– Какой палиндром! Да у тебя же по всем предметам двойки! Вот я матери-то расскажу!

С утра прошёл небольшой дождь, но на улице было по-прежнему пасмурно. Неумолимо приближалась гроза.

«Русь! Русь! Вижу тебя, из моего чудесного, прекрасного далёка тебя вижу, – с упоением и восторгом читала вслух Маргарита Петровна апатично взиравшему на неё девятому классу, – бедно, разбросанно и неприютно тебе; не развеселят…»

– Ну что же они все так скучно писали? – неожиданно послышался тихий вздох.

Маргарита Петровна, обожавшая Гоголя и отводившая ему первое место в своей шкале русских классиков, обомлела от того, что её так бесцеремонно прервали на самом важном в произведении месте.

– Что ты имеешь в виду, Силантьев? – удивлённо спросила она у вздохнувшего так не вовремя девятиклассника.

– Неужели вся литература девятнадцатого века такая скучная? – проговорил Силантьев, печально глядя в окно.

– Как это скучная? – едва не задохнулась от возмущения Маргарита Петровна. – А «Онегин»? А «Герой нашего времени»?

– А что «Онегин», что «Герой нашего времени»? – пожал плечами Силантьев, переводя свой печальный взгляд с окна на Маргариту Петровну. – Везде одно и то же – скука.

– Как скука? – по-прежнему негодовала Маргарита Петровна. – А дуэль с Ленским? А похищение Бэлы? А обед у Собакевича? Какая же там скука?

– А что ж он из города в деревню-то поехал? – неожиданно поддержал Силантьева второгодник Максимов, прослушавший программу литературы за девятый класс в двойном объёме и в результате чего вынесший непоколебимое убеждение, что по этому предмету он теперь непревзойдённый дока. – Он что, совсем съехал?

– Что значит «совсем»? – высокомерно спросила Маргарита Петровна.

– Ну кто ж город на деревню меняет? – снисходительно процедил сквозь зубы Максимов. – Никогда не поверю, что ему в городе скучно стало. Не верю! – И для убедительности Максимов по-станиславски покачал головой.

– Да просто не туда ездил парень, вот и всё, – иронично усмехнулся сосед Максимова по парте Червячков. – Вот ещё чего выдумал – в театр ездить! Да он бы еще в музей сходил. Тоже мне мальчик-мажор нашёлся. Эх, его-то деньги да при наших возможностях, уж мы бы нашли места покруче да попонтовей, – мечтательно произнёс он.

– И… что же вы тогда предлагаете? – растерянно спросила Маргарита Петровна, неприятно поражённая в самое сердце словами Червячкова.

– А давайте лучше «Яму» Куприна почитаем, – внезапно оживился Силантьев. – Моя сестра сейчас читает этот роман и всё время говорит: «Вот где, оказывается, настоящая правда жизни, а то нам в школе про Татьяну да про Наташу, любимых героинь, твердили, а на самом деле всё в жизни было по-другому, а не так, как Толстой с Пушкиным описали».

– «Яму»? Куприна? – пролепетала вконец уничтоженная Маргарита Петровна.

– Да как вам не стыдно! – вдруг громко закричала отличница Снегирева и осуждающе покачала головой. – Люди для нас старались! Ночей не спали! Всё писали, писали, а вы, – и она негодующе посмотрела на своих одноклассников.

– Скоро, скоро грянет буря, – произнёс гробовым голосом Червячков, и в это время за окнами послышался сначала резкий хлопок, потом сильный удар грома, а затем дверь в класс приоткрылась, и на пороге показался молодой человек, с бакенбардами, во фраке, с чёрным цилиндром на голове. В правой руке он держал элегантную тросточку.

– Здрасьте, – сказал молодой человек, протиснувшись бочком в класс, и обратился к Маргарите Петровне. – Не опоздал?

– Нет, – растерянно прошептала она и подумала: «Что это? Розыгрыш? Но кто? Все же на месте».

– А я вот, так сказать, к вам, – ослепительно улыбнулся молодой человек и грациозно поклонился. – Чуть свет – уж на ногах! и я у ваших ног.

– Пушкин? Лермонтов? Гоголь? – в классе послышался оживлённый обмен репликами.

Молодой человек, не переставая улыбаться во все тридцать два зуба, вопросительно посмотрел на Маргариту Петровну.

– Как добрались? – наконец выдавила из себя она.

