А странный гость ковал. Вытаскивал заготовку, бил по ней молотом, снова совал в раскаленное горнило и снова ковал. Ковал, пока на черном металле не проступили светлые полоски узора. Это стала проявлять свой неповторимый узор, самая лучшая сталь в мире, Харалук – Булат. Кузнец, особо уважаемый в селении человек, уже давно потеряв спесь, вертелся вокруг Андрея.

Наконец, Андрей показал подошедшему Овлуру готовое после закалки изделие: слегка изогнутую, со смещенным к лезвию центром тяжести саблю.

– Чудной какой-то клинок, – взял в руки саблю Овлур.

Он попробовал её в руке.

– Ловко, – похвалил он саблю. – Рукоять приторочат, совсем хорошо будет.

– Это сабля, – сказал Андрей всплывшее из уголков памяти название. – Для конного боя.

Овлур приказал принести пеньковую веревку, и разрубив её на множество кусков. – Хороша.

Потом, бросив на клинок конский волос, проверил лезвие сабли на остроту. Под изумленный возглас присутствующих, волос распался на две половинки.

– Харалук, – выдал вердикт Овлур.

– Так ты, кузнец значит, – посмотрел он на Андрея. – Что ж, это по крайней мере хоть как-то объясняет твоё умение владеть оружием. Тебе мог показать пару приемов какой-нибудь заказчик, такое иногда случается, когда заказчик хочет объяснить мастеру, какими качествами должно обладать заказанное им оружие. А мастер ты знатный. Я, пожалуй, даже больше был бы доволен, если бы ты оказался великолепным мастером оружейником, нежели воином.

Кузнец отвел Андрея в сторону.

– Слышь, паря, – зашептал он Андрею на ухо. – Приходи ко мне работать, вместе мы такое сотворим, на золоте кушать будем, за такой меч, как ты сотворил, весь этот посёлок купить можно, и не только этот, но и ещё пару по соседству.

– Это не меч, – сказал Андрей. – А за приглашение спасибо, но я еще пока сам не знаю, кто я на этом свете.

– Кузнец, кто же еще? – удивился мастер кузнечного дела в седьмом поколении. – И не простой кузнец – мастер. Такое выковать, не каждый способен, даже я не могу такое чудо сотворить.

Овлур распорядился оставить Андрея при кузнице, и выковать еще несколько таких сабель. Андрей пообещал показать Овлуру все преимущества конного сабельного боя перед вооруженным мечом всадником.

Через две недели, когда Андрей с помощью кузнеца Веселина, мужика и правда весёлого, полностью оправдывающего своё имя, не торопясь изготовил десяток сабель, правда не харалужной ковки, но тоже не плохой, лучше, чем здесь бытовала, закалки.

Овлур собрал все боеспособное население посёлка, на поляне за околицей, где к своему не малому удивлению, Андрей увидел в строю не только одетых в доспехи мужчин, но и женщин с длинными копьями, и топорами за поясом.

– Ну, показывай народу своё чудное оружие, – приказал Овлур.

– Это сабля, – показал Андрей воинам свой необычного вида меч. – Её преимуществом перед мечом является то, что она слегка изогнута, и во время удара на скаку, она не только рубит, но и режет. Попробуйте сами.

Указал он на заранее расставленные вокруг поляны соломенные чучела. Из строя вышел седой как лунь воин по имени Ворон, наверное, когда-то, очень давно, он соответствовал своему имени.

Но теперь, лишь далеко выдающийся нос, говорил о его принадлежности к этому крылатому стервятнику. Он взял в свою лопатоподобную руку, протянутую Андреем саблю, внимательно её оглядел со всех сторон, помахал, рассекая воздух.

– Хороша, – крякнув сказал Ворон. – Только нам то она ни к чему. Мы к пешему бою приспособлены, нам в тесном строю, грудь на грудь, короткий и увесистый топор сподручнее, да и лёгкая она для меня.

– Ну, так я же и говорю, что сабля эта для всадника предназначена, – сказал Андрей. – Ты с коня попробуй, мало ли, вдруг придется.

– Давай Ворон, не боись, – подбодрил его Овлур.

Ворон легко запрыгнул на лошадь и полетел рубить чучела.

– Вот это вещь! – восторгался Ворон, когда, порубив чучела в капусту вздыбил коня перед строем пеших воинов. – Сама рубит. Только всё равно не удобно, лёгкая.

