В глубинах леса был вырублен небольшой, но достойный посёлок, с баней по-чёрному и каким-никаким колодцем, здесь и обитало сопротивление, живя и воюя. Совместить жизнь с войной – дело непростое, особенно для мирных, которых не кормит армия. Вырастить овощи, поймать дичь, взрастить потомство, выгнать оккупанта с родной земли, выжить самому – всё это практически не совмещаемо и граничит с фантастикой, но этим людям это как-то удавалось. Они переселились в скрытном, никому неинтересном месте и теперь тут живут, периодически досаждая недругу короткими атаками из самых непредсказуемых мест, устраивая диверсии. Чистый анархизм в своей сущности – устроить новый порядок из старого беспорядка, наплевать на прогнивший закон и продажных политиков, и в то же время отстаивать свою свободу, воевать за родную землю,  землю, которая не досталась просто так, по нелепой случайности. Эта земля была дарована предками, которым в свою очередь её даровали их предки, и каждое поколение её защищало. Земля эта – национальное достояние, и теперь её будет защищать новое поколение.

Хозяйство вели женщины, взяв на себя помимо исконно женских обязанностей, в виде уборки, готовки, стирки, нянченья, ещё и земледелие.

Мужики охотились, рыбачили, но по большей части воевали. Подрывали важные для врага объекты, те, что были им по силам, минировали наиболее вероятные пути движения вражеских эшелонов, нападали на маленькие группы разведки и отравляли воду вблизи мест дислокации противника.

Дети занимались тем, чем положено заниматься детям: росли и учились. Правда, теперь нестандартно. Пропали компьютеры и приставки, появился футбол и всё остальное, что было в детстве у их родителей. Учёба тоже видоизменилась, адаптировалась под реалии. Пропали менее важные предметы, появились новые: подрывная деятельность, маскировка и стрельбы, конечно же.

Пенсионеры помимо приготовления самогона занимались тем, чем никто кроме них заниматься не мог, а именно собирательством правильных грибов, тех, которые могли расслабить в конце рабочего дня, снять усталость и придать настроение. Кроме того – эти грибы охотно обменивались на боеприпасы,

Кому война, а кому мать родна,

так неретивый прапорщик обменивал патроны, выданные на стрельбище, а новобранцы вместо положенного отстреливали по полрожка, а когда и по четверть. Это сказалось на боевой подготовке, где от таких солдат было мало толку в условиях перестрелки на средней и дальней дистанции. Хорошо ещё, этим солдатам выпало быть в обороне, и враги подходили сами, но раз на раз не приходится.

Неприкосновенные запасы топлива и сухого пайка тоже обращались в грибы, списывались на учения или срок годности. Так новобранцы обошлись без навыков вождения, что тоже были нужны, а на учениях, которые всё же иногда приходилось проводить во время пребывания высокопоставленного начальства или проверки, бойцы тренировали устойчивость к суровой армейской жизни, деля один сухпай на двоих-троих.

Но прапорщик спал сладко – его совесть была расслаблена грибами, а разум затуманен. Прапорщики другой стороны фронта тоже не выделялись высокой маралью и так же уставали, поэтому им аналогично приходилось снимать усталость. Они ведь тоже люди, им также хочется кайфа. Тротил, гранаты и мины охотно обменивались на желаемое, и личный состав позже проверял их боеспособность, наступая на собственные мины, теряя конечности от родных гранат. Бойцов привезут ещё, страна большая, а прапорщиков мало.

Конечно, не только прапоры занимались разбазариванием казённого имущества, просто они выделялись на общем фоне, ввиду того, что складское хозяйство было в их распоряжении.

Пока суп в котелках солдат становился всё жиже, а бардак всё чётче, патриотизм в молодых сердцах военнослужащих издыхал, падала боеспособность, да и вообще желание воевать. Зато у молодого поколения сопротивления в душе зарождалась страсть. Молодёжь знала, чью крупу они едят, ведала, чьими пулями они стреляют, видела затухающий взгляд противника, и это бодрило, придавало сил и уверенности.

– А чего это ты себе накидываешь? Я же видел два твоих выстрела.

