня я приписал себя к большинству, это на грани между бедностью и нищетой. (Я бы приписал к числу смертных грехов ещё самолюбование, но в этом в нынешнее время я, наверное, не самый грешный. С этим после других своих изъянов буду бороться.)

Я догнал незнакомца.

– Отец, подожди! – сказал громко ему в спину.

Тот повернулся. Оказалось, он лет на десять старше меня, хотя его морщин хватило бы на нас обоих, как будто он забрал мои себе. Также он представал не таким уж и нищим: на нём были старомодные, но чистые джинсы и клетчатая рубашка из плотной ткани, нестарый ремень, белые китайские кроссовки без бренда. Не позже месяца назад его стригли – причёска выглядела косматой из-за ветра и перепелёсой окраски, смеси седины с русой основой. Его согбенное состояние было, очевидно, приобретённым.

– Вот! – я протянул ему сжатую в кулаке купюру. Подавать деньги в раскрытом виде мне показалось неудобным.

– Спасибо! – он, также не глядя на достоинство билета, принял скомканную бумажку и сунул её в карман.

Возникла пауза – он тоже меня рассматривал.

– Да, мы тут в провинции бумажными не балованные! – он заулыбался, сразу снял взаимное напряжение и открыл двери к продолжению разговора.

– Андрей, – я протянул руку.

– Михаил.

Он постарался, чтобы рукопожатие с его стороны выглядело крепким и уверенным, но кисть руки была до невозможности сухой и с чуть скрюченными пальцами, поэтому оно получилось символическим.

– Вам помочь? – я глазами показал на ношу.

– Нет, я привык.

Мы пошли параллельно, я следовал по его пути.

– Я не бездомный и не нищий. Просто люблю жить посреди людей, – пояснил человек.

– Я бы, наверное, тоже так хотел. Но нет привычки. И, мне кажется, это по-своему непросто.

– Да, нужен свой характер или многолетняя привычка. Трудно в первые два-три года. Я ведь тоже раньше пробовал себя в большом городе, – Михаил говорил как-то рывками, не заикался, а как будто каждый раз решал про себя, стоит ли делиться новым откровением.

– Почему вы сказали тоже? – банально поддержал разговор я.

– Ну, по вам видно, что вы из метрополии, – человек переложил ношу на другое плечо, – И предлагаю на «ты», – добавил он без перехода.

– Да, конечно, – мне понравилось, что он сам вёл разговор, я бы затруднился придумывать непринуждённые и нейтральные для начала знакомства темы. Кроме того, необходимость постоянного лидерства в большом городе утомляет, хочется побыть в норке, говорить невпопад, не бояться показаться глупым.

Мы шли по обновлённому бульвару. Из-за хорошего впечатления и первых тёплых дней прохожие казались героями с картин эпохи Возрождения, нёсшими свои образы каждый в свою даль. Во всяком случае, мне хотелось так думать. Но, невольно отвлекаясь на окружавшие эту часть города серые и бурые дома, я возвращался к осознанию, что отовсюду и полностью беда не уходила никогда, и страх и недоля даже не прячутся, а глядят на людей почти из каждого окна.

– А вы знаете… ты знаешь, что в итальянском есть специальное слово, обозначающее искусство вернуться в родной город после неудачи в большом? Только его не помню, – с новым знакомцем было удивительное ощущение, что можно говорить на самый широкий набор тем.

– Я тоже не помню, старею, – Михаил не смутился, и его слова прозвучали так, что он действительно это когда-то знал.

Пока между нами не возникало ни единой маленькой неправды, из которой часто состоят разговоры. Я списал это на краткость знакомства, по привычке не отпуская внутренние настройки, направленные на выявление манипуляций или непреднамеренной лжи.

– Хотите… хочешь выпить? – я и сам был не прочь в отпуске, пусть даже в середине дня.

– Нет, организм пока не просит. Может, попозже. У меня сегодня ничего не болит, и с утра здесь не было никакого горя.

– А что у вас всё-таки в сумках? – мне надо было дознаться для собственного успокоения, контуры ноши и её предполагаемый вес явно не соотносились, будто там были пушечные ядра.

– Там несбывшееся. Невоплощённое. Правда, только в судьбах людей этой местности.

– Например? – внутри себя я решил не избирать одну из простых линий, доверять или нет, а захотел пройти по среднему пути.

– Например, неизданная талантливая книга. Автор уже почти умер.

– В виде рукописи?

– Нет, в переплёте. Я сделал два экземпляра, ей и себе. Для радости. На толстой бумаге. Тяжёлая книга.

– И сказали, что книга издана? – я уже был вовлечён в эту игру с головой. Разгонялся на психологическом велосипеде, как тот пацан.

– Нет. Зачем так врать? Просто молча отдал.

Я знал вес настоящих книг. «Допустим, можно списать четверть ноши на это». (На этот счёт у меня был один «бзик»: я считал, что в современных текстах уже недостаточно привычных исторических знаков препинания, а стоит придумать и внедрить дюжину-две новых. Не эмодзи из Сети, нет – несложных, удобных и всем понятных символов. К примеру, знаки отчаяния, разочарования, приближающейся или происходящей катастрофы, может быть, надежды.)