Не отрываясь от дела, баба Лиза сурово поджала губы и отрывисто приказала:
– Вот что, Полька, беги к Сидоркиным. Они вечор баню топили, небось ещё тёплая, скажи, что ты к ним девку помыть приведёшь. А я пока бельишко спроворю.
Сесть мне не предложили, и я стояла, привалившись спиной к дверному косяку. Я не понимала, зачем пришла сюда, в чужой дом, если не хочу никого ни видеть, ни слышать. Впрочем, топтаться у двери мне пришлось совсем недолго, потому что Поля почти тут же вернулась. Баба Лиза протянула ей тугой свёрток грубого полотна:
– На-кось, да шайку из кладовой не забудь прихватить, ту, что без ручки. В другой я бельё замочила.
Под косым секущим дождём мы с Полей добежали до рубленой баньки на соседском огороде с одним крошечным окошком посреди закопчённых стен. Холодный предбанник резко контрастировал с нежным теплом парной с запахом берёзовых веников. Полина споро налила мне воду в шайку и распутала косу, больно дёргая за спутанные колтуны волос.
– Вода у нас хорошая, мягкая, не хуже талой. Лей – не жалей. У нас в деревне говорят, что хорошая банька от любой хвори излечит.
Пока я мылась, Поля дважды окатилась студёной водой из тяжёлой деревянной бадьи, щедро разбрызгивая по полу ледяные капли. Я тоже зачерпнула холодной воды в огромный медный ковш и махом вылила себе на спину, чувствуя, как кожу ожгло морозным жаром.
– Правильно делаешь, по-нашему, – одобрила Поля, – я после пара завсегда в снежку катаюсь. Эх, и хорошо! А потом сразу чаю горячего, да с малиной!
Она подала мне широкое холщовое полотенце с вышивкой петухами:
– Вытирайся, надевай чистую одёжку, да пошли к бабе Лизе. Она там уже обед спроворила. Небось голодная?
Хотя я давно не ела, мысль о еде вызвала у меня отвращение. Я откинула назад мокрые волосы и решительно отказалась:
– Поля, спасибо тебе за всё. Есть не стану, да и вообще, пойду на вокзал. Буду добираться обратно в Москву.
– Ты это брось! – Поля крепко схватила меня за руку. – Есть надо и пить надо. Если заморишь себя голодом, горе меньше не станет. А в Москву всё равно не попадёшь. Я недавно разговаривала с одним военным, он сказал, что в Москву попасть можно только по пропускам. – Её голос стал твёрдым. – Там бои идут на подступах к городу.
– Я знаю, там мой папа в ополчении, – прошептала я, еле сдерживая слёзы, готовые вот-вот хлынуть заново.
– Полька, где вы там?! Быстро за стол! Долго вас ждать? – донёсся с улицы резкий оклик, и Поля заторопилась:
– Пошли, пошли скорее, а то баба Лиза заругает. Но ты её не бойся, на самом деле она добрая.
Дома на столе нас ждал чугунок с кашей, распространявший по дому запах распаренной пшёнки из русской печки.
– Тарелки сами вымоете, – буркнула баба Лиза и села напротив меня на скрипучий стул с гнутой спинкой.
Чтобы не видеть плёнку бельма на зрачке, я опустила голову и посмотрела на свои коленки, обтянутые суконной юбкой Полины. Ноги, обутые в лапти, упирались в домотканый коврик в зелёную и красную полоску. И вся я после бани чувствовала себя другой, чужой и непривычной. Я представила, как расскажу маме про новых знакомых, и словно лбом о стену ударилась. Мамы! Мамы нет! Я стиснула руки в кулаки.
– Москвичка, значит? – Здоровый глаз бабы Лизы цепко уставился мне в лицо. – Как звать-то тебя?
– Ульяна.
– Хорошее имя, христианское, – одобрила баба Лиза. – Крещёная?
– Я комсомолка.
Не меняя сурового выражения лица, баба Лиза растянула губы в улыбке:
– Я тебя не про комсомол спрашиваю, а про Святое Крещение. Господу твоя партийность ни к чему, Он на душеньку зрит – крещёная или нет.
