— Пока нет, но захватим, — решительно заявил Олег. — Я обнаружил, где штаб «зеленых». Впрочем, может, и захватили уже, — спохватился он. — Жаль, если так!

— Тебя прислал кто? — спрашивал Саша.

— Андрей Михайлович. Говорит: «Разузнай, где Никитин, и выручи». Ну я, конечно, разумеется, и выручил.

— Как же ты на крышу залез? — спросил Борис, засовывая рыжему в рот траву.

— Измена-а! — хрипел рыжий. — Все равно-о…

— Очень просто: по сосне. Видите, сосна, и сук от нее над крышей простерся? Я на сосну влез, — рассказывал Олег, — а потом по этому суку — на крышу.

— Ясно, твой метод, — улыбнулся Борис.

— Только за сук уцепился, а этот тип к сосне подошел. Стоит, как тетеря, а я над ним вишу. Красота! Так и подмывало меня: прыгай! Да подумал, догадаетесь ли вы, ведь сосну из окошка не видно. Ну и висел целую минуту, пока он не отошел. Смех!

— Молодец, Олег! — похвалил Подгайного Саша. — Не зря мы тебя в лагеря взяли.

Тем временем рыжий был надежно связан, и как выразился Олег, «лишен силы голоса».

Олег храбрился:

— Я его на плече понесу!

— Как же ты его понесешь? — насмешливо спросил Саша. — Он ведь тяжелее тебя.

— Мы потащим его, как зверя! Привяжем к жерди, на плечи — и айда!

Идея Олега была немедленно принята. Нашли крепкую осиновую палку. Оторвали от рюкзака Бориса лямки. Привязали рыжего к палке, как охотники привязывают убитого волка, — за ноги и за руки…

— Взя-яли!

И торопливая процессия из трех человек исчезла в лесу, похожем в этот ночной час на африканские джунгли.

СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ НЕЧАЕВ И АКАДЕМИК НАУМОВ

Девушка прыгала с вышки.

Она делала уже десятый или одиннадцатый прыжок.

Первые два прыжка она сделала с нижней площадки, но эта высота ее не удовлетворила.

Она влезла на среднюю площадку и упала в воду очень неудачно, подняв целый столб брызг.

Следующий прыжок был не лучше.

Опытные прыгуньи падают в воду с мягким всплеском. Этого нельзя было сказать о девушке: над бассейном каждую минуту раздавался звук хлесткой пощечины.

Девушка прыгала неумело, ударяясь о воду то животом, то боком, то чуть ли не спиной.

Неудачные прыжки причиняли ей боль: тело ее покрылось багровыми пятнами.

Еще прыжок, еще!..

И вот она уже взбирается выше.

Верхняя площадка. Над водой свисает доска.

Девушка несколько секунд стоит неподвижно, глядя куда-то высоко в небо, а потом идет по доске и прыгает с верхней площадки.

Она без страха и без всяких сомнений делает десятый или одиннадцатый прыжок.

Смело, упорно, самозабвенно.

Время — около семи часов утра. Солнце еще не утратило свои ранние золотистые оттенки. Оно светит не жгучим, ярко-белым, а теплым, чуть желтоватым огнем. Над дачным поселком Белые Горки стоит ароматная тишина.

В бассейне, кроме девушки, — никого. Кажется, и поблизости нет посторонних свидетелей…

Впрочем, есть!

В сквере, рядом с бассейном, сидят на скамейке двое пожилых людей в белых костюмах. Один так совсем старик: маленький, сутулый, на щеках морщины, руки, лежащие на коленях, тоже в морщинах. Ему лет шестьдесят пять, но глаза, еще не утратившие яркой синевы, смотрят необыкновенно молодо. Морщинистые, крепкие руки выдают рабочего человека. Наблюдательный человек сказал бы, что старичок потомственный токарь или слесарь, недавно ушедший на пенсию. И наблюдательному человеку поверили бы. А напрасно. В таких случаях легко ошибиться. Слесарь? Нет, не слесарь, а всего-навсего академик. Да, академик Наумов — этот маленький старичок с морщинистыми руками рабочего. Впрочем, свой трудовой путь он начал рабочим, и с тех пор руки его трудились беспрестанно: они знали и холодную тяжесть металла, и шершавую твердость дерева, натирающего мозоли, и влажную мягкость поднятой на лопате земли. Лучше всего руки академика знали землю. Этой земли, сухой и мокрой, животворящей и мертвой, как камень, соленой и пресной, руками его перещупано и перетерто многие тонны. Недаром руки покрылись глубокими темными морщинами! Как прекрасны эти рабочие морщины на сильных руках человека!..

