— Да, Боря, ты. Открою тебе секрет: немцы и их сообщники заинтересовались деятельностью истребительного батальона в районе Белых Горок. Спасая положение, мы вынуждены были рассекретить одну из наших баз. Разумеется, мы вывезли часть продуктов. Остальные были взорваны, когда отряд карателей окружил базу. У немцев, нам кажется, сложилось впечатление, что уничтожены основные наши запасы. И сделать это помогли им вы — ты и Юков, будьте вы неладны! — засмеялся Нечаев. — Теперь понимаешь, почему ты должен идти?

— Понимаю. Когда и где я сказал об этом Юкову?

— Первого числа, в городе, перед тем, как отправиться за продуктами.

— Ясно. Я встречался с ним в городе и знаю где.

— Теперь — главное, — сказал Нечаев. — Мы узнали, что Юков обнаружил списки людей, предназначенных к уничтожению. Как это важно — добыть чудовищные списки! Юков вошел в контакт с сотрудницей русской полиции Еленой Лисицыной…

— Знаю, мы сидели когда-то на одной парте.

— Вот, вот, это нам тоже известно. Однако ближе к делу, Борис, — продолжал Сергей Иванович. — Сегодня ночью мы узнали, что по неизвестным причинам лопнула нить, связывающая нас с Юковым. Аркадий остался в пустоте. Мы не смогли предвидеть такого поворота событий. А связь с Юковым нам жизненно необходима уже только потому, что, мы уверены, в руках у него находятся эти списки. Надо спасать советских людей, оставшихся в оккупации. Ты должен найти Юкова и вместе с Соней — кроме того, мы дадим тебе несколько адресов верных людей — вместе вы оповестите людей, которых еще не арестовали оккупанты. Если же… — Нечаев замолчал, провел ладонью по лицу и продолжал тише: — Если же ты не застанешь Юкова… все может случиться, тебе самому придется добыть эти списки. Или же указать нам пути. Ориентир — Лисицына. Кроме того, у тебя есть козырь: ты навел оккупантов на след базы. Применишь этот козырь. Но только в том случае, если Юков — где бы он ни оказался — остался у немцев вне подозрения. Вот общая задача. О частностях придется еще долго говорить. Времени мало. Вы пойдете сегодня в ночь. Возражения есть?

— Нет, товарищ командир.

— Георгий, пригласи сюда Компаниец.

…В овраге трудно найти укромное местечко. Но поговорить им надо было наедине, и Людмила — на глазах у нее закипали слезы — все вела и вела Бориса мимо землянок, дальше, в глушь леса.

— Погоди, Люся, мало времени, — сказал Борис, тоскливо оглядываясь назад. Он остановился.

Людмила прильнула к нему, заплакала.

— Почему не я? Почему не меня? — зашептала она сквозь слезы. — Чем я хуже?

— Ну не плачь… погоди… нельзя же… Понимаешь, я с тобой хотел но… Понимаешь, это ведь отряд.

Борис целовал девушку и все добивался, добивался, понимает ли Людмила, почему не ей выпала доля идти в Чесменск. Но Людмила не могла сейчас понять.

— Как я боюсь, как я боюсь за тебя! Если бы я была твоей женой! Если бы!.. Дура, дура! Почему я не стала твоей женой! — с отчаянием заговорила она. — Мы шли вместе, — могла же я стать твоей женой!..

У нее подламывались ноги, она склонялась к земле, но Борис удерживал ее.

Людмила горячо, бессвязно говорила, умоляла Бориса. Стиснув зубы, Борис сжимал девушку в объятиях и лишь изредка повторял одно и то же.

— Ты не беспокойся… не беспокойся… не беспокойся, Люда!

Но Людмила просто не слышала этих утешений. Да и сам Борис не понимал — о чем он просит не беспокоиться Людмилу.

— Нам пора… пора, — прошептал Борис.

Ему хотелось сказать ей, что своими слезами, отчаянием Людмила размягчает его, но он так и не смог произнести слов упрека.

Когда через час он пошел, Людмила рванулась вслед за ним и вдруг остановилась, поняв, что теперь уже не удержать его и ничто уже не поможет… А Борис ушел и не обернулся, да и не было смысла оборачиваться: все равно в темноте трудно было разглядеть окоченевшую от горя Людмилу.

