Такое понимание русскости выковывается сейчас на полях сражений на Украине. И два символа позволяют понять это наилучшим образом. Бабушка с красным флагом, которая, услышав русскую речь, вышла к русским, а это оказались не русские, которые ее унизили, оскорбили, растоптали флаг Победы. И рассказ о том, как люди в подвалах в Мариуполе, услышав наверху «Аллах акбар» крестились и говорили: «Слава Богу, русские пришли».

Русский народ всегда был открыт для вхождения в него представителей любых других этносов, для кого русский язык и русская культура становятся родными, а тем паче для тех, кто принимает православие. Наша история знает множество примеров, когда настоящими русскими становились этнические немцы, французы, англичане, греки, поляки, шведы, представители многочисленных малых народов Евразии. Среди них есть те, кого мы почитаем в сонме русских святых, кто проливал кровь за Россию, кем мы по праву гордимся, как выдающимися русскими полководцами, русскими учеными, русскими деятелями культуры.

ПРОЗА

Борис Краснов

«Дом на болоте»

(рассказ)

Сколько коттеджей, и каменных и бревенчатых, и под латиноамериканские ранчо, и под русскую старину, и в виде готических замков, появилось в окрестностях Питера за последние годы. Они огорожены непроницаемыми заборами, оснащены новейшими системами сигнализации, бассейны и альпийские горки с цветами украшают огороженное пространство. Раскрутившись в лихие девяностые, удачно избежав смертельных разборок, с пытками пакетами и утюгами, невидимые их владельцы наконец-то могут вздохнуть свободно – они выстояли! Теперь они могут с гордостью пройтись мимо бассейна с бирюзовой водой, мимо резной беседки, мимо бани с сауной, вокруг крыльца… но у них нет времени на отдых. Они должны делать деньги, им некогда отдыхать, и эти замки, коттеджи ранчо стоят, пустуя, и только телекамеры, строго следят за ними, за такими комфортными и такими безлюдными пространствами…

1.

Мы сидим под сухим ноябрьским снежком, на свежепиленых досках и бросаем из кузова машины ленивые взгляды на серое здание АТС с узкими темными окнами, на бегущих по делам прохожих и на уходящую вдаль улицу. Со мной и Косоворотовым еще некто Серега – серая малопримечательная личность, но крепкая физически.

Постепенно темнеет, и воздух начинает превращаться в густой фиолетовый раствор. Моргнув, зажигается трепещущий свет под колпаком высокого фонаря.

Шофер машины нервно прохаживается рядом с нами и бросает тяжелые взгляды в сторону Юрьича, который набегавшись взад-веперед и наругавшись со всеми, молча стоит возле грузовика и курит.

Крупный нос и широкий рот на узком лице придают облику Юрьича нечто противоестественное, а в свете синих фонарей так даже и демоническое. Но окончательному его демонизму мешают несколько сутуловатая и щуплая фактура тела.

– Юрьич, да брось ты этот аппаратный зал, – бросает с машины Тоша, – сложим во дворе института на автостоянке, накроешь пленкой – и все дела.

– А-а! – судорожно вскрикивает хлипкий Юрьич, – пропади оно все пропадом! – бросает сигарету и снова убегает.

Начальник АТС стоит насмерть и не отдает пустующий аппаратный зал под складирование пиломатериалов. Хотя Юрьич и подпаивал его и обещал неформальные связи с ЛОНИИС. Всё зря…

Приходится Вячеславу Юрьевичу Спицыну разворачивать машину и вести свои "дрова", а именно так он называет набор пиломатериалов для строительства небольшого дачного домика, на открытую площадку к институту. Всю дорогу он печалится:

– Ой, сгниют за зиму там мои досочки. Разворуют, сволочи…

– Да ни хрена с твоими дровами не станется, – раздраженно убеждает его Тоша, – перезимуют в лучшем виде.

А Серега ничего не говорит. Ему это и не нужно.

Потом мы выталкиваем длинные извивающиеся доски из кузова, и легкий дымчатый снег, словно тополиный пух, раскатывается в стороны от звонких деревянных хлопков, обнажая сухой асфальт. Потом, тяжело присев, тащим вчетвером сырые щиты и складываем их в стопки.

