– Можно я тоже буду твоей любовницей?

Ее бросило в жар. Горячая волна поднялась по затылку, залила лицо и кожу головы. Фрида опустила взгляд в тарелку, но, несмотря на смущение, почувствовала триумфальный трепет. Впервые в жизни она потянулась к тому, чего хотела, забыв о приличиях и уместности. Она сама сделала выбор и приняла решение.

– Мне нравится твоя прямота. Как ты знаешь, я верю, что нельзя подавлять свои чувства.

Отто вставил в мундштук слоновой кости новую сигарету, зажег и выпустил тонкую струйку дыма.

– Сексуальная свобода – единственное лекарство, в котором нуждается мир. Такие женщины, как ты – не испорченные добродетелью, христианством, демократией, патриархией, – наше будущее. Женщины, которые не боятся требовать, чего хотят, которым хватает смелости жить в своем теле.

Его слова прожигали насквозь, и, пока он говорил, прошлое медленно отодвигалось. Она словно остановилась на рубеже, после которого нет возврата. Рука Отто скользнула ей на колено. И это прикосновение тоже несло в себе обещание чего-то нового и необычного.

– Я хочу избавиться от всех своих запретов. Поможешь мне?

Она отодвинула тарелку, салфетка упала на пол.

– Тебе придется делить меня с моей женой, с твоей сестрой и с некоторыми пациентками. Я не верю, что один человек имеет право владеть другим.

Он смотрел на нее пристальным, изучающим взглядом, от которого она чувствовала себя цветком, раскрывающимся на солнце.

Фрида кивнула. На рубашке Отто не хватало нескольких пуговиц, и в этих местах виднелось тело. Ей безумно захотелось прикоснуться к нему, засунуть пальцы под рубашку и почувствовать тепло. Перед ее мысленным взором возник образ Эрнеста, утопающего в любимом коричневом кресле и сжимающего в руке, покрытой венами и испещренной пигментными пятнами, стакан темного пива. Как получилось, что Отто прекрасно ее понимает, а она замужем за человеком, который ее почти не знает, смотрит на нее и не видит?

– Ты на многое способна. Но ты должна свергнуть патриархов твоей жизни, пока они тебя не уничтожили. – Он провел большим пальцем по контуру ее губ и отстранился. – Я пишу статью о типах личности. Хочешь прочесть?

Фрида подумала, что ослышалась. Эрнест никогда не просил ее почитать свои работы. В самом начале семейной жизни она предлагала помощь, просила его рассказать об исследованиях или о студентах. Он, смеясь, отмахивался, словно это было нечто невообразимое, абсурдное. А однажды заявил, что у нее недостаточно подготовленный ум, и от этой фразы у нее по спине пробежал холодок.

– Пойдем ко мне.

Отто взял ее руку, подержал в своих, позволяя почувствовать ток, который пробежал между ними.

– Я никогда не желал никого так сильно, как тебя.

Он прижал ее руку к своему гулко бьющемуся сердцу.

Фрида внезапно ощутила свою наготу под платьем, под нижней юбкой, под сорочкой, корсетом и панталонами.

– Да, – сказала она. – Да.

– Я должна сказать Элизабет.

Фрида провела пальцем по груди Отто, над трепещущим сердцем, по извилистой линии волос, разрезающей живот. Две ночи с Отто способствовали преображению, суть которого она не могла облечь в слова. Вместо вялой, безжизненной крови в венах струились электрические искры, превращающие ее в нового человека. После первого акта любви Фрида открыла глаза и обозрела все вокруг словно впервые. «Как новорожденный младенец, впервые увидевший мир», – ошеломленно подумала она, лежа в объятиях Отто, тяжело дыша, и почему-то вспомнила первые минуты жизни Монти. Глаза, которым была всего одна минута от роду, удивленно смотрели на нее, на Эрнеста, на свечи, догорающие на подоконнике. Насколько ярким и сияющим должен был казаться ему окружающий мир! Как ей в эту минуту.

В последующие минуты она испытывала странное ощущение, словно пребывает вне времени и пространства, между небом и землей. Отто продолжал рассуждать о революции и анархии, о том, как психоанализ изменит мир, а она лежала в блаженной истоме, слыша только стук ветра в оконные стекла, церковные колокола и перезвон молочных бидонов, выгружаемых из тележки. Но теперь надо подумать о сестре.

