– Ну а пока что сдохнешь ты! Когда разберут обугленные головешки, оставшиеся от дома, – звучно, почти нараспев, будто рассказывая сказку, говорила она, – найдут десяток обгорелых тел, которые, вероятно, очень трудно будет опознать. И среди них и твоё тело, фраерок! – Тут она не выдержала и громко расхохоталась, уперев руки в бока и чуть раскачиваясь корпусом. А отсмеявшись, подняла кверху указательный палец и вскинула брови. – Оу, я, кажется, придумала! Пожалуй, я не стану мучить тебя. Нету ни времени, ни сил. А впопыхах я не люблю этим заниматься: не приносит удовольствия. У нас с папулей сегодня слишком много дел и забот. И, кстати, всё по твоей вине! За это тебя, конечно, следовало бы жестоко наказать. Но так уж и быть, помилую тебя. Ты всего-навсего задохнёшься в дыму в том самом подвале, откуда вчера по дурацкой случайности тебе удалось сбежать… Ну что, ты доволен? Рад? – Она всмотрелась в его белое как полотно измученное лицо, на котором при всём желании трудно было разглядеть признаки радости. – Что ты насупился, надулся и молчишь, как сыч? Что же не благодаришь меня за такую неслыханную милость? Ты пойми, голова садовая, твоя ничтожная, поганая жизнь в моих руках. Вся без остатка! Я для тебя сейчас как Господь Бог! Я могу сделать с тобой всё что угодно, всё, что взбредёт в мою прекрасную взбалмошную головку. А мне, поверь, приходит туда иной раз такое, что самой не по себе становится! – Она передёрнула плечами и зажмурила глаза. А открыв их, опять с кривой усмешкой уставилась на Гошу. – Ну ладно, несмотря на то что ты, судя по всему, неблагодарная свинья и даже не удосужился раскрыть рот, чтобы сказать мне «спасибо», я всё равно не изменю своего решения. Мучить тебя не буду. Ты умрёшь относительно лёгкой смертью – задохнувшись в дыму. Заметь, это гораздо более безболезненная кончина, чем та, которую приняли твои дружки. А ведь они были куда менее виновны, чем ты… Да-а, ты всё-таки счастливчик! Мало того что пережил всех своих приятелей, так ещё и подохнешь не от ножа или дубины, а от дыма. То есть просто тихо заснёшь. Наверно, даже и не заметишь, что умираешь. Вот лафа! И всё это благодаря моему хорошему настроению. Сама удивляюсь, какая я сегодня добрая. Просто не узнаю себя! Очевидно, всё это потому, что мы уезжаем из этой грязной нищей хибары, от которой меня давно уже тошнит. Как говорится, не было счастья, так несчастье помогло. Благодаря тебе, фраерок, я наконец-то покину этот порядочно опротивевший мне родовой замок и начну новую – не сомневаюсь, прекрасную и головокружительную – жизнь, которой я безусловно достойна!
Она вскинула голову, радостно улыбнулась и устремила сияющий взор в никуда, точно уже угадывая где-то вдалеке смутные очертания этой новой чудесной жизни, которая мнилась ей впереди. Но поскольку пока что её взгляд упёрся в тёмную облупленную стену, у которой, скорчившись, прикорнул онемелый, полубесчувственный Гоша, и эта убогая картина явно не соответствовала её радужным мечтам, она насупила брови, капризно надула губки и, небрежно ткнув пальцем в пленника, коротко распорядилась:
– В подвал его! С глаз моих долой.
«Папику» не нужно было приказывать дважды; он, очевидно, привык исполнять повеления своей юной властной любовницы молниеносно и беспрекословно. Подступив к Гоше, он сгрёб его в охапку и поволок из комнаты. Алина помахала ему на прощание ручкой и послала воздушный поцелуй.
– Гуд бай, май дарлинг! – пропела она ему вослед. – Извини, если что было не так. Мы не были созданы друг для друга. В подвале тебя ждёт хорошая компания, – надеюсь, это немного скрасит твои предсмертные мгновения…
Гоша, влекомый железной папиковой рукой, повторил, в несколько сокращённом варианте, свой вчерашний путь – по длинному полутёмному коридору до толстой дубовой двери, ведшей в подвал. Движения могучего Алининого сожителя, так же как и за день до этого, были уверенными, размеренными и чёткими. Быть может, лишь немного более нетерпеливыми, чем накануне. Малейшая попытка сопротивления, несомненно, была бы подавлена быстро и предельно жёстко. Гоша отлично понимал это и старался не делать лишних телодвижений, покорно и безразлично предавшись чужой воле.
