В словах товарища Сталина звучала неприкрытая боль:

Вцепившись в мамину руку, я слушала спокойный, глуховатый голос Сталина и думала, что раз Сталин в Кремле, живой и здоровый, то, значит, скоро конец войне. Ведь не может быть, чтобы он не придумал способ сокрушить проклятого Гитлера! День-два, и Сталин соберёт в Кремле полководцев, взмахнёт рукой с зажатой в ней трубкой и отдаст приказ немедленно уничтожить войска противника на всей территории СССР.

Я не уловила того момента, как сквозь толпу пробрался папа и встал позади нас с мамой. Ретранслятор замолчал, и люди тоже молчали, не двигаясь с места, словно надеялись, что Сталин ещё раз повторит свою речь. И сквозь напряжённую тишину ожидания я услышала тихий папин голос:

– Тоня, я сегодня с вами последний день. Сейчас здесь будет митинг, и я запишусь в ополчение.

– Коля, тебе нельзя на фронт, ты не подлежишь призыву, у тебя хронический бронхит. Если ты простудишься, то пропадёшь, – просительно сказала мама, обернувшись. Она прижала руки к груди и с побелевшим лицом взглянула на папу.

Я прильнула к его боку, как кошка, и потерлась лбом о локоть. Папа, мой папа собирался уйти на фронт! Внутри меня гордость путалась со страхом, и я не понимала, чего больше.

Улыбнувшись, папа поцеловал маму в щёку:

– Потому я и иду не в военкомат, а в ополчение. В ополчение всех берут без всякой медкомиссии.

– Ты не умеешь стрелять, – поникнув, возразила мама.

– Научат! Я же механик, коммунист! Надеюсь, хватит силы на курок нажать.

– Коля, а как же завод? Ты мастер, ты нужен производству! Мы собираемся выпускать снаряды! Здесь тоже фронт.

Мама внезапно ойкнула и приложила палец к губам. Я поняла, что она невольно выдала военную тайну, и быстро сказала:

– Не бойся, я не проговорюсь. Могила.

– Хорошо. – Мама страдальчески посмотрела на меня, а потом на папу: – Ну так как же завод? Он не может работать без инженеров и мастеров.

– Нам найдут замену, – сказал папа, и по его тону я поняла, что вопрос решён окончательно. – Выйдут старые кадры, а потом подтянется молодёжь. Правда, Ульяша?

От того, что меня взяли в расчёт как взрослую, я выпрямилась и показалась себе выше ростом.

– Конечно, правда! Ты спокойно иди на фронт, мы выдержим.

– Спокойно, – пробормотала мама, кусая губы. – Как-то не очень получается сохранять спокойствие. Но я возьму себя в руки. Обещаю.

Я хотела сказать папе, чтобы он писал нам часто-часто, каждый день, но мой голос потерялся в гуле заводского гудка, и лысый дядечка в помятом костюме поднёс ко рту раструб рупора:

– Товарищи! Все на митинг!

С каждой минутой лопата в руках становилась всё тяжелее и тяжелее, словно живущий в глубине земли гном незаметно привешивал к ней по маленькой гирьке. Когда я придумала злого гнома, копать стало легче, потому что я изо всех сил старалась выковырнуть гадёныша из норы, выбросить на поверхность и растоптать, как пособника врага.

Рядом со мной пыхтела подруга Таня, а далее, по цепочке, вытянулся почти весь наш класс. Нам, старшеклассникам, поручили копать около школы укрытия от бомб и снарядов, их называли щелями. Щели напоминали длинный окоп с проложенными по дну досками.

– По ночам в них будет зверски холодно, но безопаснее, чем в бомбоубежище многоэтажного дома, – сказал физрук, – потому что если дом обрушится, то не факт, что всех достанут. Имейте это в виду…

Мы уже перекопали клумбу, посаженную весной на коммунистическом субботнике, и подбирались к спортивной площадке, откуда мальчики успели вытащить турник.

