– Эх, мужики, – мечтательно вздохнул Тоша, размягченный выпитой водкой, – Хорошо-то как… А помнишь, Костя, как мы с тобой в "Селене" на гитарах бацали?
– Ага, – кивнул я, – прогулки по Гарьинскому "проспекту любви"? Помню, помню твою Машу…
– Гы-гы, – отозвался Тоша. – Да-а… Молодые были!
– Какую еще Машу? – заинтересованно вскинулся Юрьич.
– А была у нас такая – Маша, – оживился Тоша. – Из местных. Это когда мы с Костей в стройотряд выезжали в Коми. Тоже щитовые дома ставили. Костю тогда еще чуть из стройотряда не поперли – он командирскую жену матом обложил…
– Да ты не про жену, ты про Машу давай, – перебил его Юрьич.
– Погоди. Сейчас будет и про Машу, – успокоил его Тоша. – Мы тогда с Костей на танцах в клубе играли. Двенадцать часов бывало отработаешь, а потом – в клуб, на гитарах играть. У нас там ансамбль был – "Селена" назывался. Гена был у нас тогда на ударнике, а Вовик – соло-гитара… Костя, помнишь Вовика?
– Помню, помню, как он пьяный со сцены в зал упал…
– Да ты не про Вовика, ты про Машу рассказывай! – все более горячился Юрьич.
– Сейчас, сейчас – будет и про Машу… Но сначала была там еще такая – Вера. Костя, помнишь Веру?
– Какую еще Веру?
– Здрасте, какую Веру? Ты же сам еще с ней на свадьбе танцевал. А мне ее потом провожать пришлось – ты напился и свалил куда-то…
– Это, погоди, которая в зеленом платье была, единственная приличная дама? Мы тогда по очереди с ней танцевали?
– Да, да, да, да! – подтвердил Тоша. – Она самая…
– А ну вас в задницу, – обиженно сказал Юрьич и начал по новой разливать водку…
Сам он почти не пил, только чисто символически поддерживал компанию.
А Тоша окончательно ушел в воспоминания, физиономия его размягчилась и приобрела умилительно-влюбленное выражение, глазки повлажнели и замаслились. Речь его становилась все более путанной и медленной.
Время от времени он вскакивал с места и уходил в темные кусты. Возвращался оттуда грустный и притихший. Потом принимался вдруг считать своих бывших жен:
– Одна – в Швеции, – говорил он и загибал палец, – Вышла замуж за какого-то водопроводчика. Будто у нас в России мало водопроводчиков! Другая – выучила японский, уехала в Японию. В Японию! Ни куда-нибудь!.. И сына с собой увезла. Будет теперь, блин, японцем… Юрьич, ну разве я похож на японца?
– Нет, не похож, – охотно откликался Юрьич.
– А третья, вообще не знаю где…
– Да, плохи твои дела, Христофор Бонифатьич, – говорил я грустно.
– Эх, мужики, прошла молодость! – вскрикивал Тоша и падал головой на хлипкую Юрьичеву грудь.
– Плачь, Тоша, плачь, – приговаривал Юрьич с ласковой суровостью. – Слезы – они очищают…
Непонятно когда и как, мы забрались наконец в палатку и заснули тяжелым пьяным сном.
4.
Утро выдалось ясное и холодное. Косоворотов вылез из палатки последним, хмурый и помятый. Ушел в кусты, вернулся оттуда с тремя пустыми бутылками.
– Это что же, – удивленно произнес он. – Мы вчера полтора литра уговорили?
– А ты что думал? – сказал я.
Юрьич обнаружил вдруг за палаткой непереваренные остатки вчерашнего ужина.
– Кто блевал? – строго спрашивал он нас. – Кто изгадил мой участок?
Никто не признался.
– Хороших работничков я себе нанял, – театрально сокрушался Юрьич, будто бы и не он вчера усиленно подливал нам в кружки "Пятизвездную". – Облевали все мое болото…
С трудом превозмогая похмелье, принялись мы с Косоворотовым размечать обвязку, распиливать и ворочать тяжелые брусья.
Юрьич пошел за водой к роднику. Возвращаясь обратно с двумя полными котелками, он зацепился ногой за кочку и повалился в сырой мох, разбрасывая воду во все стороны.
– А, ба-лин! – закричал он, падая.
Тоша мрачно посмотрел в его сторону, хотел что-то сказать, но сдержался и ничего не сказал.
– Слишком ногами широко машешь, – строго заметил я Юрьичу. – Не на плацу.