– Ты еще ей не сказала? – удивленно поднял глаза от своих записей Отто.

Он сидел рядом и лихорадочно строчил в блокноте, записывая все о ней для статьи о типах личности.

– Нет.

Фрида откинулась на валик дивана и закрыла глаза. Рядом с Отто она казалась себе великолепной и непобедимой, но, как только вспомнила о необходимости признаться Элизабет, это чувство улетучилось. Она смутно подозревала, что сестре не понравится их сближение и та попытается как-то утвердить свою власть. Как в детстве.

– Она не станет возражать. Элизабет верит в свободную любовь. – Отто беспечно взъерошил залитые солнцем рыжие вихры. – Она будет счастлива делить меня со своей сестрой, как счастлива делить меня с лучшей подругой, моей женой.

Он рассмеялся и притянул Фриду к себе.

– Здесь, в Швабинге, мы верим в сексуальную революцию и гибель патриархата.

– Расскажи мне об этом месте в Швейцарии, об Асконе.

Фрида зарылась лицом в его грудь. Она любила, когда он говорил о революции. Ей нравилось, как падают и летят его слова, точно акробаты в цирке.

– Революция уже началась, Фрида. В Асконе мы боремся с семейным патриархатом. Вся еда, имущество и дети там общие.

Отто отодвинул блокнот и поднял голову.

– Это единственное место в мире, где женщины свободны – потому что в семье нет власти отца. Одиночества тоже нет, ведь все равны и по-настоящему заботятся друг о друге.

– Нет одиночества?

Она вздрогнула, вспомнив свою жизнь в Ноттингеме. Долгие годы ее спасали от одиночества только книги. Однажды зимним днем Фрида совершила поразительное открытие: после замужества она стала еще более одинокой.

– Нет, – решительно произнес Отто. – Мы будем там счастливы, любовь моя.

Фрида взяла из лужи чернил, растекающихся по листу, ручку Отто.

– А детям там хорошо?

– Там всем хорошо. Никто не испорчен собственностью, властью. Люди полностью свободны!

Он отобрал у нее ручку и наполнил из чернильницы рядом с кроватью.

– Перевернись.

Она легла на живот, почувствовала, как кончик пера царапает ягодицы, вдохнула кожаный запах диванной подушки.

«В Асконе я могла бы носить кожаные штаны – подумала она. – И чулки горохово-зеленого цвета». Перед глазами промелькнула картина: Монти, Эльза и Барби бредут голышом через мелкий ручей, а стайки серебряных рыбок плавают у их ног и кусают за пальцы.

– Эрнест никогда не позволял детям бегать без одежды, – сказала Фрида, приподняв голову. – Однажды я повезла их на море, и они целую неделю бегали голышом. Я боялась, что они ему расскажут.

– Возьми с собой детей. Мы сможем делать что захотим, следовать зову тела, сердца, чувств. Мы станем свободными духами. Самими собой!

«Это все, чего я хочу, – подумала Фрида. – Быть собой. Всего лишь быть собой. Почему это так трудно, так тяжело?» Она почувствовала на ягодицах теплое дыхание Отто.

– Что ты написал?

– Женщина будущего.

Он вновь подул на надпись.

– Ты мне всю жизнь снилась. Я не знал, что это ты, а теперь понимаю: это был пророческий сон о том, сколь совершенной может быть женщина. Ваши суфражистки не понимают, что женщина не в силах стать свободной, пока не отпустит свою сексуальность. Акт любви – маленькая революция.

Его голос взлетал, опускался и кружил по комнате.

– Я никогда не встречал женщины, до такой степени сексуально свободной, как ты. Естественной, непосредственной, способной отдаваться и получать наслаждение, тогда как все остальные представительницы вашего пола сухи и зажаты от постоянного подавления чувственности. Это своего рода гениальность, Фрида.

– Значит, я гений? – рассмеялась она.

– Да, гений жизни. Тебя держали в заточении в… этом, как его…

– В Ноттингеме, – подсказала она.