С тётей Женей и Верой Ивановной Катя поладила сразу, а третья соседка – старуха Анна Павловна Кузовкова – встретила её с открытой враждебностью.

Когда наутро после заселения Катя вышла в кухню с чайником, Кузовкова уткнула руки в боки и обошла её кругом, оглядывая с ног до головы, как цыган кобылу.

– Гляньте, никак Егор девку привёл! Совсем обезумел старый хрен. В нашей квартире народу и без того как семечек в огурце!

Была Кузовкова маленькой, кругленькой, краснощёкой – точь-в-точь бабушка из доброй сказки. Только глазёнки сверкали по-крысиному и рот-пирожок зло кривился уголками вниз. Крикливая, в цветастом халате, старуха Кузовкова умела заполнить собой всё кухонное пространство, и куда бы Катя ни отвернулась, там везде мелькал пёстрый ситец и раздавался визгливый голос.

Решив перемолчать, Катя подошла к керосинке и несколько раз качнула насосик, чтобы подать топливо.

Кузовкова подплыла сзади и засопела:

– Слышь, девка, морду-то от меня не вороти. Хоть тебя и сам управхоз привёл, а хозяйничать в квартире не смей. Понаедут тут всякие, а ты потом керосин прячь, чтоб не отлили.

– Не нужен мне ваш керосин, – не выдержала Катя, – и квартира не нужна. Я отсюда при первой возможности уеду. Устроюсь на работу и уеду.

В ответ Анна Павловна высморкалась в полотенце на своём плече и внезапно запела елейным голоском:

– Ну, хозяйничай девонька, хозяйничай. Надо соли, бери, не стесняйся. Мой столик у самого окошка стоит.

Поражённая переменой Катя резко обернулась и увидела в дверях Егора Андреевича. Устало ссутулившись, он одной рукой опирался о косяк, словно его не держали ноги.

– Катерина, быстренько пей чай и собирайся. Дело есть. Поручаю тебе организовать местных ребят на сбор бутылок.

– Каких бутылок? – не поняла Катя. – Зачем бутылки?

Егор Андреевич выпрямился:

– Получен приказ Ленгорисполкома собирать пустые бутылки, чтобы заливать их горючей смесью и отправлять на фронт. Слыхала про «коктейль Молотова»?

Катя кивнула.

– Вот то-то и оно. Иди, ремонтируй ящики и принимай то, что пионеры натаскают. Объявления развешены.

Во дворе стоял стук, а груда поломанных ящиков возвышалась до окон первого этажа. В открытой форточке маячил дымчатый кот, взиравший на безобразие с явным отвращением.

Егор Андреевич сокрушённо развёл руками:

– Магазины отдают только поломанные ящики, у них возврат на базу. Ящики нынче тоже стратегический объект, так что придётся самим расстараться на починке. Вон, один работник уже брошен на прорыв.

Вихрастый мальчишка в голубой рубашке с красным галстуком с размаху всадил гвоздь и горделиво оглянулся:

– Видели, товарищ управхоз, как я умею? А вы говорили – не справлюсь.

Мальчишка был румяный, рыжий, весь усыпанный огненными веснушками.

Катя сразу решила, что он похож на колобка, убежавшего от дедушки с бабушкой.

В знак одобрения Егор Андреевич поднял большой палец и сказал:

– Вот тебе, Сенька, начальница. Выдай ей молоток.

– Егор Андреевич, – подлив в голос ехидных ноток, протянул Сенька, – да разве же девчонка сумеет?

– А ты научи, – нахмурился Егор Андреевич, – и в целом покажи Катерине, что тут у нас во дворе и где. Возьми, как говорится, над ней пионерское шефство. Не зря же ты галстук надел.

Обречённо повесив голову, паренёк протянул Кате молоток и указал на ящичек с гвоздями:

– Бери, заколачивай. Гвоздик туда, гвоздик сюда. А то скоро ребята бутылки принесут, а у нас ставить некуда.

Катя усмехнулась: ну, держись, Сенька, сейчас ты у меня поплывёшь в дрейф, как Папанин на льдине. Заколачивать гвозди она умела виртуозно, спасибо соседу-плотнику дяде Савелию. Однажды в Новинке был выигран спор с мальчишками, кто быстрее забьёт сто гвоздей. Проигравший выколачивал гвозди обратно. Работать гвоздодёром ей не пришлось, а мальчишки с тех пор всегда поглядывали на неё уважительно.

