СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ

Прижавшись щекой к ржавому, пахнущему керосином металлу, Саша услышал знакомые, сразу перенесшие его в мирные дни звуки. «Кукушка, что ли?» — подумал он, приподнявшись и глядя вдоль трубы — туда, где в резко очерченном круге тихо шевелилась зеленая листва и зыбко дрожали и искрились сочные блики света. Внезапно из самой глубины сердца поднялось детское назойливое желание.

— Кукушка, кукушка, сколько лет мне осталось жить? — чуть слышно прошептал Саша.

— Ку-ку! — ответила кукушка и замолчала.

«Мало, — он усмехнулся, — всего один год. Или в теперешнее время, может быть, много?»

Нужно было вылезать на волю, под солнце, и Саша полез в трубе на коленях, задевая затылком за шершавый верх. Он высунул наружу голову и, прислушавшись, вылез, встал во весь рост…

Слева была невысокая насыпь железнодорожного полотна, за нею виднелись крыши домиков железнодорожного поселка. Справа, почти вплотную к насыпи подступал сосновый бор. В светлой глубине его на ярко-бронзовых стволах сосен и на бурой, лишенной растительности земле играло солнце. Где-то тихо, методично поскрипывало сухостойное дерево. По небу, как и вчера, плыли, громоздились друг на дружку мягкие и белые, как свежий снег, облака. В зеленых, еще не тронутых предосенней желтизной кустах посвистывали птицы. Иногда подувал холодящий тело ветерок, и тогда листва рябила и колыхалась с веселым шелестящим звуком. Разлитая вокруг тишина, которую скрип сухой осины, свист птиц и шелест листьев не нарушали, а, наоборот, подчеркивали, была совершенно мирная, спокойная, в ней не чудилось ничего страшного, зловещего. Это была обыкновенная, даже приятная тишина с блеском и запахом совершенно обычного солнечного утра. Но Саша-то знал настоящую цену этой тишине!

Он почти враждебно оглядел веселую зелень кустов, стройные колонны сосен, поблескивающие на солнце рельсы. Эти яркие мирные краски вместе с совершенно мирной тишиной, эти безмятежные, праздничные голоса птах, эта шаловливая игра солнечных бликов — все было ненатуральным и предательским. Ведь над всем этим властвовал сейчас враг, фашист. А значит, ни тишины, ни спокойствия не было. Была война.

Ноги, руки, лицо, все тело Саши покрывала въедливая грязь. Он был в грязи, как в сером панцире. Дырявые на коленях брюки коробились и хрустели. Волосы на голове слиплись. Кожа ныла и зудела.

Оглядевшись по сторонам, Саша углубился в сосновый бор, прошел его и снова очутился на пустынном берегу Чесмы. Берег зарос ивняком. Кусты были расположены островами среди песчаной отмели. Саша разделся, вошел в воду. Вчера река катила большие розоватые в сиянии заката волны. Сегодня только середину ее морщил ветерок, и тогда кусты покачивались и плыли, а облака, казалось, то уходили глубоко под воду, то поднимались на поверхность.

Обмывшись, Саша вылез и, сидя на корточках, тихонько дрожа от холода, осмотрел одежду. Он сначала вытащил завернутый в тряпку пистолет, проверил, не заржавел ли механизм. Из другого кармана извлек высохшую березовую щепку, которую бережно хранил все время. Щепка напомнила ему Батракова, осаду в монастыре. Щепка была нужна Саше, хотя он, собственно, и не знал — зачем все-таки?.. Щепку он решил сохранить.

Выстирав штаны, трусы и майку, Саша развесил их на гибких лозах ивняка и сел под кустом. Невеселые думы охватили его.

Как крошечная песчинка, затерялся Саша на своей земле. В переплетении тысяч человеческих судеб его судьба, может быть, еще не самая горькая. Другим пришлось похуже. Многие погибли на своем боевом посту, есть и такие, которые живыми попали в лапы врага. А каково раненым, тем, что лежат в безвестных окопах, в ямах и балках!.. А он, Саша, жив, невредим и свободен. Земля просторна, леса вокруг города — темные, глухие. В оврагах и тайниках вокруг озера Белого прячутся сотни людей. Да и в городе всегда отыщется убежище. Остались же в городе свои, советские люди! Остались для подрывной работы в тылу врага. Нет, ему, Саше, рано отчаиваться! Все это — леса, реки, небо, солнце — все наше, русское, советское, наши тропы, наши тайные убежища. Все, все наше! И тишина, и веселый шепот кустов, и рябь речная, и предосенний запах увядающих трав. Никому не отнять у Саши драгоценного ощущения Родины!