Нелепый вопрос привёл меня в смятение. Я заметила, что Поля выразительно подмигнула, напоминая мне о своём предупреждении о старорежимности бабы Лизы. Хотелось бы коротко и по-комсомольски ответить отрицательно, но я не любила врать. Меня действительно крестили. Я смутно помню, как папина тётка отвела меня в церковь, где в воздухе плавал необычный, но приятный запах и пел хор. Помню ножницы в руках священника. Когда он отрезал мне несколько волосков от чёлки, я заорала и попыталась укусить его за руку.
Я кивнула головой:
– Крещёная.
– Ну, слава Тебе, Господи. А то среди нонешней молодёжи нехристей – что сорной травы в поле. – Баба Лиза пожевала губами и напрямик спросила: – Полька сказала, мать у тебя бомбой убило?
Меня затрясло мелкой дрожью.
– Да.
Я привстала, чтобы уйти, но баба Лиза словно не заметила моего смятения и продолжала допрос:
– Сама видела?
– Нет. Женщина в поезде сказала, что в заводоуправление, где работала мама, попала бомба. Поэтому мамы в поезде нет.
– И всё?
Я не поняла:
– В каком смысле «всё»?
Баба Лиза, казалось, удивилась моей непонятливости:
– Больше она тебе ничего не сказала?
– Больше ничего, потому что я спрыгнула с поезда. И он ушёл.
– Понятно. – Баба Лиза сложила на груди большие руки с корявыми пальцами. – Вот что баю тебе, девка. Война, понимаешь, такое дело, что если сам, своим собственным взором не видал покойника, то чужие слова слушай, но верь только наполовину. Уж я знаю, что говорю, на моём веку две войны прожито – мировая и Гражданская. Нонечь вот третья идёт, – она вздохнула, – до конца этой уже не доживу.
– Бабушка, что ты такое говоришь?! – вскинулась Поля. – Заладила одно и то же: «Не доживу»! Слушать тошно!
– Цыц, – оборвала её баба Лиза. – Раз говорю, значит, знаю. В Чертогах Господних всяко лучше, чем тут с вами, бестолковыми, маяться. А ты, Ульяна, нюни не распускай. – Она направила на меня указательный палец. – Ты москвичка, а на Москву вся страна сейчас смотрит. Выстоит Москва, сдюжат москвичи, значит, мы все крепче будем. Уяснила? А за родителей ты молись. Дочерняя молитва ох какая доходчивая, авось и вымолишь их из беды.
Я выпрямилась, словно несколькими словами баба Лиза вбила мне в спину железный стержень. Да, я москвичка и не имею права раскисать. Надо сдюжить и не сломаться, потому что Гитлер этого и ждёт.
Я придвинула к себе тарелку с кашей и взяла ложку.
– Вот и правильно! – подбодрила меня Поля, подчищая корочкой хлеба края своей тарелки. – А идти тебе никуда не надо. Будешь жить у нас. Правда, баба Лиза?
– Правда.
Баба Лиза грузно поднялась и пересела к огромной корзинке, чтобы снова взяться за свою непонятную мне работу.
ГАЗЕТА «КРАСНАЯ ЗВЕЗДА»,
№ 242, 14 ОКТЯБРЯ 1941 ГОДА
В течение 13 октября наши войска вели бои с противником на всем фронте, особенно упорные на Вяземском и Брянском направлениях. После многодневных ожесточенных боев, в ходе которых противник понёс огромный урон людьми и вооружением, наши войска оставили г. Вязьму.
За 11 октября уничтожено 122 немецких самолёта, из них 16 в воздушных боях и 106 на аэродромах противника. Наши потери – 27 самолетов.
В течение 13 октября под Москвой сбито 7 немецких самолетов.
* * *
В течение всего дня на ряде участков Западного направления фронта противник, используя большое количество мотомеханизированных частей и авиации и не считаясь с огромными потерями, пытался развить наступление против наших войск. Атаки немцев на наши позиции наталкивались на упорное сопротивление частей Красной армии.
Весь день сильные удары по врагу наносила наша авиация. Непрерывными атаками с воздуха самолёты активно содействовали операциям наших наземных частей и успешно бомбили продвигающиеся к фронту резервы противника и его мотоколонны с боеприпасами.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.