Урод губастый. И откуда только берутся такие.

– Давай-давай, – хлопнул тебя по плечу Осипов. – Дело-то плёвое. Быстро управишься и пойдёшь ужинать.

Спорить было бесполезно. Не станет Сандаль работать, даже если ему из-за этого придётся оставить голодной всю роту.

Вода в ведре была рыжей от ржавчины. Макнув в неё, а затем слегка выжав тряпку, ты принялся мыть пол…

Порой мимо проходил кто-нибудь из «дедов», невозмутимо оставляя после себя следы грязных сапог. Приходилось возвращаться и снова вытирать за ними.

Через несколько минут в коридор выглянул начкар – лейтенант Антонов.

– Молодых заставляешь? – грозно спросил он Осипова, поправляя на руке красную повязку с надписью «Начальник караула».

– Нет, они просто помогают, – ответил Сандаль и легонько пнул ногой орудовавшего веником Мусаева:

– Скажи, татарин, чего молчишь!

– Да-да, – переполошился забитый Мусаев. – Ми немнога памагаля!

– Ладно, – буркнул лейтенант и удовлетворённо осмотрел уже почти убранный коридор. – Гляди, чтобы мне жалоб от личного состава не было.

– Товарищ лейтенант, какие могут быть жалобы? – бодро заявил Сандаль. – У нас в роте стукачей нет!

– Надеюсь, – сказал начкар и перед тем как исчезнуть, указал тебе носком сапога на стену:

– Вот здесь пятно, ототри.

– Ототрём, – выразил готовность Сандаль.

…Через несколько минут всё было закончено. Однако этого времени оказалось достаточно для того чтобы в столовой голодный молодняк расправился с теми скудными крохами, которые были оставлены для сменившихся с постов бойцов. Тебе ничего не досталось, опоздал.

Зато после ужина началась уборка пищеблока, о чём тебя радостно известил сержант Зеленский. Он отслужил год, а значит, был «черпаком» и имел право командовать салагами. «Молодых» в его смене было много, и работа двигалась споро.

Вы отскребали корявые самодельные столы, сколоченные из неоструганных досок, мыли посуду, драили полы. Зеленский расхаживал взад-вперёд, деловито покрикивая:

– Шуршите веселее, караси! Труд помог обезьяне превратиться в человека! А карасям со временем поможет превратиться в настоящих «черпаков»! А потом – в «дедушек»! А потом – в дембелей! Так что шуршите, шуршите!

Приблизившись к тебе, он сделал удивлённое лицо:

– Что такой кислый? Не нравится? Ничего, я тоже в своё время вкалывал почище тебя. И фофанов получил – знаешь, сколько? До сих пор башка трещит, ха-ха-ха!

Мудак.

Трудно сразу привыкнуть к чему-то подобному. Однако все привыкают. Иного выхода нет.

Чёрт возьми, лучше не думать об этом.

О как хорошо было бы научиться вообще ни о чём не думать!

***

Когда уборка была закончена, ты вышел в курилку. Она представляла собой вырытую в земле яму для окурков и четыре брошенных вокруг неё бревна – вместо скамеек. Над этим нехитрым сооружением была натянута маскировочная сеть.

Сигареты подходили к концу. Ты достал одну из смятой пачки, пересчитал оставшиеся – их было четыре (да ещё, ты вспомнил, одна, спрятанная в подсумке, чтобы покурить на посту)… Насчёт курева – тут не повезло с местом дислокации. У ребят, которые стоят в Грозном или в крупных аулах, с этим проблем нет: за пачку патронов в любом коммерческом ларьке можно выменять бутылку водки плюс пачку «Мальборо», а за гранату – пачку «Мальборо» и две бутылки водки.

В курилке было полно народа. Ты пристроился на краешек бревна и, достав из кармана спичечный коробок, зябко запахнулся в шинель.

Курил жадно и торопливо. Знал, что долго отдыхать не дадут.

Неподалёку ефрейтор Москаленко занимался строевой подготовкой с провинившимся в чём-то «карасём» Папрыкиным. До слуха доносились команды:

– Нале-во! Кру-гом!… Шаго-о-ом марш!.. Выше, выше ногу!.. Левой! Левой! Раз, два… Выше, говорю, ногу, носок тяни!

Москаленко был блатным. И всем своим поведением старался подчеркнуть это. До армии он имел условный срок – год, кажется – за хулиганство. Теперь Москаль бравировал своей судимостью, строил из себя этакого прожжённого урку. Речь его была пересыпана уголовной феней, да и разговаривал он с каким-то неприятным искусственным акцентом, словно нерусский, противно слушать.