– Да, па-ашел ты, – огрызнулся Юрьич, собрал свои котелки и снова побрел за водой.
Тоша был молчалив и угрюм. Я старался не раздражать его пустыми разговорами. Мы молча пилили брус, молча укладывали его "в лапу", молча вырубали пазы для лаг. Время от времени Тоша говорил: погоди, и ползал по обвязке с ватерпасом, выверяя горизонт. В стройотряде мне как-то не доводилось работать вместе с Тошей – обычно он работал с более сильными напарниками.
Потом мы пили горячий чай, пили много, отпиваясь после вчерашнего. Есть не хотелось.
Потом Косоворотов вбивал здоровенные гвозди, скрепляя углы обвязки. Вбивал расчетливо и сильно. Я размечал и устанавливал лаги – работа скорее математическая, нежели физическая.
Изредка Тоша поворачивал голову и кричал негромко: Юрьич, подай-ка пилу, – или, – Юрьич, принеси еще больших гвоздей." И Юрьич вроде бы и поспешая, но вместе с тем как бы и не торопясь, подавал пилу или же лез в палатку за гвоздями…
К вечеру мы собрали нижнюю обвязку, и Юрьич деловито ходил вокруг и осматривал ее. Приседал, проверяя горизонт, что-то хмыкал себе под нос.
– Сойдет, – сказал Косоворотов, бросая инструменты в ведро. – Завтра будем щиты ставить…
5.
На установку щитов Юрьич зазвал еще двух подельщиков: известного нам уже соседа Саню и некоего полковника, плотного приземистого мужичка. Саня явился в оборванных выше колен джинсах и легкомысленных банных тапочках.
– Саня, мы ведь щиты таскать будем, – предупредил его Юрьич, окидывая подозрительным взглядом Санин наряд. – Посмотри на Тошу – вот как надо одеваться.
Косоворотов как раз напяливал на себя штаны из брезентухи, с заплатами на коленях и клиньями на заднице. Сегодня он был повеселее:
– Но-но, – прикрикнул он, – мои штаны не трожь.
– А ты чего хромаешь? – спросил Саня Юрьича.
– А-а… – отмахнулся Юрьич, – бандитская пуля.
А "пуля" была такая: разбивая утром сушняк для костра, Юрьич неудачно стукнул топором, и обломок сухой березы отскочил ему в ногу. Удар пришелся аккурат в коленную чашечку. Теперь он припадал на одну ногу и сладко постанывал.
– А это он себе нарочно самострел учинил, чтобы щиты не таскать, – сказал Тоша.
– Иди, иди, убогий, – зашипел Юрьич. – Ишь разговорился. Что-то вчера тебя не слышно было. Язык в задницу загнал.
– Вчера я был устамши, – сказал Тоша и расплылся в улыбке, сверкнув своими белоснежными зубами.
Щиты, за то время, что валялись на участке, насосали в себя чуть ли не тонну влаги, и некоторые из них здорово отяжелели. Поэтому большие щиты мы таскали и ставили вчетвером – я с Тошей на одной стороне щита, Саня с полковником на другой.
Саня, несмотря на свое невыдающееся телосложение, оказался сильным тягловым мужиком. Работал он быстро, не думая, и предпочитал все проблемы решать "с рывка". Он сразу сбросил свои дурацкие тапочки, и голыми ногами смело топтал колючий верещатник…
– Эй, бригадир, – кликнул он вдруг Юрьичу, – помоги хоть один маленький щит поднести! Вот этот – легкий.
– Давай, – с готовностью отозвался Юрьич и схватился за другой конец щита. – Ни хрена себе, легкий! – тут же захрипел он, весь подгибаясь и заваливаясь.
– Ничего, ничего! Давай, давай! – бодро воскликнул Саня и, не оглядываясь, пошел вперед.
Щит этот, ничем не выдающийся на вид, был едва ли не самым мокрым и тяжелым. Мы с Тошей специально отложили его, чтобы потом нести вчетвером.
Кусты карликовых берез хлестали Юрьича по сапогам, цепляли за ноги.
– А, ба-лин! – рычал Юрьич, ковыряя ногами мох.
Мы с полковником едва успели поймать его в четыре руки вместе с краем падающего щита.
– Юрьич! – закричал в раздражении Косоворотов,– Отойди, на хрен, от щитов!
Юрьич обиделся и отошел. А мы помаленьку поставили щиты на обвязку, сбили их начерно гвоздями. Косоворотов залез верхом на край шатающейся стены и топором выправлял угол будущего дома.