Мы бултыхаемся сапогами в грязной воде, в очередной раз переворачивая доски и щиты. И в очередной раз избытком нервной энергии Юрьич восполняет недостаток энергии физической. "И-эх, взяли! – командует он, лихо ухватываясь за угол щита и подгибаясь словно пук соломы. И мы снова тащим эти уже трижды проклятые щиты по скользкой ледяной воде и, матерясь, заталкиваем их в высокий кузов "шаланды".
Все-таки мы уже приноровились к погрузо-разгрузочным работам – теперь действия наши более осмысленны и расчетливы. Разгружаем "дрова" на участок мы всего за какие-то полтора часа.
Юрьич с грустью перебирает обрывки полиэтиленовой пленки и сокрушается:
– Изорвали, гады, мне весь полиэтилен.
– Юрьич, ты видел: я все аккуратно делал. Все, чтоб – ни царапины, – предупредительно встревает Косоворотов.
– Тоша, – делово отвечает ему Юрьич, – я налью тебе за это лишнюю стопку водки…
По дороге, похрустывая мелкими камушками, к нам подъезжает велосипедист – молодой тощий мужик с несколько диковатым выражением глаз. К раме его велосипеда примотана проволокой широкая алюминиевая труба.
– Ну что, привез свои "дрова"? – весело окликает он Юрьича.
– А, Саня? Здорово. Ты откуда? Со свалки?
– Ага, – Саня улыбается и показывает свою добычу. – Вон, какую трубу уволок? Цветной металл!
– Да, – Юрьич подходит к Сане и уважительно трогает трубу. – Отличная труба.
– Ее куда хошь можно приспособить, – говорит Саня. – Хошь – в печь, хошь – в дренаж.
– Алюминий лучше в дренаж. А печную трубу можно и из жести согнуть, – говорит Юрьич с таким видом, словно он уже бессчетное число раз укладывал трубы в дренаж и гнул из жести печные трубы.
– Да я и сам думаю ее в дренаж сунуть, – соглашается Саня.
Но вот велосипедист уехал, и Юрьич с воодушевлением принимается показывать нам свой участок.
– Вот здесь яму буду рыть для большого дома – плавающий фундамент насыпать, – разводит он руками. – А сюда – "сарай" свой поставлю.
Свой сборный домик Юрьич считает времянкой, полагая, что когда-нибудь ему удастся насшибать баксов на большой кирпичный дом. Но, как говорят классики, ничто не бывает так постоянно, как временное…
– Мне Саня говорит: копай до глины, – продолжает между тем Юрьич, – Хорошо ему говорить – у него до глины всего метр. А у меня – больше двух! Сплошной торф!
– Да, Юрьич, – говорю я. – Занесло тебя в сплошное болото…
– А это у тебя что за кустики? – трогает Тоша ногой какие-то тонкие прутики.
– А, это у меня карликовая береза растет. – Юрьич оживляется, приседает и начинает излагать нам свою идею об устройстве огородов. – Привезу грунт, сделаю насыпные грядки. Сначала лук посажу, потом редиску всякую…
Я с сомнением думаю о том, что, как бы не пришлось нам с Тошей для него самого тут "грядку" насыпать. Работы на участке непочатый край, и работы – тяжелой. Все это для Юрьича, при его непрочной конституции и склонности к "руковождению", может кончиться весьма и весьма печально.
Потом на сыром весеннем ветру мы кое-как распиваем бутылку водки "для сугрева" и трогаемся в обратный путь.
3.
И снова Юрьич мотается по командировкам, "сшибает баксы", и снова – безуспешно. Все это время пиломатериалы валяются на участке, и с каждым днем куча дров тает и оседает, как весенний сугроб. Исчезают половые доски, плинтуса, вагонка. Каждый раз, возвращаясь со своего участка, Юрьич делается все более и более мрачным. Наконец, в конце августа, видя, что концы с концами у него никак не сходятся, а время уходит, он обращается за помощью к Тоше.
Тот позвонил мне на следующий же день.
– Костя, тебе Юрьич, ничего не говорил про свой "сарай"?
– Нет, а что?
– Говорит, Тоша, выручай. Осень на пороге, а дом – в дровах. Сколотите, говорит, с Костей, хоть как. Хоть на "живую нитку". Заплачу по пол-лимона на нос.
