ГАЛА. Хорошо. Как скажешь. Свет мы оставим включенным, чтобы ты не заблудился на обратном пути.

ЭРНСТ. Она тебя расстроила.

ЭЛЮАР. Нет, конечно, нет.

ЭРНСТ. Послушай, если ты не хочешь, чтобы мы…

ЭЛЮАР. Нет, нет. Все хорошо. Правда. Это не конец света, если жена человека хочет переспать с его лучшим другом. Все равно мы скоро умрем. Это глупо, скорбеть из-за неверности. Если между двух людей существует верность, она должна возникать естественно. Но ожидать этого наивно. А пытаться принудить к ней – безумие. Мы раздеваемся, одеваемся, раздеваемся снова. Наши тела соприкасаются с разными людьми. Какое это имеет значение? Разумеется, всякий раз, когда она обнажена – это другая вселенная. (Пауза). Но это нормально. Все нормально.

(Пауза).

ЛЕОНОРА. В аду есть зал зеркал, в котором ты видишь себя, каким видят тебя другие люди.

БРЕТОН. В начале мы все еще называли себя дадаистами. Но со временем мой конфликт с Тцарой только нарастал.

ТЦАРА. Пятьдесят седьмой манифест Дада. Андре Бретон в роли швей ной машинки, Поль Элюар приглашен на роль зонтика.

БРЕТОН. Почему я всегда швейная машинка? Почему я не могу быть зонтиком.

ТЦАРА. Бум-бум-бум. Вак-вак-вак. Глава сто тридцать вторая. Анатоль Франс пожирается пингвинами, демонстрируя, что искусство – каннибализм объектов, и каждый имеет право на собственное безумие, так же, как и на собственные экскременты. Я очень сожалею, что вынужден побеспокоить вас, мадам, но я не могу продолжать, пока вы не уберете с головы этого кальмара.

ЖЕНЩИНА-С-КАЛЬМАРОМ (поднимает руку, снимает кальмара, смотрит на него, начинает кричать и бегать кругами). А-А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А-А!

ВЕЛОСИПЕДИСТ (старик с длинной, седой бородой, имитирует куриц). Куд-кудах, куд-кудах, куд-кудах.

ЖЕНЩИНА-С-КАЛЬМАРОМ (убегает со сцены, держа кальмара в руке, крича). А-А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А-А!

БРЕТОН. Я не хочу никого критиковать, но иногда задаюсь вопросом: если бы люди не были такими глупыми, могли бы они более позитивно реагировать на наши представления?

ТЦАРА. Я не хочу, чтобы люди реагировали позитивно. Я хочу высасывать их мозги и выворачивать головы наизнанку. Почему ты такой пугливый? Как маленькая мышка. Мы должны заставить людей всем сердцем сожалеть, что они пришли в театр! Мы должны сбивать их с толку до такой степени, что они забудут, кто они! Шлен! Глен! Слоновий член! Мы хотим так разозлить аудиторию, чтобы каждый зритель отрывал себе голову и в отвращении швырял на сцену! ПЕНИС ФАЗАНА! ДИАРЕЯ БРОНТОЗАВРА! И КОГДА ОНИ ПОТРЕБУЮТ ВЕРНУТЬ ДЕНЬГИ, МЫ ПОТРЕБУЕМ МЕНЕЕ УРОДЛИВЫХ ЗРИТЕЛЕЙ, ПОСЛЕ ЧЕГО ПОМОЧИМСЯ НА НИХ!

(Корова, пошатываясь, проходит мимо с тубой на голове).

БРЕТОН. Но так ли необходимо мочиться на них?

(БРЕТОН и ТЦАРА прохаживаются на сцене, продолжая спорить, появляется Официант в маске бородавочника, с подносом, на котором голова бородавочника, идет вслед за ними).

ТЦАРА. Лучший способ продемонстрировать любовь к своему соседу – съесть его. Что, по-твоему, они ели на последней вечере? Лазанью? Они ели куски Лазаря, поджаренного на вертеле. Если зрители хотят послужить человечеству, они могут молотить себя по физиономии, пока не упадут замертво.

БРЕТОН. Но они не понимают, что мы пытаемся делать.

ТЦАРА. Невежественность по части Дада – не оправдание. Мир бессмысленный, как и искусство. Мы держим зеркало перед каким-то говнюком, держащим зеркало.

БРЕТОН. Если ты думаешь, что все бессмысленно, почему вообще пишешь?

ТЦАРА. Потому что мне надоело смотреть на кошку. Потому что я не могу откладывать яйца. Потому что Богу необходимо что-то такое, чтобы подтирать зад. Почему ты пишешь? Чтобы женщины спали с тобой?

БРЕТОН. Ну… В том числе, да.

ТЦАРА. Получается?

БРЕТОН. Не так, чтобы очень.

