Наброски фабулы: гумпомощь – мёртвые – гражданская техника – раненые – встреча с патрулём – проверка – военные шуточки – солдаты тоже устали – лесные звери на улицах – самолёты – мины – колонны туда и обратно – могилы и заготовки, лопаты и лежащие кресты…)

Три дня растянулись для них: у кого в неделю, у кого в месяц, у кого в беспрерывный морок без времени, а под конец уже без нервов и переживаний, без сил и в животной готовности ко всякому новому страшному. В заброшенной школе – не только на улице – происходил чудовищный театр с кровью, стрельбой и криками, дымом до нулевой видимости, волнами смрада, правда, иногда с неясными издалека песнями и молитвами. Испытывали постоянную жажду – благо, расположились рядом с источником воды. Но хотелось напиться вновь и вновь. Дом знал это чувство, которое сейчас приходило не от физиологической потребности, а от стремления пропустить через себя живительные потоки в надежде, что они унесут с собой если не внешние обстоятельства, то хотя бы глубоко засевший внутри страх.

Скоро страх будет множиться между собравшимися, а людей прибывало в это крыло здания всё больше, начнутся непредсказуемые реакции, охранить своих подопечных станет сложнее.

Проводник ждал, когда, наконец, ребята попросятся обратно. Лучше бы в ночь.

Туристы собрались в кучку и подобрались к нему, дремавшему сидя, прислонившись к стене. К слову, на стене проглядывались остатки картины. Скорее всего, было чьё-то лицо, по краю виднелись волосы вразлёт и сбоку был текст, от которого осталась живой одна неполная строка: «…мерть стоит того, чтобы …ть!» Очевидно, в первом слове пропущена «с» и во втором «жи» или «бы», отчего смысл поначалу не очень менялся. Дом был здесь не первый раз и стал играть в такую игру, перебирая тонкие оттенки слов – «жить», «быть». Да, это чуть разное: например, можно быть, но не жить, а жить, но не быть нельзя. Наверное, нельзя. Сегодня он устал больше собственных ожиданий – пришло в голову горько-ироничное, в этом контексте: «выть». «А вдруг «выть»?»

Ребята подобрались кто ползком, кто на коленях. Стали молчать.

Домысливать знал по большому опыту, что они должны сказать это первыми. Как и любое желание, лучше, чтобы человек сформулировал сам.

– Ну, чего вы? – спросил, не открывая глаз, Дом.

– …мы хотим обратно! – сказали все хором.

– Тогда идём. Прямо сейчас!

Дом повёл группу по большой петле. Шли всю ночь. Вплотную, друг за другом – чтобы не потеряться, и чтобы ребята не наткнулись на мины. Домысливать чувствовал мины, сам не знал как. Они обозначались в голове «фосфоресцирующими» точками, некоторые почему-то к тому же шевелились, будто укладывались поудобнее.

На полпути он предложил сделать привал, но туристы отказались. Но никто из них не жаловался.

С зарёй идти стало легче: в свете зарассветного солнца появлялись знакомые балки и ручьи. Рощи с обратной стороны открывались неизвестными и по-прежнему таившими опасность, но молодые люди уже начинали радоваться скорому завершению пути.

Когда показалось знакомые им развалины здания, у которого была первая остановка, ребята бросились к нему бегом. Как вырвавшиеся на волю щенки неизвестных лесных зверят, с щенячьим восторгом, стараясь обогнать собрата. Если бы могли, они, наверное, на бегу даже покусывали бы друг друга.

Дом дошёл до места под стеной через две или три минуты. Молодёжь спала, как будто им выключили человеческий ток.

Часа через четыре, когда утро было в разгаре и в природе образовался шум нового дня, ребята начали просыпаться. Уже ничего не говорили, жили в это мгновение, рассматривая травинки или колебание под ветром деревьев.

Правда, Роман встал, нашёл кусок обгоревшей рамы, стал выводить на стене угольной чернотой: «Здесь были…» Проводник зыркнул на парня – тот остановился, бросил художества.

Видя, что молодёжь заскучала, Дом сказал:

– Можете включить телефоны.

Туристы заулыбались, потянулись за техникой.