Борис и Соня знали, как легче пройти в Чесменск и что говорить встречным — своим и чужим. Они могли идти и днем, не опасаясь подозрительного глаза: в те времена сотни тысяч людей брели по дорогам и тропам во все концы захваченной врагом территории. У людей были разные цели — мирные и немирные, люди искали и крова, и хлеба, и тайных встреч. Остаться незамеченным в этом людском потоке было делом нетрудным. Но всякие случайности подстерегали путников на дорогах, и поэтому Борис получил указание: встречаться с неизвестными людьми как можно реже, избегать разговоров, не ввязываться в споры.

Выдались как раз те солнечные тихие дни, которые в народе называются бабьим летом. Мирно голубело открытое небо. Летала по ветру серебристая и белая паутина, цепляясь за плечи Бориса и Сони, щекоча шею и щеки. Ослепительно горел, переливался, сверкал до боли в глазах слегка гудящий усыхающей листвой, разрисованный акварельной разноцветью, прекрасный под теплым солнцем лес.

Соня шла рядом с Борисом, касаясь иногда его плеча, и когда она касалась, он глядел на нее и улыбался. Соня тоже улыбалась. Им понятны были эти улыбки. Они без слов говорили: «Мы хорошо знаем друг друга, верим друг другу, испытали на деле дружбу, и поэтому мы твердо уверены, что не оставим один другого в беде».

Соня то и дело участливо спрашивала, как себя чувствует Борис, не болит ли его нога, не пора ли отдохнуть. Борису была приятна и дорога эта забота.

Первый день пути подходил к концу. Проселочные дороги, по которым они шли, тянулись все лесом. Здесь почти не встречались машины. А когда впереди или сзади слышался шум мотора, они наспех сворачивали в лес и пережидали в чаще, среди берез и елок, +минуту — другую+.

Встретили они раз в еловом густолесье две березки, еще не сбросившие листья, почти свежие. Тесная толпа голоногих елок окружила эти два светлых деревца. Березки стояли, прижавшись друг к дружке, совсем чужие в этом мрачноватом лесу. Верхушки их были обрызганы солнцем, и казалось, что от этих верхушек, от блестящих листьев падает на закопченные, черномазые подолы елок нежный розоватый свет.

Борис и Соня долго глядели на белые деревца. Многое напомнили они им. Крепко, прочно, высоко стояли березы в сплошном темном окружении елок и вовсе не думали сдаваться. Десятки лет простоят они, бросая нежный розоватый свет вокруг.

И грустно и радостно стало Борису и Соне. Они переглянулись и заулыбались, и эти улыбки еще больше сроднили их.

Когда они, после короткого отдыха, пошли дальше, Соня сказала:

— Мы, наверное, навеки сдружимся с тобой, правда, Боря?

— Я тоже об этом думаю, — быстро откликнулся Борис.

А Соня еще сказала:

— Я не представляю, как можно расстаться после всего этого…

Борис тоже не представлял, но он промолчал, не высказал, что волновало его сейчас.

Они шли своим путем. Они еще не знали тогда, что суждена им длинная, как жизнь, чудесная, богатая радостями и огорчениями дорога.

Глава четвертая

НЕНАВИСТЬ, СУХАЯ, КАК ПОРОХ

Да, Ленка Лисицына признавалась впоследствии, что ей смертельно хотелось подслушать, о чем все-таки разговаривал Аркадий Юков и начальник полиции белогвардеец Кузьма Дорош. Ленка, в последние годы — Елена Потаповна, по мужу Головкина, хвасталась, что помогла спасти несколько сот советских людей, приговоренных оккупантами к расстрелу. Она сочинила подходящую историю, как ей удалось похитить списки вместе с Женей Румянцевой, героиней-подполыцицей, передать их в надежные руки. Ленка не выставляла себя героиней и подвижницей: она была умнее, чем можно было думать. Нет, вернее, она была хитрей, чем о ней думали. Она не выдавала себя за подпольщицу, она только помогала подпольщикам.

Но это только после, когда был потушен пожар, она всячески хулила Аркадия. В сентябре же 1941 года Ленка восторгалась Аркадием. Она почти любила его. Она с радостью приняла бы все его предложения. Она вообще легко принимала разные предложения и вовсе не стеснялась показать себя нескромной. Аркадий в ее глазах был величиной, а всякую величину она готова была лобызать, хотя и не безвозмездно, но вполне искренне.