– Вовка, это слушать невозможно, буквально давит на голову.

– Расслабься, ничего ужасного. Можно сказать, медитативное пение.

– Чего?

– Невежда. Люди культурно отдыхают после трудового дня и медитируют. Вон, как их колбасит на радостях.

Пение, которое так не понравилось Морозову, продолжалось вовсю. Участники импровизированного праздника на открытом воздухе кланялись друг другу, сходились и расходились.

– Прямо какие-то средневековые танцы. Марлезонский балет, блин. Вовка, давай-ка двигать отсюда, пока эти шизики на нас внимания не обращают. Переночуем в лесу где-нибудь на полянке, а утром решим, куда податься.

– Я тоже об этом подумал…

Но тут рядом оказался незнакомец в джинсовой куртке. При свете костров можно было разглядеть и прочий его гардероб – темные брюки и кеды. А лицо показалось обоим компаньонам вполне симпатичным и, в отличие от лиц прочих местных обитателей… близким, что ли. Да, именно близким и располагающим к себе. Даже будь он наряжен в старинное одеяние, Морозов с Листовским узнали бы в нем современника. Во всяком случае, складывалось такое впечатление. Да и бороды, в отличие от большинства местных обитателей, у него не было.

– Какое счастье, что я вас встретил! То есть мне очень жаль, что вы тоже сюда угодили, но…

– Ты сюда когда попал?

– В восемьдесят восьмом.

– О господи, Листовский, что нас ждет!!! – в ужасе воскликнул Морозов.

– Не драматизируй, всё путем. – Листовский продолжил общение с вновь обретенным почти что современником. – Меня Владимир зовут, можно Вова, а это вот Андрей.

– Я – Кирилл Никольский, геолог. Группа заплутала в тайге, потом я один вышел на берег озера, а дальше…

– Темная волна, вспышки в воздухе?

Новый знакомец опустился на камень рядом.

– Совершенно верно.

– Нам говорили, в последнее время возле озера никто не пропадал. Тебя не искали, получается?

– Думаю, нет. Это неофициальная экспедиция была. Долго объяснять, да сейчас уже не имеет значения.

– А мы из две тысячи тринадцатого года. Порыбачили на озере не слишком удачно.

– Звучит невероятно, но я не удивлен. Да здесь ничему удивляться не приходится. Все из разных эпох…

Уже окончательно стемнело, взошла луна. На фоне иссиня-черного неба костры горели ярко, потрескивали, полыхали искрами, раздавались громкие, возбужденные голоса. В небо вдруг взлетел толстый канат с привязанной к нему изогнутой деревяшкой, покрутился в воздухе, изогнулся шустрым удавом, шлепнулся вниз, опять взлетел, запущенный ловкой рукой.

– А что тут происходит, я не врубаюсь? – спросил Листовский. – Чего орут, побазарить спокойно не дают…

– Что-то вроде бдений… Своеобразные взрослые игры на природе. Ничего особенного.

– Может, БДСМчик намечается? Лично я не против, но не в этой компашке.

– Бэдэ… что, прости? Слово незнакомое…

Листовский не успел расшифровать незнакомое Кириллу слово и растолковать его смысл. К ним подошли трое в одинаковых брусничных кафтанах и с копьями на плечах. Впрочем, настроены были подошедшие вполне мирно.

– Велено вас проводить в келью, братья.

– В келью?!

– Все нормально, – шепнул Кирилл. – До завтра. Я к вам рано утром зайду, поговорим.

Дорога не заняла много времени. Компаньонов привели к той самой скале, которую они заметили издалека, едва попав в новую реальность. Оказалось, что прямоугольные пятна на светлой каменной поверхности – это просто двери. Было их много, на первый взгляд несколько десятков. Большинство находилось в первом ярусе, имелся еще и второй ярус, к которому вели прорубленные ступени. В темноте скала казалась еще внушительней и объемней, чем днем, в лунных лучах на камне поблескивала слюда.

– Так вот оно, какое – общежитие имени монаха Бертольда Шварца, – процедил сквозь зубы Листовский. – Ну, и где наша келья?

Один из провожатых приоткрыл самую крайнюю дверь с крошечным решетчатым оконцем.

– Пожалуйте… Обустраивайтесь и почивайте покойно.