Домысливать отвернулся. Тревога – за всё – вроде бы прошла, но тур пока не завершён, даже малые оставшиеся километры требовали напряжения внимания и сил.

«Как придём, напьюсь!» Хранитель позволял себе это нечасто, и требовалось это ему только для снять напряжение и переключиться на новые дела, но сама доступность этой мысли, что он уже может позволить себе хотя бы ненадолго вперёд планировать, вызвали приятную теплоту и успокоение. Он про себя начал выводить мелодию, в голову, – ребята слышали, но, конечно, не могли разобрать мотива. Им тоже стало от такого лучше.

Дом мог занять себя мыслями в любое время и в любом состоянии. «Интересно, есть ли в последнем ручье рыба? Он совсем узкий, но местами есть глубина. Да, плюс, что чистый, течение быстрое. Скорее всего, есть хариусок, пусть мелкий, но ловить интересно – надо делать заброс за несколько метров до и ждать, когда снасть доплывет естественным образом до потайного рыбного места… А вкусный, чёрт. Когда ещё удастся половить?!» Потом получилось полчаса не думать. По жаре идти было некомфортно, стоило дождаться предвечернего времени.

Чтобы отвлечься и для разведки местности на будущее (заодно сходить по нужде), Дом решил углубиться в рощицу.

– Я ненадолго. За мной не ходите!

Ребята кивнули.

Дом достал из нарукавного кармана крайнюю заначку, три леденца, и вручил своим спутникам. Про себя подумал: «Хорошо, что не очень сблизились!»

Роща оказалась в подлеске, на удивление не замусоренной ветками и следами растительной и животной жизни. Значит, здесь были люди, вероятно, по весне. После немалого даже для него перехода Дом пребывал в полусне – поэтому отходить далеко не стоило.

Да, он устал больше обычного, присел, опёршись на дерево, начал дышать глубже. Наверное, это его и спасло. Два взрыва раздались почти одновременно, над ним на уровне головы посекло ветки. Не боясь новых прилётов, Дом рванул к лагерю.

Романа разорвало на куски, кровь и останки разлетелись округ и большой красно-бурой «тенью» отразились на стене. Девушки же как будто уснули, ран не было видно, но в замерших телах, очевидно, жизни уже не было.

«Так!» Он вспоминал, как действовать в священном деле. У ниточек на повязи никак нельзя было найти концы. Ногтями не получалось, он рванул зубами, не боясь навсегда повредить реликвию. Та, слава Богу, совсем не разорвалась. В воздухе обозначились концы именно трёх ниточек! Можно ли воскресить повреждённое тело?! Да, такое бывало. Про достойны ли, думать было некогда.

Он выпростал из повязи заветные нити… Сердце колотилось. Мыслей не было. Почему Дом сделал именно так, никто, и он сам не смогли бы ответить.

Хранитель замер и… отпустил нити в пространство. Без исполнения! Тела остались на земле, а души – про души он не знал и не мог знать!

Меня звали Максим К. В этот год в моём городке Сосна зима оказалась холодной. Хотя, какая зима была в прошлом году, я точно не помнил. Больше всего мне нравилось ждать трёх вещей: редких просветов солнца в облаках, играть с соседской собакой и когда мама скажет моё имя. Я уже очень радовался, что я Максим. Но самому себя называть было неудобно, и ребята, замечая, когда я шепчу его, начинали цепляться.

Я никогда не думал, сколько мне лет, не понимал, зачем это нужно. Соседи говорили, что десять, но развит на семь, что я особенный ребёнок. Пусть так и думают. Их всех я не успевал любить, только хорошо думал о них. Кто появлялся редко, о тех вовсе не думал, но, встречая их взглядом, всегда гладил их. Гладил по рукам, а если люди были большие, то обнимал в коленях.

Сегодня не надо было ехать в школу: я долго болел, но в последние два дня меня уже пускали на улицу. Пока я ждал солнца, можно было подумать о маме. «Почему взрослые всегда боятся? Если страх – это такая игра, то она плохая. Хотя я боюсь, например, темноту, но это не страх. Боязнь кончается, когда я засыпаю, или уже ночью, когда глаза привыкают к темноте, а у взрослых страх не проходит никогда. «Мама, не бойся! Жалко взрослых. Дай им Бог себя!»