Ты сплюнул попавшую в рот табачину и посмотрел в сторону куражившегося Москаля. Тот был высок, но худ и хлипок на вид. Тебе встречались на гражданке подобные «герои» – они смелы лишь когда за их плечами толпа: дома – дворовые дружбаны, здесь – одногодки-«деды». А прижми его одного где-нибудь в тёмном углу – мигом в штаны напустит.

…Чуть ли не на каждом дежурстве институтского оперотряда ты вылавливал с ребятами таких блатарей. Обычно их заводили к себе в штаб и – если рыпались – молотили вволю. Разумеется, синяков не оставляли: били по почкам, печени, в пах – пока очередной «герой» пощады не запросит. А просили почти все. Слезу пускали. Во всяком случае, ни одного стоящего человека ты среди них не встречал. Да и откуда им взяться: стоящие мужики по улицам не шухарят, к прохожим не пристают.

Был случай, избила одна дворовая компания парня из вашего оперотряда. Такое нельзя было оставить безнаказанным. К счастью, отыскать зарвавшееся хулиганьё не представляло особенного труда: компания каждый вечер тусовалась в своём районе, выпивая, балуясь «планом» и задирая между делом гуляющие парочки… Их всех накрыли в первый же вечер и отвели к себе в штаб. Курировавший оперотряд лейтенант предупредил, чтобы обошлись «без глупостей»; и дипломатично удалился. Тут-то ребята и всыпали этой шушере… И что же? Хоть бы один из них выдержал свою блатную марку. Нет, сразу стали валить друг на друга: это не я, мол, это вот такой-то и такой-то били, а я только рядом стоял, отговаривал… Протоколы подписали – такие, что потом, наверное, стыдно было смотреть друг другу в глаза.

Материалы допроса передали следователю. А что было после, ты не знал. Скорее всего, посадили. Туда им и дорога.

– …Эй, казак!

Голос доносился откуда-то из-за спины.

Сидевший рядом Зеленский толкнул тебя в бок. Очнувшись от задумчивости, ты оглянулся. И понял, что это Москаль обращался к тебе:

– А ну-ка, шагай сюда! – сердито повторил он. – Уши позакладывало, что ли?

Неохотно поднявшись с бревна, ты подошёл.

– Слышь, – сказал Москаленко, – этот карась говорит, что больше тридцати раз отжаться на руках невозможно. Ты же у нас, вроде, мужик накачанный. Давай, покажи ему, как это делается.

– Что показать?

– Отожмись пятьдесят раз.

– Я, наверное, столько не смогу.

Ты врал. Пятьдесят отжиманий были тебе по силам. Но пусть ефрейтор считает, что для тебя это трудно – тогда, по крайней мере, не станет придумывать ничего более сложного.

Однако твой расчёт не оправдался. Москаленко сузил глаза и спокойно сказал:

– Не сможешь, говоришь? Сейчас ты у меня и все семьдесят отжиманий изобразишь. А ну-ка, принял упор лёжа!

Приблизились, посмеиваясь, Осипов и Зеленский.

– Что, опять молодёжь не слушается? – с язвительными нотками в голосе поинтересовался Осипов.

– Ха, сам же видишь, – подлил масла в огонь Зеленский. – Они его ни во что не ставят. Скоро вообще начнут отпускать Москалю фофаны и пендали, ёлы-моталы!

Это был удар по самолюбию. Хотя, конечно же, ефрейтор понимал, что над ним подшучивают. Только ума в его голове всё равно было маловато, поэтому подначка достигла цели. Злобно буравя тебя узко посаженными тёмными глазами, он заорал:

– Принял упор лёжа, кому говорю!

Ты, в свою очередь, смерил взглядом его несуразную костлявую фигуру и подумал о том, что сейчас ничего не стоило бы справиться с этим козлом. Но в курилке была изрядная толпа «дедов»; и ты заметил, что они настороженно притихли, выжидая, чем всё закончится. Попробуй не подчинись – вмиг набросятся всей сворой… А Москаль уже сжимал кулаки; от него исходило ощущение опасности, и его губы подрагивали – вот-вот ударит.

Нарываться не хотелось. Ты со вздохом снял шинель и бросил её на сухую траву. Наклонившись, упёрся ладонями в холодную землю. Затем распрямился, отбросив ноги назад, и застыл на вытянутых руках в горизонтальном положении, готовый выполнять упражнение.