— При всём моём уважении, сэр, — сказал Шумей, — но не будет ли разумным привлечь к делу тех, кто не знает, по крайней мере в общих чертах, о том, что от них потребуют?

— Верно подмечено, — согласился Хэлком. — Ты обеспокоен тем, что если они не будут знать о том, что мы намереваемся сделать до начала операции, то некоторые из них могут отказаться, когда узнают?

— Это моя главная тактическая забота, сэр, — согласился Шумей. — Конечно, есть ещё и моральный аспект.

— Действительно, есть. — Хэлком ласково улыбнулся своему помощнику. — И ты совершенно прав в том, что мы не можем забыть о нашем священническом призвании и обязанностях только потому, что оказались призванными к служению, о котором никогда не помышляли, когда впервые приняли наши обеты. Тем не менее, я боюсь, что наша большая ответственность по защите Матери-Церкви от её врагов перевешивает многие из наших чисто пастырских забот. В данный момент, и особенно для этой конкретной операции, мы должны думать прежде всего в прагматических терминах о тактике и мерах предосторожности, необходимых для успеха.

— Каждый человек, которого мы вербуем, увеличивает число людей, которые могут непреднамеренно предать нас, наши планы и Бога, даже если этот человек целиком и полностью заслуживает доверия. Если же кто-то не заслуживает доверия, не полностью привержен тому, что мы просим от него во имя Бога, тогда опасность предательства возрастает многократно. И если мы завербуем кого-то, кто может — и ты совершенно прав, когда беспокоишься об этом — отказаться в последнюю минуту, то этот человек с гораздо большей вероятностью сообщит одному из агентов Волны Грома, если узнает заранее, каковы именно наши цели. Наконец, стоит кому-то почувствовать желание отказаться в самый последний момент, после того как наши силы будут готовы нанести удар, это будет, грубо говоря, слишком поздно. Сам факт того, что он уже присоединился к нам с оружием в руках в том, что Император и Императрица, несмотря на их отлучение и интердикт, вполне правильно истолкуют как акт «измены» против них, будет означать, что он предстанет перед Императорской Скамьёй за тяжкое преступление, что бы ни случилось. Но кроме этого, если он попытается сдать назад, или даже активно сопротивляться нашим планам, у нас будут дополнительные люди, чтобы помешать ему сделать это.

Он помолчал немного, рассматривая через стол встревоженное лицо своего помощника, и грустно улыбнулся.

— В некотором смысле, полагаю, я виновен в том, что позволяю целесообразности взять верх над совестью. И я определённо принимаю меры предосторожности, которые сделают фактически невозможным для всех, кто вовлечён в Божью работу, принять полностью осознанное решение о принятии этой задачи. Но я епископ Матери-Церкви, Алвин, а мы с тобой оба священники. Мы несём ответственность не только перед отдельными людьми, которые могут быть вовлечены в эту конкретную борьбу против раскольников, но и перед всеми другими душами, которые могут быть навсегда потеряны из-за Шань-вэй, если наши усилия окажутся безуспешными. Как бы мы ни сожалели об этом, мы должны принимать решения, исходя из этой более высокой ответственности.

Лицо епископа помрачнело, и он покачал головой.

— Я знаю, что многого прошу от верных сынов Матери-Церкви, Алвин. И меня печалит, что я делаю это, не будучи полностью честным с ними заранее. И всё же, говоря в своё оправдание, я просил с тебя столько же или даже больше. Так же как и с себя. Конечно, мы оба давали обеты послушания и верности Богу и Матери-Церкви, и от любого священника требуется больше, чем от душ, находящихся на его попечении, но я никогда не ожидал, когда давал эти обеты, что эти обязанности потребуют от меня приложить руку к чему-то подобному. Я знаю, что Шарлиен сделала себя врагом Господа. Я знаю, кому она на самом деле служит. И я искренне верю, что то, что мы намерены сделать — это самый эффективный удар, который мы можем нанести против нечестивого альянса, собирающегося напасть на Мать-Церковь. Всё это правда. И всё же, когда я каждый вечер обращаюсь к Богу и Архангелам в своих вечерних молитвах, я ловлю себя на том, что прошу у них прощения.