Попробовав молоток на вес – тяжеловат, но обойдусь, Катя поставила в ряд пять гвоздиков, и не дожидаясь пока они упадут, короткими взмахами забила их по самую шляпку. Как пулемётную очередь выстрелила.

– Ловка девка! – уважительно сказал Егор Андреевич и поцокал языком. – Ловка.

– Здорово! А меня научишь? – Она увидела, что у Сеньки от восторга перехватило дыхание, а глаза блеснули неподдельным азартом.

– Научу, когда половину ящиков починим.

Оседлав скамейку, Катя положила рейки крест-накрест. Удар, ещё удар. Готово.

Ей нравилось чувствовать силу руки и тяжесть молотка, который играючи повинуется движениям мускулов.

Работа спорилась, и под весёлый перестук ненадолго забывалось, что идёт война, в небе висят толстопузые дирижабли, а запасы продуктов подходят к концу.

Складывая ящики штабелем, Катя подумала, что в старости обязательно вспомнит этот день с неярким солнышком, ленинградский двор, вихрастого Сеньку и толстого серого кота на окне. Отложив молоток, она специально взглянула на кота пристальнее, силясь запечатлеть в памяти его полосатую сущность.

Из раскрытого окна полился мотив фокстрота, и Катя совсем пришла в хорошее расположение духа, когда во двор вошёл парень лет двадцати.

– Ей, работнички, где тут у вас управдом?

Никогда прежде она не видела у ребят такой улыбки – ясной и в то же время чуть-чуть застенчивой. Кате почудилось, что она на миг оказалась в своей Новинке, таким родным вдруг увиделся ей этот незнакомый парень в светлой рубахе, небрежно заправленной в чёрные брюки.

Вместо гвоздя она стукнула молотком себе по ногтю, сунула палец в рот, да так и застыла, понимая, что со стороны выглядит полной дурёхой.

Шофёр третьего автопарка Сергей Медянов так и запомнил её с пальцем во рту – смешную девчонку с двумя косичками и курносым носом. На простой вопрос она покраснела и никак не могла толком ответить, где искать управхоза или управдома. Как кому нравится. Сам он предпочитал старое – управдом.

Неделю подряд Сергей развозил на старой полуторке песок для тушения пожаров и намотался как бобик за косточкой. Когда он расчёсывал волосы, песок сыпался на воротник, а если ел, то песок хрустел на зубах вместо соли.

Баранку Сергей крутил давно – третий год, сразу после школы записавшись на шофёрские курсы. Мать просила пойти учиться в институт на дневное, но Сергей наотрез отказался, потому что отец был репрессирован, а маминого жалованья машинистки в издательстве едва хватало заплатить за квартиру. После ареста отца мама целыми днями писала письма во все инстанции, доказывая, что муж не мог распространять антисоветские листовки по состоянию здоровья.

– Какие листовки, если он почти слепой? – восклицала она, ломая пальцы. – Скажи, Серёжа, как можно, ничего не видя, переписывать статьи запрещённых авторов?

Сергей не знал ответа и всегда успокаивал, что произошла ошибка и отца скоро выпустят. Он действительно в это верил. Но прошёл год, другой, третий. Десять лет без права переписки. Какой изощрённый ум мог выдумать такую кару? На пятом году папиного заключения почтальон принёс извещение, что К.Р. Медянов скончался от остановки сердца.

Постепенно Сергей заметил, что мамин характер изменился и она то замыкается в себе, то становится весёлой и разговорчивой.

– Да она, наверное, пьёт, – предположила мудрая крёстная, когда Сергей поделился с ней своим беспокойством.

– Моя мама? Я даже мысли такой не допускаю!

Но тревога продолжала точить, и, дождавшись, когда мамы не было дома, Сергей провёл обыск.

Пустые бутылки нашлись за тумбочкой в общем коридоре. Сергей выбросил их в помойку, а потом долго бродил по городу и думал, как им с мамой жить дальше. Разговор по душам не принёс никакого результата. Мама продолжала пить, а вечерами сидела, завернувшись в шаль, подаренную отцом к годовщине свадьбы, и смотрела в окно. Молодая, сорокалетняя, умная и красивая мама считала, что её жизнь закончилась.