Когда через несколько секунд они достигли входа в подвал, практически зеркально повторилась вчерашняя сцена: распахнулась дверь, и Гоша под действием мощного толчка в спину покатился по уходившим вниз крутым ступенькам, больно ударяясь об их углы всеми частями тела, пока не достиг пола.
Глава 13
Едва оказавшись на дне подвала, Гоша сразу же почувствовал, что он здесь не один. Он, естественно, ничего не мог рассмотреть в царившей тут кромешной тьме, никаких звуков тоже не улавливал, но, несмотря на это, был уверен, что рядом с ним кто-то есть. Помимо этого смутного, неведомо откуда взявшегося ощущения, в его ушах ещё стояли прощальные слова Алины о том, что в подвале его ждёт хорошая компания. Какая компания? Кто это может быть? На миг у него промелькнула надежда, что, быть может, это кто-нибудь из его друзей, как и он сам, чудом уцелевший в недавней бойне и очутившийся в подвале раньше его? Промелькнула и тут же угасла: ведь Алина ясно сказала ему, что он единственный выживший из числа тех, кто пришёл с ним сюда. А уж в чём, а в этом ей можно верить! Тут уж она не обманет. Кого, когда и скольких она убила со своим «папиком» – это она, очевидно, знала совершенно точно, и бахвалиться ей было незачем: всё совершённое ею говорило само за себя.
В то время как Гоша думал об этом, его предполагаемый сосед по заключению подал, наконец, признаки жизни – со стороны противоположной стены раздался тихий шорох, за которым последовали стоны и невнятное бормотание. Гоша внимательно вгляделся в расстилавшийся вокруг мрак, надеясь различить в нём что-нибудь, хоть какие-то зримые проявления присутствия чего-то живого. Но ничего не разглядел: перед его глазами, как и за день до этого, застыла чёрная непроницаемая пелена, разобрать в которой что-либо не представлялось возможным. И он решил не напрягать попусту зрение и немного подождать, отчего-то уверенный, что его собрат по несчастью не станет чересчур долго сохранять своё инкогнито и в конце концов заявит о себе.
И оказался прав: у дальней стены снова послышались шорохи, возня, затем сопение, покашливание, шёпот и, наконец, хриплый, надтреснутый голос, донёсшийся словно из глубины колодца:
– Это кто это здесь? Кого ещё чёрт принёс?
Голос был как будто женский, но такой низкий, грубый, дребезжащий, что нетрудно было принять его за мужской. Из возникших по этому поводу сомнений Гошу вывела сама обладательница этого не слишком дамского говора, которая, не дождавшись от него ответа, через несколько секунд заговорила вновь:
– Ну, что ты молчишь-то? Я ж не глухая – слышу, что ты здесь? Отвечай давай, кто ты такой?
Гоша в общем-то не собирался отмалчиваться, он и рад был бы вступить в разговор с незримой собеседницей, но не находил, что ответить на её вопрос, как представиться. А потому не нашёл ничего лучшего, как ответить вопросом на вопрос:
– А вы кто?
– А это не твоё собачье дело! – прокаркала в ответ соседка, явно не удовлетворённая его встречным вопросом. – Кто ты такой, чтоб расспрашивать меня? Я здесь хозяйка! Я тут задаю вопросы.
Гоша, несмотря на то что ему было совсем не до смеха, не удержался и сыронизировал:
– Где здесь? В подвале, что ли?
Соседка, видимо задетая за живое, задохнулась от ярости.
– Ах ты паршивец! – возопила она пронзительным скрипучим голосом, ещё более противным и режущим уши, чем прежде. – Дрянь такая! Шваль подзаборная! Ты ещё будешь мне тут язвить… Вот до чего я дожила, до чего довела меня родная доченька и муженёк, – чтоб им, гадинам, ни дна ни покрышки! В моём же собственном доме, где я родилась и выросла, какой-то приблудный гопник хамит мне. И я ничего не могу ему сделать! Не могу вытурить его взашей. Не могу спустить на него пса, чтоб он перегрыз ему глотку… Я ничего больше тут не могу! Всё захватила в свои руки она, дочурка моя ненаглядная, Алинушка… пропади она пропадом, змея подколодная!.. – Её возмущённая речь, перемежаемая проклятиями и жалобами, прервалась, сменившись продолжительным натужным кашлем.
