– От самого этого слова несет преисподней. Полетели со мной!

Он притянул ее к себе, так что перехватило дыхание, прижался губами к губам и поцеловал с такой безудержной страстью, словно это был их последний поцелуй и он хотел навсегда запечатлеть его в памяти.

В среду Эрнест, как обычно, вернулся с урока для местных шахтеров и рабочих после десяти часов вечера. Урок выдался не лучший. Он сделал все возможное, чтобы заинтересовать учеников, но усталость лишила его выступление привычного блеска. Ему также не удалось сдержать зевоту, когда начались поэтические чтения, хотя ученики читали замечательные произведения прекрасного английского поэта, лорда Теннисона.

Миссис Бэббит оставила ему стакан стаута и бутерброд с сыром, однако Эрнест так устал, что не мог есть. Он задумался, не слишком ли много набрал уроков и экзаменационных работ. Видимо, переоценил свои силы. Но ответственность за семью давила на его сутулые плечи тяжким бременем, и он твердо решил, что Фрида должна иметь роскошную лондонскую шляпу с перьями. Если заказать шляпу вовремя, ее можно будет надеть в церковь на праздник сбора урожая в сентябре.

Недавно Эрнесту опять начал сниться работный дом, вблизи которого он жил в детстве. Он понятия не имел, почему его преследует этот сон, тем не менее после отъезда Фриды и Монти не прошло ни одной ночи, чтобы он не очнулся, холодный и вспотевший, от сна, в котором его вместе со всей семьей тащат босиком в работный дом. Пожалуй, сегодня лучше лечь в супружеской спальне, на широкий мягкий матрас с запахом жены на подушке. Эрнест скучал по Фриде. По тому, как она ходит по дому с небрежной, ленивой грацией, которой обладают только высшие классы. Скучал даже по грохочущему фортепиано и невыразительному пению. Без нее дом казался слишком тихим, пустым и унылым.

Он поднялся в детскую и посмотрел на спящих дочерей, изумляясь, какими умиротворенными и счастливыми они выглядят. Эрнест любил смотреть, как спят дети; жаль, что в последнее время редко удается застать их бодрствующими. Он забрался в постель Фриды и вдохнул ее запах. Интересно, думает ли о нем жена, лежа в гостевой спальне в доме Элизабет. «Наверное, она сейчас тихонько похрапывает», – с улыбкой подумал он.

А может, пьет чай с Элизабет и обсуждает «Анну Каренину». Или детей. Конечно, превосходная логика Элизабет и ее выдающиеся познания в экономике поставят мозги Фриды на место. «Бридж, – подумал он. – Надо найти ей бридж-клуб». Эрнест терпеть не мог карточные игры, однако жена профессора Киппинга недавно упомянула, что бридж вошел в моду в высшем дамском обществе Ноттингема. Да, надо поискать бридж-клуб.

Позже, так и не сумев уснуть, он прокрался в свою комнату и нашел Библию. В детстве отец каждый день читал ему Библию. И теперь, когда его мучила бессонница, он наугад открывал Библию и читал, пока не одолевал сон. Только нельзя терять бдительность, иначе одно обольстительное слово вызовет путешествие по филологическим и этимологическим тропам, которое приведет его в такое возбуждение, что о сне останется лишь мечтать. Любое слово, даже числительное, местоимение, предлог или союзы – все что угодно могло отправить его разум по спирали сквозь пространство и время, заставляя перебирать все знакомые языки.

Эрнест зажег лампу и открыл Библию.

«Однако я говорю: поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти, ибо плоть желает противного духу, а дух – противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы…»

Монти проснулся от громких голосов матери и тети Элизабет. Он знал, что сейчас ночь, потому что сквозь ставни не просвечивало солнце и очень хотелось спать.

Он зевнул, потянулся и протер глаза. Книга так и лежала на кровати. Должно быть, он уснул, читая.

Монти откинул одеяло. Надо поговорить с мамой: ее не было дома весь день, и тетя Элизабет злилась и страшно шумела, убирая посуду после чая. Обычно она не прикасалась к посуде, ведь для этого есть прислуга, а вчера сама убирала тарелки, звенела приборами, гневно сдернула со стола скатерть. Он тихо вышел в коридор. Тетя Элизабет говорила очень громко. И очень сердито.

– Поверить не могу, Фрида! Как ты могла?

– Ты же проповедуешь свободную любовь! Я думала, ты порадуешься за меня.