Второй мужчина был лет на пятнадцать моложе академика. Невысокого роста и средней кряжистости, — вовсе не косая сажень в плечах, — он рядом со своим соседом казался гигантом: академик был все-таки очень мал и тщедушен — совсем подросток, если говорить о комплекции.

Второго можно было принять за какого-нибудь младшего научного сотрудника. Костюм на нем был из простого полотна, белые полуботинки — обыкновенные, парусиновые. Лицо — крепкое и смуглое, к тому же загорелое, только верхнюю часть лба, ниже сухих коротких волос, не тронул загар. На лице — выражение внимательности и даже почтительности. Руки, ясно видно, тоже не гнушались черной работы, хотя, конечно, далеко им было до рук академика. В общем, типичный вид младшего научного работника, в полной мере уважаемого академиком. И все-таки этот мужчина не был научным работником и вообще не имел почти никакого отношения к научному миру. В агрономии-то во всяком случае он разбирался совсем мало, знал только, что существует рожь, ячмень, пшеница, а отличил бы ячмень от пшеницы или нет — сказать трудно. Вот он-то как раз и был из потомственных рабочих, сын литейщика и сам в прошлом литейщик — Сергей Иванович Нечаев, секретарь Чесменского горкома партии.

Девушка, прыгающая с вышки, не замечала этих двух мужчин. А они внимательно наблюдали за ней. Они изумленно покачивали головами и глядели на нее с восхищением. Когда она влезла на третью площадку, секретарь горкома поднялся и хотел удержать ее, но академик остановил его движением руки. Секретарь горкома сел, целиком доверяя академику, хотя все время лицо его было напряженным и тревожным. Когда же девушка вынырнула из воды и спокойно поплыла к лесенке, у секретаря горкома вырвалось одобрительное восклицание. Затем он радостно засмеялся и проговорил:

— Завидное упорство.

Академик сказал:

— Мы выстроили за двадцать с лишним лет нашей власти десятки новых городов, оснастили страну индустрией, создали колхозный строй, вырвав из петли собственничества сто миллионов мужиков. Когда мы с тобой вступали в партию, нас было всего двести тысяч, теперь нас миллионы. И все-таки я сказал бы, что мы не сделали ничего, я повторяю, ни-че-го, не воспитай мы вот этих, — и академик ткнул пальцем в сторону девушки, которая опять лезла на вышку.

— Это верно, — согласился секретарь горкома.

— Ты думаешь, я не доверил бы этой девочке большое дело? Да я сейчас, сию минуту, повторяю, сию минуту, доверил бы ей всю страну! Ты мне будешь возражать? Ты скажешь, что я впал в старческое прекраснодушие? Погоди! — остановил он секретаря горкома, который хотел что-то вымолвить. — Я сужу не только по этой девочке. Я давно наблюдаю за молодежью.

— Дорогой Александр Александрович! — воскликнул в ответ секретарь горкома. — Целиком солидарен с тобой. Самое дорогое, самое бесценное наше достижение — это наша смена, молодежь, изумительный народ, да, да, вы правы, народ, которым можно гордиться!

— Мы родились с тобой рабами. Мы разорвали цепи рабства, но родились рабами. Рабочие ли мы были, мещане ли, дворяне ли — все равно. — Академик помолчал, задумчиво, с грустинкой глядя куда-то вдаль, очевидно, назад, в свое прошлое. — Да, все равно, — решительно повторил он. — А они, — он проводил очередной полет девушки ласковым взглядом деда, любующегося своей внучкой, — а они родились свободными людьми. Нет, только подумать, впервые в истории человечества родилось свободное поколение! Оттого-то так высок и стремителен полет его!

— Когда я сталкиваюсь с неудачами, а они бывают, ты это знаешь, и мне становится грустно и больно, я всегда почему-то вспоминаю о том, что за моей спиной стоят двадцать, тридцать миллионов мальчишек и девчонок, двадцать, тридцать миллионов бойцов, — сказал секретарь горкома, — бойцов непоколебимых, и эта мысль всегда подстегивает меня, вооружает, дает свежие силы.