– Разве ты не видел, как двое стояли друг за другом? – продолжая макать иглу в склянку с тушью, ответила Рони. Она наносила на ноги татуировку в виде точки, одну за каждого убитого, так что ноги были в мелкий горошек, будто в прозрачном платье, выглядело это эффектно, и никто никогда не догадается об истинном значении сей красоты.

– Хочешь сказать, ты двоих одним выстрелом?

– Бывало, и троих, но это большая редкость, чтобы так удачно легла траектория.

– И зачем ты это делаешь? Ну точки свои. Хвастнуть? – продолжал молодой, надоедливый голос её соратника.

– Нет, чтобы помнить.

– Что помнить? Что бы не забыть, скольких ты прихлопнула?

– Что бы помнить, кто я.

– Как глубоко… А почему именно точки?

– Потому что я поставила точку.

Пошло минутное затишье, в котором парень погрузился в себя, обдумывая смысл вышеизложенного, и всё это читалось на его лице.

– А ещё, чтобы знать, когда пора на большую охоту, – всё столь же монотонно, многозначительно и загадочно излагала Рони, будто специально вызывала интерес у собеседника, а потом укоризненно глядела на него за излишнюю болтливость.

К лежбищу ворвалась овчарка, прыгнула на ребят, и только Рони успела достать нож из берца. Собака остановилась в паре метров от них, Рони держала нож так, чтобы она его видела. Овчарка лаяла, скалилась, дергалась, бесилась, но ближе не подходила – знала, что за предмет в руке девушки, чувствовала, чем кончится. Этому трюку её когда-то научил старый сиделец, и теперь он в очередной раз спас ей жизнь. Животное не могло напасть на людей под страхом быть вспоротой, но и люди не могли напасть с ножом на собаку, а до оружия – метра четыре, животное не даст до него добраться, выберет правильный момент и схватит за руку, держащую нож, нож выпадет из руки, и кости захрустят. Это был замкнутый круг, в котором, скорее всего, рано или поздно победит животное. Раздался выстрел, фиолетово-чёрную чёлку окропило красным, овчарка коротко проскулила и упала наземь. К лежбищу подошёл третий с ружьём.

– Собирайтесь, собака далеко не уйдёт от хозяина.

Оцепенение спало с молодых тел, и нехитрые предметы быта торопливо начали помещаться в рюкзаки.

Выйдя к реке, ополченцы прошли сквозь жгучий стланик и прошагали несколько километров по воде, дабы сбить запах следа. Собака – лучший друг человека, но худший враг преследуемого. Она может долгое время идти по следу, даже если ветер, улавливая ничтожные молекулы наступившего ботинка. Единственное, что наверняка остановит собаку, это ливень, продолжительный, мощный ливень. Поэтому сопротивленцы не могли пойти в лагерь, это риск привести гостей домой. Необходимо несколько дней простоять на одном месте, чтобы наверняка убедиться, что слежки нет.

Была выбрана удобная расщелина в скале, подход к которой был открыт взору, где и развернулись преследуемые. Место было что надо, из глубин ущелья было видно далеко вперёд и сверху вниз, зато их не было видно издалека.

Змеиное гнездо пришлось кстати, и парочка пятнистых верёвок, которых удалось поймать, пошла на ужин. Во время боевой вылазки, которая могла продолжаться неделями, ополченцы не были привередливы в еде, впрочем, как и ко всему остальному, но, на удивление, гадюка на костре – вещь вкусная, напоминает курицу, только косточки неполые, непривычно. Ещё есть запасы правильных грибов, которые снимают чувство голода и расслабляют. Но из-за последнего их употребляют лишь в самый безвыходный момент – оставаться с трезвым рассудком жизненно важно.

Прошли сутки, на горизонте так никто и не появился, но суток слишком мало, надо ждать ещё. В отличие от предыдущих похожих случаев, в этот раз голодать не пришлось – один из кусков скалы истекал пресной водой, птицы регулярно залетали целыми стаями и бесшумно сбивались луком, костёр можно было безопасно разжечь в глубине расщелины. И даже спать было на чём – с вершины сорвались обречённые деревья.       Не место, а рай для засады.