На улице совсем темно, лишь со стороны института на площадку долетает ослабленный свет фонарей. По снежной пустыне двигаются, то смешиваясь, то разделяясь, длинные и черные наши тени.

Разгрузившись и отпустив машину, мы бредем по коридору опустевшего института в темную и тесную лабораторию. Там Юрьич, пошарив в тумбочке, достает пару бутылок водки и незамысловатую закусь. Выпитая водка действует незамедлительно. Развязываются языки, нервное и физическое напряжение отпускает. Сама проблема дачного строительства перестает быть проблемой, и перемещается в область риторики – в область абстрактных языковых приложений…

Но все хорошее кончается. Кончается и водка.

Утром следующего дня мрачный Юрьич поглядывает из окна лаборатории на свои драгоценные "дрова", сваленные на автостоянке, и я вижу, как беспокойство гложет его душу. Я уже зарекся, что напросился к Юрьичу в отдел под его крыло. Крыло все более и более кажется мне ненадежным.

В обед, из того же окна, я наблюдаю, как Юрьич, словно некое, странное для зимнего времени насекомое, ползает по своим доскам, набивая полиэтиленовую пленку. Пленка бьется на ветру, хлещет упрямого Юрьича по спине, и я хорошо представляю, как тот стонет и ругается, выплевывая на ветер злые слова.

Потом в столовой, поднося ложку ко рту, он вдруг сосредоточенно задумывается.

– Надо пиломатериалы в ангар перенести, – решительно говорит он. – Там их не украдут по крайней мере. И в ангаре – сухо.

– А на улице мокро, что ли? – возражаю я с досадой.

– А весной? – Юрьич отставляет ложку в сторону и глядит на меня строгим пронзительным взором. – Весной, когда все потечет?

Я вижу, что спорить с ним бесполезно – идея переселения пиломатериалов в ангар уже овладела им решительно и окончательно. И действительно, вскоре, мобилизовав всю мужскую часть лаборатории, Юрьич перемещает пиломатериалы на новое место.

Снова летят доски, тяжелые щиты переползают на обвисших руках инженеров и техников, разодранная полиэтиленовая пленка опять зачем-то набивается поверх досок.

– Теперь я спокоен, – говорит Юрьич.

Но спокойствия я не вижу в его глазах. Теперь его точит мысль, где найти плотников, которые соберут ему дом.

Хотя зима еще только-только началась, но она ведь как началась, так и закончится. Не успеешь к ней привыкнуть, обжиться в ней, как весеннее солнце начнет облизывать лед. А там уже – затяжные оттепели, тонкие капели с длинных прозрачных сосулек, первые торопливые дожди…

И вот уже действительно все тает и размокает буквально на глазах – течет, пузырится и булькает. Грязные бумажки, окурки, собачьи "баранки" вылезают из-под снега с бесстыжей откровенностью. Вылезает трава на газонах – желтая и полеглая…

2.

С приходом весны и началом таяния снега начало подтапливать ангар. Оказалось, что он поставлен на очень низком и невыгодном месте. Теперь каждый день в обед Юрьич уходит туда с линейкой и измеряет уровень воды.

– Сегодня уже десять сантиметров, а вчера еще было семь с половиной, – сокрушается он, показывая нам мокрую линейку.

А вода все прибывает и прибывает. Вот она поднялась до двенадцати сантиметров, потом до шестнадцати, потом до двадцати одного. Очко!

Это – максимальная отметка, на этом уровне вода держится два дня, а потом идет на убыль.

– И почему в эту зиму так много снега выпало? – возмущается Юрьич. – Как будто нарочно.

– Это сама природа тебя предупреждает: отступись, гордый человек, – говорю ему я за обедом в столовой.

– Не на-адо! – останавливает Юрьич мою риторику, изящно упираясь в воздух ладонью…

Не дождавшись окончательной убыли воды, он организовывает перевоз своего будущего дома на пригородный участок – шесть соток, которые институт выделил ему на  63 километре за Зеленогорском. К делу привлечены я, Тоша Косоворотов и народ из лаборатории…