Одежда быстро обветрилась.

Саша оделся.

Неприятно смотреть на лохмотья, на развалившиеся полуботинки, заскорузлые, с привязанными проволокой подметками. Майка, распоротая на животе, со следами машинного масла и копоти, годилась разве что для пугала. Идти в ней по городу было нельзя. Каждый зевака невольно подумал бы: откуда появился парень в такой одежонке?

Саша решил раздобыть себе более подходящее платье. Он снова пошел через сосновый бор к железнодорожному поселку.

Поселок был нем и безлюден. Окна уютных одноэтажных домиков закрыты ставнями.

«Неужели все еще спят?» — удивился Саша и взглянул на солнце: оно поднималось к зениту.

Поселок словно вымер, и Саша понял истинную причину этого: пришла чужая, враждебная жизни сила.

«Зайду сюда», — подумал Саша.

Домик, который он облюбовал, ничем особенным не отличался от десятков других, только вокруг него было много зелени и цветов. Клумбы и грядки были чистые, словно сегодня утром их аккуратно пропололи; цветы — розовые астры и белые хризантемы — еще не увяли. И это понравилось Саше. Он решительно постучался в низенькую калитку.

Посторонний, чужой в этом мире безмолвного оцепенения звук гулко разнесся по соседним дворам, но не родил ни здесь, за синими ставнями, ни у соседей ответных звуков. Но Саша чувствовал, что сквозь ставни, сделанные из отдельных планок, как сквозь щели бойниц, на него смотрели настороженные и испуганные глаза. Он подождал минуту, а потом постучался еще раз и крикнул:

— Хозяин! Эй, хозяин!

Скрипнула дверь, послышались шаги. Они замерли. Саша ждал. В доме снова установилась тишина. Саша открыл калитку и прошел к двери.

— Открой, хозяин, — тихо сказал он, зная наверняка, что за дверью кто-то стоит.

— Кто там? — немного погодя раздался неприветливый мужской бас.

— Свои.

— Кто — свои?

— Русский я. Дело есть.

— Кто — русский? — недоверчиво, почти враждебно спрашивал мужской голос из-за двери. — И какое дело?

— Да откройте же! — нетерпеливо воскликнул Саша. — Неужели вы меня боитесь?

Лязгнул засов, в щель выглянула голова с бородой и усами, опущенными вниз. Холодные серые глаза внимательно окинули Сашу. В них ничего не дрогнуло, не засветилось ничего, только, может быть, в самой глубине холодела сдержанная тревога.

— Не пожалейте старой рубахи и каких-нибудь штанов, отец, — сказал Саша.

Мужчина помолчал. В глазах его по-прежнему ничего не отразилось.

— Все равно фашисты до нитки оберут, — прибавил Саша.

— Заходи, — еще помолчав, выдавил мужчина. А в глазах его по-прежнему — ни теплоты, ни простого человеческого сочувствия. — Откуда? Кто такой? Чего шляешься? — спрашивал он, идя по скрипучему коридору.

— Местный я, застрял под Валдайском.

— Солдат? — мужчина остановился.

— Нет.

— Что под Валдайском делал?

— На оборонительных работах был.

— Шляешься не в ту пору, — проворчал хозяин и впустил Сашу в полутемную, освещенную керосиновой лампой кухню.

Очень не понравился Саше этот крепкий на вид, жилистый и, кажется, не очень старый — так, только бороду отрастил — человек. Такому в самый раз — винтовку в руки, да в бой, а он, видно, живет по принципу «моя хата с краю». Очень не понравились Саше и засовы, тяжелые, старинного литья, чугунные засовы, которые охраняли дверь от чужого вторжения. И Саша, чувствуя, как растет в груди глухое раздражение, вдруг сказал с усмешкой:

— Засовы от немцев не помогут, хозяин.

— А ты, парень, молчал бы! — с угрозой ответил мужчина. — Я тебя добром впустил, прикуси язык — сами с усами.

— Это видно.

— Чего видно? — повысил голос мужчина. — Мое дело — и кончен разговор. Ты что, просить портки пришел или критиковать?