ТЦАРА. Любовь всех делает глупыми. Дада – за глупость, но не за любовь. Любовь – это секс плюс опасность плюс предательство. Дада против надежды. Против будущего. Я шучу, потому что все – шутка, и все шутки – говно, поэтому все – говно. Мир – это божий сортир, и его стены обклеены галлюцинациями. Почему тебя волнует, что кто-то думает? Они всего лишь стадо свиней.

ОФИЦИАНТ. Прошу извинить, мсье, но я – не свинья.

ТЦАРА (поворачиваясь к официанту). Пошел бы ты куда-нибудь и плюнул в суп.

ОФИЦИАНТ. Я никогда не плюю в суп. Я плюю в подливу. В суп мы срем.

(Разозленный официант уходит).

БРЕТОН. Я абсолютно согласен, что необходимо использовать иррациональные методы, чтобы пробивать самодовольство респектабельных людей. Мы исследуем иррациональное, чтобы учиться у него. Но это бессмысленно, поклоняться чистой случайности ради нее самой.

ТЦАРА. Как мы можем поклоняться чему-то еще? О реальности мы точно можем сказать только одно: она убивает тебя, и всех, кого ты любишь, и все, что тебя волнует. Реальность – это воображаемый маньяк-убийца, божество, которое убивает и мучает все, что имеет для нас значение. Моя работа не в том, чтобы обнадеживать людей. Моя работа – быть тараканом в их яичнице-болтушке.

БРЕТОН. Но я тоже таракан в их яичнице-болтушке, а ты постоянно нападаешь на меня.

ТЦАРА. Потому что ты всегда хочешь всем рулить, и ты постоянно что-то лопочешь о превосходстве французской нации. Нация – это культурная ассоциация одинаково мыслящих психопатов. И ты обо всем выносишь суждения. Как может Дада выносить суждения?

ДАЛИ. Я не выношу суждения. Я испускаю газы.

БРЕТОН. Отказ выносить суждение означает вынесение суждения на вынесение суждений. Когда ты говоришь, все – говно, ты выносишь суждение. Простого уничтожения недостаточно. Наша миссия – достичь уровня реальности, лежащего под этим видимым всем слоем, более глубокой реальности, которой обычно могут достигнуть только мистики и безумцы. И Фрейд показал нам, каким путем можно туда добраться. Ворота в другой мир – подсознание. Автоматическое письмо, свободные ассоциации и принятие вроде бы случайных ассоциаций – все это часть наших исследований. Мы стремимся найти мистические объекты, которые стимулируют наше внутреннее зрение и открывают порталы во внутренний лабиринт. Ерунда – не просто ерунда. Она может стать порталом к истине.

ТЦАРА. Извини, не знаю, о чем ты говоришь, но это не Дада.

БРЕТОН. Отлично. Тогда это что-то еще.

ТЦАРА. Все что-то еще. (Внезапно обессиливший, садится). Ох, черт. Да какая разница? Как сказал мне Альберт Эйнштейн после нескольких стаканов пива, если достаточно долго смотреть вдаль, то закончишь разглядыванием собственной жопной дырки. Если хочешь найти Бога, нужно забраться в свой зад. Может, все – говно, но, по крайней мере, с Дада мы можем срать разными цветами. Лавандовым говном. Ярко оранжевым. В крапинку. Я практиковался срать двенадцатигранниками. Но в итоге, это ничто. Я верю в ничто.

БРЕТОН. Я думаю, в глубине сердца ты ищешь что-то, помимо этого нигилизма.

ТЦАРА. Тост. Я предлагаю тост в память усопшего Самуэля Розенштока.

БРЕТОН. Кто такой Самуэль Розеншток?

ТЦАРА. Никто. Просто умерший румын. Каких очень даже много. Кто-то, на кого я был очень похож, когда не был тем, кто я сейчас. Но теперь Самуэль Розеншток мертв. Я знаю, потому что убил его сам. Он удрал в Цюрих, чтобы его не призвали на эту нелепую комическую войну, где Розеншток исчез, а на его месте магическим образом появился Тцара, начал играть в шахматы с Ленином, который жульничал. Воображаемая личность, звали ее Тристан Тцара, убила бедного румынского еврея Самуэля Розенштока, который даже не существовал. Розеншток мертв, мертвец – никто, а Тцара никогда не был кем-то, так что мы можем выпить. Изменение имени и превращение в изгнанника – этапы по достижению моей цели: стать даже большим никто, чем я был раньше. Барабаны. Регтайм. Цепеллины. Гигантские бананы. Все, что угодно, вносящее путаницу. Но никогда не старайся найти смысл. Это тебя убьет. Поиски смысла ничем не лучше любви. За ушедшего от нас Самуэля Розенштока. Пусть воображаемый Бог пожалеет его сморщенные яйца.