— Просите прощения, сэр? — тихо спросил Шумей. Хэлком приподнял бровь, и молодой священник пожал плечами. — Я обнаружил, что сам нахожусь в такой же ситуации, — объяснил он.

— Конечно находишься, — печально сказал Хэлком. — Ты же священник. Священники обязаны заботиться о своей пастве, а не планировать акты насилия и восстания против светской власти. Это то, как мы думаем, а также то, кто мы есть. И вот почему мы оба просим прощения за то, что сделали именно то, к чему нас призывает Лангхорн. Иногда я думаю, что самое тёмное в Шань-вэй — это её способность придумывать ситуации, в которых добрые и благочестивые люди оказываются вынужденными выбирать между злом и злом в служении Богу. Является ли это большим злом для нас, как для отдельных личностей, действовать так, как мы есть, или было бы большим злом для нас отказаться действовать и позволить этому чудовищному вызову замыслу Божьему для всего человечества пройти беспрепятственно?

В скромно обставленной маленькой комнате на несколько секунд воцарилась тишина, а затем Хэлком пожал плечами.

— Я знаю, как ты уже ответил на этот вопрос, Алвин. Если ты продолжаешь сомневаться, продолжаешь подвергать сомнению некоторые действия, к которым мы призваны, это совершенно по-человечески с твоей стороны. Я думаю, что меня больше беспокоило бы, если бы у тебя не было сомнений. Даже когда пролитие крови необходимо, оно никогда не должно быть лёгким, никогда не должно быть тривиальным решением, принятым без вопросов, без того, чтобы быть настолько уверенным, насколько это возможно. Это должно быть справедливо для любого человека, и особенно для любого священника. Но я верю, что ты знаешь так же хорошо, как и я, что в данном случае это необходимо, и что мы должны сделать всё возможное, чтобы добиться успеха в выполнении Божьей работы.

Он пристально вгляделся в глаза Шумея, и молодой человек кивнул.

— Вы, конечно, правы, сэр. — Он постучал пальцем по лежащему перед ним листу с записями. — Если вы дадите мне несколько минут, я подготовлю черновики писем для вашего одобрения, перед тем, как мы их зашифруем.

Май, 893-й год Божий

.I.

Перевал Талбора,

Горы Тёмных Холмов,

Лига Корисанда

Сэр Корин Гарвей, пригнувшись, осторожно пробирался к передовому редуту.

Идти так далеко вперёд при свете дня было рискованно, хотя это не было тем соображением, которое занимало бы его мысли всего два месяца назад. Однако теперь, он и солдаты его армии на собственном горьком опыте убедились, что обнаружить себя где-нибудь в пределах тысячи ярдов от черисийского снайпера окажется, скорее всего, смертельно опасно. Даже сейчас, он время от времени слышал отдалённый, отчётливо хлёсткий треск их проклятых дальнобойных ружей, и ему было интересно, есть ли у того, кто сейчас стреляет, цель.

«Возможно. Но не обязательно». — Он поморщился. — «Они сумели внушить нам страх перед своими стрелками на Переправе Хэрила; и стрельба время от времени, возможно даже наугад, это один из способов напомнить нам, убедиться, что мы не забудем».

«Вряд ли кто-нибудь из тех, кто пережил Переправу Хэрила, когда-нибудь её забудет. Конечно», — кисло подумал он, — «не так уж много осталось тех, кто остался в живых и по-прежнему служит в моей армии. Большинство из тех, кто действительно попал под ружейный огонь черисийских морских пехотинцев — и выжил — стали пленными».

Несмотря на это, верность его людей оставалась непоколебимой. И так же, к его собственному немалому удивлению, они верили в своё командование. В него.

«За это я многим обязан Чарльзу», — уныло подумал он. — «Может, мы и облажались, но без Чарльза и его артиллеристов, мы бы никого не вытащили оттуда. Люди знают это, так же как они знают, что он — и я — никогда даже не думали сбежать сами, пока мы не вытащили всех, кого смогли».