– Превосходно, – ещё шире улыбнулся молодой человек. – Дороги, правда, оставляют желать лучшего. Сами знаете, лужи, ямы…

– Да, да, – запинаясь, произнесла Маргарита Петровна, бросая беспомощный взгляд на притихший класс, – ям у нас хватает.

Воцарилась тишина. Ребята с интересом изучали незнакомца, который в свою очередь не сводил вопросительных глаз с Маргариты Петровны, словно чего-то ожидая от неё.

– И… как надолго вы к нам? – нервничая, спросила Маргарита Петровна.

– Ещё не решил, – уклончиво ответил молодой человек и покрутил в воздухе тросточкой.

– Вы… к родственникам или к друзьям?

– Иных уж нет, а те далече, – вздохнул молодой человек, выразительно закатив при этом глаза, а затем, вернув их в прежнее положение, понизил голос и, приподняв правую бровь, произнёс: – По делу я. По делу.

«Ну что, что ему от меня надо?» – продолжала страдать Маргарита Петровна. В это время молодой человек сдвинул тросточкой цилиндр на затылок и неожиданно подмигнул ей. «Хлестаков!» – ахнула про себя Маргарита Петровна.

Некоторое время незнакомец и Маргарита Петровна выжидающе глядели друг на друга. Первым не выдержал молодой человек.

– Ну, я, пожалуй, пойду, – как-то нерешительно произнес он и попятился к двери. – Не буду вам мешать, друзья мои. Прошу вас, продолжайте и помните, что ученье – свет, а неученье – тьма.

– Во дает! – восторженно прошептал Максимов.

Вскоре после ухода таинственного незнакомца раздался звонок, и ребята с криками бросились из класса на его поиски. Маргарита Петровна, всё еще не придя в себя от случившегося, направилась в учительскую. Стоя перед зеркалом и внимательно разглядывая свое лицо, она увидела, как в комнату стремительно вошла учительница мировой художественной культуры и, садясь за стол, сердито произнесла:

– Представляете, запланировала на сегодня в восьмом классе тему «Дворянский быт начала 19 века» и ещё неделю назад договорилась с театральной студией, что они пришлют двух актеров в одежде пушкинских героев. Так вот Татьяна пришла, а Онегина нет. Он только под конец урока явился.

– На то он и Онегин, – глубокомысленно произнёс физик.

«Шёл в комнату, попал в другую», – простучало в голове у Маргариты Петровны.

Зима в этом году выдалась на редкость суровой, но к середине февраля морозы ослабели, и пусть по утрам ещё было довольно холодно, днём уже пригревало по-весеннему.

Я брёл по тропинке безлюдного парка, подставив спину солнечным лучам и наслаждаясь их теплом. Наверное, в этот момент я был похож на кота, который вылез на солнце, чтобы погреться.

Неожиданно моё левое плечо ощутило внушительный удар.

Я обернулся: передо мной улыбалось и светилось ясным солнечным светом рыжеватое лицо Серёги Черепанова. Прищурив янтарные глаза в обрамлении огненных ресниц, он насмешливо смотрел на меня.

С Серёгой мы когда-то жили в одном доме, но в друзьях я у него в те далекие годы не значился. И не только из-за того что был моложе его, но ещё и потому, что у Серёги с младых лет было сформировано негативное отношение к тем ребятам, чьих родителей, в отличие от Серёгиных, было принято называть интеллигенцией. «Вот вы где, интеллигенты, сидите у нас, у рабочего класса», – неоднократно говаривал мне Серёга, выразительным жестом показывая при этом на свою шею.

Жизнь его не отличалась большим разнообразием. Кое-как он окончил школу и, до того как уйти в армию, бесцельно болтался по нашему городку, довольствуясь редкими набегами на соседские гаражи и погреба. Родители на проделки сына смотрели сквозь пальцы, предпочитая каждые выходные устраивать праздники и гулять во всю широту русской души. Однако когда для него настал черёд исполнения воинского долга, они, как положено, устроили сыну проводы.

В армии Серёга попал в стройбат, но так как он ничего не умел делать, то трудовая деятельность пришлась ему не по душе, и он пару раз даже был склонен к побегу. Незадолго до его демобилизации родители Серёги, отмечая какое-то очередное важное событие в своей жизни, закурили в кровати и, не потушив папирос, заснули. Результатом столь неосторожного обращения с огнём стал пожар семейного ложа, на котором и скончались до приезда пожарных обгоревшие до неузнаваемости Черепановы-старшие.