Я замотала носовым платком волдыри на руке и выпрямилась, обведя взглядом фронт работ. Ещё копать и копать. Сегодня обязательно надо закончить. А вечером дома заниматься светомаскировкой, потому что родители теперь приходят с завода едва не за полночь.

Я тронула подругу за плечо:

– Фашисты за всё ответят, и за эту клумбу тоже.

– И за школу, и за наших пап и братьев, – подхватила Таня, и мы обе замолчали, глядя, как мимо нас бесконечной вереницей проходят мужчины с суровыми лицами. Со вчерашнего дня в нашей школе действует призывной пункт, и во всех классах за партами сидят призывники и терпеливо ждут своей очереди. Я жадно смотрела на них каким-то особенным, чутким зрением – теперь они не просто незнакомые прохожие, а будущие бойцы, защитники, которые через несколько дней схлестнутся с врагом в смертельной схватке: в них будут стрелять, и они будут стрелять и окажутся в гуще битвы, откуда не все вернутся живыми.

Я копнула лопатой ещё несколько раз и остановилась – громкоговоритель на столбе стал транслировать сводку Совинформбюро. С начала войны время разделилось на отрезки от сводки до сводки. Самую первую начинали передавать в шесть часов утра, и я ставила будильник, чтобы не проспать нового сообщения.

Побросав лопаты, все ребята сгрудились у громкоговорителя.

– Не произошло, – упавшим голосом повторила Таня, – а я так надеялась на лучшее.

Псков, Прохоровка… С каждым километром линия фронта придвигалась всё ближе и ближе к Москве, дорогой, любимой Москве, которую я теперь ощущала неотделимой частью себя. Я заметила, как нахмурился Коля Петров и как смахнула слезинку учительница биологии Мария Лукьяновна.

– Мы всё равно победим! – звонко сказал комсорг Сергей Луговой. Расправив плечи, он гордо вскинул голову и запел: – «От тайги до британских морей Красная армия всех сильней!» – Луговой обвёл рукой двор с грудами вывороченной земли: – Все за работу, товарищи! Наш фронт здесь, и мы обязаны помогать партии и правительству до последней капли своей крови. – Взгляд Лугового остановился на руках моего одноклассника, Игоря Иваницкого, в кружевных женских перчатках, и он произнес: – Я вижу, среди нас есть белоручки…

Игорь вспыхнул и мучительно покраснел до кончиков ушей.

Каштановые подстриженные волосы Лугового аккуратно лежали на косой пробор, а белая отутюженная рубашка, казалось, только вышла из-под утюга. Рядом с ним невысокий худенький Игорь выглядел маленьким замарашкой с потным лбом и грязными коленками на брюках. От презрительной усмешки Сергея Игорь сгорбился, неловко наклоняя голову к плечу, как подбитая птица. В его голосе прозвучало извинение:

– Я на скрипке играю, мне нельзя пальцы ранить.

– Ты ещё не понял, что в войну не до скрипок? – резко спросил Сергей, и его красивое лицо с чётко очерченными бровями приняло замкнутое выражение. – Люди на фронте свои жизни отдают, а ты боишься мозоли натереть. Маменькин сынок!

Подбородок Игоря судорожно вздрогнул, словно он собрался заплакать. Он сжал маленькие нелепые кулаки в чёрном кружеве и тихо, очень тихо спросил:

– А ты почему не копаешь?

– Я?! – Сергей резко качнулся вперёд, и я подумала, что он сейчас набросится на Игоря. – Да ты хоть представляешь, сколько я работы с утра провернул, пока ты на завтрак какао пил? Кто, по-твоему, лопаты организовал? Кто с утра в райком комсомола за нарядом на работы бегал? Кому отчитываться о проделанной работе? Знаешь, Иваницкий, из таких, как ты, получаются враги! – Игорь не ответил, отвернулся и стал разглядывать белое полотнище над входом в школу с надписью «Призывной пункт». Его молчание подхлестнуло гнев Лугового. Он коротко выдохнул: – Хорошо, что ты не комсомолец, Иваницкий. И знаешь, что я тебе скажу? Если ты подашь заявление в комсомол, то мы его рассматривать не будем. Тебе с нами не по пути.