Скрипнула дверь, провожатые удалились, оставив, наконец, компаньонов одних. Листовский закрыл деревянный засов.

– Закрывалка фиговая, но хоть что-то… Итак, какие мысли?

– Никаких. Давай спать ложиться, Листовский. Я после этих огненных песнопений уже ничего не соображаю.

– Кормить нас здесь собираются, интересно?

Морозов пожал плечами.

– Мне, например, есть не хочется пока.

– Мне тоже. Наверно, из-за шока. Ладно, укладываемся. Утро вечера как там… мудрее?

– Мудренее, вроде.

Листовский критически обозрел решетчатое оконце и ухмыльнулся:

– Вот не вдохновляет это пип-шоу. Никакого уединения.

– Что ты ржешь? Тут плакать надо, а тебе, как всегда, все пофиг!

– Если рыдать, обстановка вряд ли лучше станет. Ну, что тут у нас?

Обстановка выглядела непритязательной и мрачной. Настоящая келья, название очень даже подходящее. Правда, само помещение оказалось гораздо просторнее, чем можно было ожидать, и с относительно высоким сводчатым потолком. Кроме дверного оконца, имелось еще одно, прорубленное в стене чуть выше человеческого роста. Внутри было достаточно светло, только по углам собралась густая тень. Свет исходил от стоявшей на маленьком дощатом столе лампы. Два сколоченных из грубых досок топчана – один у стены, другой почти посредине кельи, пара чурбаков вместо табуреток. На топчане возле стены высилась гора разнокалиберного тряпья.

– Ни хрена себе отель. Минус пять звезд.

– Да уж, занесло, – согласился с компаньоном Морозов. – Смотри, какой артефакт…

То, что они сначала приняли за лампу, оказалось колбой из чрезвычайно толстого, неровного стекла. На дне лежали гладкие камешки, излучавшие относительно яркий свет. Во всяком случае, неплохо освещали келью, не хуже какой-нибудь китайской лампы для спальни. Рядом с колбой – две большие глиняные кружки и деревянный, внутри пустой цилиндр.

– Ты какую кровать выбираешь?

– Мне все равно, – отозвался Морозов. – Могу вот эту, если ты не против.

Он опустился на стоявший посреди комнаты топчан.

– Получи тогда постельное белье, не спать же на голых досках.

Листовский принялся разбирать кучу тряпья. Нашлись две дерюги и большие куски грубого полотна, видимо, призванные заменить одеяла, простыни и пододеяльники. В самом низу вороха Листовский нашарил нечто вроде тонкого матрасика, перекинул его компаньону.

– Держи. Подложишь под простыню. Все-таки помягче будет.

– А ты? Эта хренотень в одном экземпляре?

– За меня не переживай, обойдусь. Это ты у нас принцесса на горошине.

– Что за оскорбление опять?

– Не оскорбление, а констатация факта. А вот эту… вещь можно свернуть и как подушку использовать… Так… простыня… этим укрываться… О, даже полотенца имеются. Полный комплект. В принципе, не так уж кошмарно. Все чистое, как ни удивительно. Сам разберешься или помочь?

– Разберусь как-нибудь, – буркнул Морозов и начал стелить постель.

Потом, не раздеваясь, только скинув кроссовки, улегся на топчане. Листовский разделся до футболки и трусов, плюхнулся на свое ложе, закинул руки за голову. Со стороны компаньона на него донеслось приглушенное бормотание.

– Морозов, ты чего там бормочешь?

– Завтра я проснусь в нормальной постели, в нормальном времени. Все будет хорошо…

– Аутотренингом занимаешься на досуге?

– Да. Иначе у меня мозг взорвется.

– Так и собираешься в джинсах спать?

– Ну да, неизвестно, кто на этом тряпье спал раньше. Может, там эти… вши всякие ползают…

– Я тебе говорю, постель вполне чистая. Не боись, здесь все солью пропитано, дезинфекция стопроцентная.

Морозов не ответил и вернулся к прерванному сеансу самовнушения:

– И у тебя тоже все будет хорошо, Листовский, хоть ты и гад. Ты проснешься в нормальной…

– Спорить с некоторыми людьми бесполезно. Спокойной ночи.

– Спокойной. У нас все будет хорошо, мы проснемся утром в нормальной постели, в нашем времени…