Монти навострил уши. Свободная любовь – это интересно.

– У него есть я! И жена – кстати, моя лучшая подруга. И иногда ему приходится помогать своим пациенткам. А ты ему не нужна.

Монти услышал яростный шелест тетушкиных юбок и стук каблуков.

– Ты же сама посоветовала мне терапевтические беседы. Разве ты не подразумевала…

– Конечно нет! Ты бы хоть об Эрнесте подумала.

Монти крался по коридору, пока не замер у двери в гостиную. Он знал, что подслушивать нехорошо, но очень уж хотелось рассказать маме о железной дороге Фриделя и попросить такую же на Рождество.

– Почему мы не можем его делить? Тебе что, жалко?

– Исключено, Фрида. Мы сестры, это почти инцест.

– Глупости!

– Ты ничего не понимаешь. Забудь о нем.

Голос тети Элизабет задрожал, как будто она сейчас заплачет. Монти притих. Он не хотел, чтобы тетя плакала.

– Чего я не понимаю? Он хочет увезти меня и детей в Аскону. Честно говоря, для меня это огромное искушение. Похоже, у них там настоящая революция. Мне нравится идея жизни в коммуне… никакой собственности… не надо втыкать в голову шпильки и заковывать ребра в корсет. И вообще, Отто считает, что в Ноттингеме я трачу свою жизнь впустую.

Монти замер. О чем она говорит? Увезти его и Эльзу с Барби – куда? И почему мама говорит о нижнем белье?

– Не будь дурой, Фрида! Правда заключается в том…

Наступила долгая тишина. Монти слышал, как кровь стучит в ушах. А потом заговорила мама – громко и сердито.

– Ты ревнуешь! Ты не хочешь со мной делиться. Где же твоя свободная любовь? Ты лицемерка, Элизабет. Завистливая лицемерка!

Монти вжался в стену. Он никогда не слышал, чтобы мама так кричала. Он хотел тихонько вернуться в свою комнату, но если они услышат, то подумают, что он шпионит, и ему влетит. И он остался стоять, будто ноги приросли к полу. Тетя Элизабет заговорила очень тихо, почти неслышно – ему приходилось напрягать слух.

– У меня будет ребенок. От Отто.

Наступила тишина, такая долгая и глубокая, что Монти испугался, как бы они не услышали стук его сердца через стену.

– Отто знает?

– Еще бы ему не знать! От него рожает половина Мюнхена.

– Ты уйдешь от Эдгара? – едва слышно прошептала мама.

– Конечно нет. Эдгар воспитает этого ребенка как своего. Ты знаешь, что жена Отто тоже беременна?

Тетя Элизабет вздохнула, потом скрипнул стул, как будто она села. Монти тихонько попятился. Он не хотел больше ничего слышать. Не хотел, чтобы его застукали. Он хотел просто читать свою книжку. Внезапно он превратился в Робин Гуда, который садится на коня, натягивает поводья и скачет галопом по зеленым лугам в Шервудский лес. Мимо полян с колокольчиками, через лощины, заросшие пушистым ломоносом, напоминающим стариковскую бороду, малиновой фотинией и борщевиком, все дальше и дальше. Над головой взмывали стрижи, рассыпались во все стороны сороки, кружили в небе сарычи. А Монти все скакал и скакал.

– Монти! Что ты здесь делаешь? – раздался вдруг острый, как кусок стекла, голос тети Элизабет.

– Я захотел пить.

Он опустил голову, лицо горело. Вышла мама, обняла его.

– Oh mein Liebling. Ну-ка, скорее в постель. Уже очень поздно.

Он прижался к маме, вдохнул ее запах и почувствовал, что она пахнет неправильно; не ландышами и не фиалками, как ее любимое мыло. И в этой стычке с тетей Элизабет тоже было что-то неправильное. Мама никогда не повышала голоса и ни с кем не спорила. Позже Монти задумывался, не приснилась ли ему вся эта история.

Узнав, что Элизабет носит ребенка Отто, Фрида испытала какое-то не совсем понятное чувство. Конечно, ее ужасно раздражал эгоизм сестры, поведение которой шло вразрез со всеми идеями Отто. И в то же время в ее раздражении таился какой-то гадкий зеленый осадок. «Зависть, – неохотно признала она. – Я завидую тому, что у Элизабет будет ребенок Отто». Элизабет вновь удалось заполучить то, чего Фрида отчаянно желала для себя; это мучило и унижало, обесценивая вновь обретенное чувство свободы.