– Интересно, – возмутился я. – А почему он именно к тебе обратился? Мы же с ним тут в одной лаборатории сидим – через стол.
– Ну, – замялся Косоворотов, – он думал, что ты откажешься.
– А ты – согласился?!.
– А что? Пол-лимона нынче на дороге не валяется, – невозмутимо возразил Тоша. – Я подумал: соберем, так соберем, а нет – так и хрен с ним!
– Мудро, – оценил я последнее его замечание.
– Ну, так как? Тряхнем стариной? – это он намекал на наши трудовые подвиги в Коми – когда-то в стройотряде мы ставили вместе щитовые дома.
Я задумался – не хотелось связываться с Юрьичевой дачей. Этак можно было и вовсе погрязнуть в ней. Хоть он и говорит сейчас, что "мужики, все там будем отдыхать – баб возить по пятницам" – кто знает, как оно потом все повернется. А с другой стороны "тряхнуть стариной" тоже было заманчиво. Все мы входили тогда в так называемый ностальгический возраст…
Последний мой стройотряд получился не слишком удачным – командир оказался сволочью, и здорово всех нагрел с зарплатой. Мы еще даже судились с ним… Но с тех прошло уже больше двадцати лет, и прошлое былое уже успело покрыться легким розовым ореолом
– Там делов-то всего дня на три-четыре, – продолжал уговаривать меня Косоворотов. – Поставим палаточку, разведем костерок. Юрьич говорит, что он нам готовить будет. Инструмент весь у меня есть…
И, в конце концов, я ностальгически вздохнул и согласился.
Через два дня мы уже ходили по зыбкому болотному участку и разбирали кучу пиломатериалов. Раскладывали и считали элементы будущего строения. Хотя доски и были благоразумно придавлены тяжелыми щитами, все равно лучшие образцы кто-то выдернул и утащил. Из половых досок – длинных струганных дюймовок – осталась всего одна доска.
– На расплод оставили, – сказал Тоша повертывая в руках одинокую досчонку.
– Косоворотов, не трави душу! – страдальчески воскликнул Юрьич и отобрал доску.
За лето Юрьич вырыл в торфе широченную яму, куда насыпал щебенку и песок – это был его знаменитый "плавающий фундамент". По предложению Юрьича, мы с Тошей по очереди попрыгали на плавающим фундаменте и убедились в его прочности и неколебимости. Здесь нам и предстояло ставить палатку и разводить костер.
– А щиты – того, – заметил Косоворотов, – кривые, заразы… Да и отяжелели от воды…
В первый день мы с Тошей только ходили вокруг щитов и досок, раскладывали их по участку и разбирались в инструкции по сборке дома.
Домик был довольно хлипенький в своем основании, ставить его полагалось на восемь или десять опор. Но Юрьич предлагал ставить на четыре, – на четыре бетонные плашки, укрепив предварительно нижнюю обвязку толстым брусом.
Косоворотов скептически осмотрел купленный брус.
– Выдержит брус-то? – спросил он и с сомнением пошевелил его ногой. – Что-то и повело его сильно, подтесывать придется.
– Тоша, блин, – зашумел Юрьич, – все-то тебе не нравится!
Потом мы ходили в лес за дровами, разводили костер. Пока Юрьич кашеварил, а я – ставил палатку, Тоша все еще плутал между четырех опор будущего дома, то прикладывал уровень к брусу, то проставлял мелком какие-то крестики, приседал, чесал свою курчавую голову и горестно вздыхал. Он всегда начинал не торопясь, как бы с трудом преодолевая лень, но потом постепенно разгонялся, входил в раж, и тогда уже за ним было не угнаться.
– Тоша, кончай миллиметры считать, жрать пора! – кричал ему Юрьич и размахивал в потемневшем воздухе дымящейся ложкой.
В песочно-торфяной яме было уютно, хотя и немного сыро. Мы сидели вокруг трепещущего пламени костра, и Юрьич сосредоточенно разливал водку по гулким кружкам.
– Юрьич, не гони, – ласково уговаривал его Тоша.
А вокруг тлела, замирая, вечерняя жизнь садоводства: где-то гудел движок насоса, взлаивали собаки, кто-то стучал вдалеке молотком – однообразно и печально. Большая черно-желтая луна выкатывалась из-за гребенки далекого леса.