Андрей впервые обратил внимание, что местные лошади не имели подков, и что здесь никто не пользовался сёдлами и стременами. Здесь все почему-то использовали для верховой езды только попону. Именно это обстоятельство и не позволяло полностью использовать преимущества лёгкой сабли против тяжелого меча и доспехов. Для того чтобы ударить саблей с полной силой, необходимо было привстать в стременах, которых здесь не было и в помине.

«Овлур знал мечту князя Гостомысла посадить всё своё войско на коней. Теперь Овлуру было с чем представить князю свою находку, – покосился он на Андрея. —

Даже если он и не княжеского рода, а имя ему просто пригрезилось в беспамятстве, человек он безусловно полезный и воин отменный. Он уже окончательно убедился, что Андрей был кузнецом в какой-нибудь далекой от Рима провинции, люди которой владели секретом производства Черной стали, называемой Харалук.»

Осталось только для очистки совести проверить Андрея на знание грамоты, но Овлур был уверен, что кузнец не может знать эту науку, тем более запрещенную для плебеев, латынь. Он и сам не владел латынью, но у него в сундуке хранилась грамота, содержание которой Овлур знал дословно.

– Прочти эту грамоту, – попросил Овлур, когда они с Андреем, теперь уже вполне уважаемым в селении человеком, сидели у него дома за чашкой душистого, заваренного на травах чая.

Андрей взял грамоту, вгляделся в её текст, и в голове у него вдруг что-то вспыхнуло.

– Податель сей грамоты Овлур, является полноправным гражданином Римской Империи, и исполняет обязанности войскового старшины Уруслан Сарая. Подпись – Гостомысл, – прочитал Андрей без запинки.

Глаза Овлура полезли на лоб.

«Выходит, он всё-таки ошибся насчет принадлежности Андрея к роду ремесленников. Но ему ещё не приходилось встречать грамотного, обученного борьбе и фехтованию знатного происхождения римлянина или даже князя, занимающегося на досуге кузнечным делом. И не просто кузнечным, а мастерски умеющим ковать секретную сталь. Как не приходилось видеть и виртуозно владеющего мечом и латынью кузнеца, – голова Овлура пошла кругом, он уже ни в чем не был уверен. – Кто их знает, этих богатых Римлян, чем они на досуге занимаются. В том, что Андрей был именно римлянином Овлур уже даже не сомневался. Сегодня, после Ворона, Андрей на скаку, с двумя саблями в руках, показал такой уровень подготовки, что Уруслану, родившемуся на коне, даже во сне не виделось. Устав ломать понапрасну голову, Овлур махнул рукой. – Будь что будет, – решил он. – Вернется память разберёмся. Если конечно он ее потерял, а не темнит.»

А память действительно потихоньку стала возвращаться к Андрею. И происходило это во сне. На утро он ясно помнил эти сны, и по началу даже испугался, приняв их за побочные последствия от удара головой о камень. Но постепенно он осознал, вспомнил всё, и ужаснулся: «Где он и какова его миссия? Надолго он застрял в этом чужом для него мире, и, что важно, как ему теперь вернуться?»

Андрей вспомнил, вернее осознал, что может легко понимать все языки, и разговаривать на них. Но он никак не мог прочитать надпись на Амулете. Этот язык, стал ему не подвластен.

«Вот попал, так попал, – думал Андрей. – Нужно срочно что-то придумывать, пока аборигены не взяли его в оборот.

Лапшу им какую-нибудь на уши повесить, откуда он здесь оказался.»

Как только его представят местному князю, его сразу же возьмут в разработку на предмет Римского или еще чьего – нибудь шпиона. Беда была в том, что Андрей никак не мог идентифицировать исторический период, в котором он сейчас находился. Здесь всё было не так, и с этим еще придется разобраться.

Разбираться Андрей начал с того что, ссылаясь на потерю памяти выведал у Овлура политическое устройство мира в который попал. Причём делать это приходилось очень осторожно, чтобы не вызвать подозрение в шпионаже и сборе сведений. Ему открылась совершенно невероятная картина, мир, где Русь являлась северной провинцией Рима, основанного на Босфоре несколько веков назад, правил которой престарелый уже, но мудрый князь Гостомысл, потомок древнего рода божественных царей, когда-то прибывших на Босфор с берегов далекого Нила – РА, имеющий кучу дочерей, но не имеющий прямого наследника. Таким образом, Гостомысл являлся прямым наследником Римского трона. Но только при условии, что если бы в Риме была монархия, а не, как теперь, республика.