Заключенных категории «А», к каковым отношусь я, полагается конвоировать двум хранителям. Поэтому я ничуть не удивился, когда, выйдя за дверь, обнаружил там еще одного мордоворота. Этот был, судя по всему, из новичков. Вид у него был более чем свирепый, но полусогнутая и намертво прилепившаяся к поясу, где висела кобура с излучателем, рука свидетельствовала о том, что он порядком волнуется. Еще бы! Не каждый день и далеко не каждому хранителю выпадает честь конвоировать такого заключенного, как Дип Бонуэр, то есть меня. Вот только интересно, куда мы направляемся? С утра вроде бы был вторник, и до Дня благодарения оставалось еще порядочно. Мне полагалось безвылазно сидеть в своей конуре по меньшей мере еще три дня. Что-то тут было не так…

Выяснить точно, что именно, мне не позволили. Кулак старшего хранителя весомо уперся в мою спину. Позвоночник встретил его прикосновение невольным содроганием. Вот таким же движением, сильным и уверенным, только намного более резким, хранители ломают строптивым заключенным хребет. Я не испытывал желания сдохнуть, да и вообще, признаться, не был строптивым, поэтому грозно произнесенному приказу внял моментально.

— Вперед по коридору!

Ноги сразу взяли в карьер, словно мне предстояло бороться за приз на спринтерской дистанции.

— Стоп! — крикнул хранитель. Я послушно остановился. — Бонуэр, ты что, очумел?

Медленно, дабы не схлопотать по шее, я повернул голову. Хранитель не выглядел рассерженным, хоть голос его и был неласков, он просто рисовался перед новичком.

— Нет, хранитель, — ответил я со всей подобающей почтительностью.

— Тогда, может быть, ты забыл правила?

Я быстренько вспомнил инструкции поведения заключенных. Параграф пятый, пункт четырнадцатый гласил, что заключенный категории «А» при конвоировании должен следовать между двумя хранителями. Толстомордый был прав, я дал промашку.

— Прошу прощения, хранитель.

— То-то же! Я пойду первым, ты следом, мой напарник замыкает. И не вздумай выкинуть какую-нибудь шутку! Ты меня знаешь…

По правде говоря, я его совсем не знал, но шутить с таким мордоворотом не хотелось даже такому отъявленному мерзавцу, каким был я.

— Я все понял, хранитель. Я…

— Заткнись!

Подонок в сером комбинезоне был опять прав — я слишком много болтал, намного больше, чем положено заключенному. Но что поделать! Человеку, который не вымолвил ни единого слова целых два дня, хотелось поговорить. Я кивнул, показывая, что согласен молчать. Ради прогулки я был готов на все, даже на то, чтобы молчать. Размять ноги — это так здорово!

Старший кивнул напарнику и медленно двинулся вперед. Я, как и положено, направился за ним. Позади мягко ступал второй хранитель. Он выглядел так, словно у него бесповоротно поехала крыша, и, признаться, у меня засосало под ложечкой от мысли, что он может выкинуть. Я вовсе не испытывал желания схлопотать в задницу раскаленный импульс. Мне не приходилось слышать, чтобы подобная терапия кому-то пошла на пользу.

И потянулся коридор — широкий, совершенно пустой и, естественно, серый. Громадная четырехугольная труба с выпуклыми, причудливой формы сканерами, каждый из которых неотрывно следил за одним из моих собратьев по несчастью. Я ощутил глухую ненависть к этим приборам. Ух как их я ненавидел!

Широченная спина хранителя закрывала обзор, и потому я не заметил, как впереди выросла полупрозрачная стена, за матовой поверхностью которой маячила размытая фигура.

— Встань здесь!

Я повиновался.

Из стены высунулось круглое рыльце сканера. Я стоял не шевелясь, давая возможность обследовать себя. Меры предосторожности, применяемые к заключенным в тюрьме Сонг, право, выходили за границы здравого смысла. Хотя, с другой стороны, от ребят, подобных вашему покорному слуге, можно ждать чего угодно.

Негромко зажужжал зуммер, и стена подалась влево, освобождая проход. Стоящий за нею хранитель с нескрываемым любопытством обшарил меня взглядом. Ему нечасто приходилось видеть заключенных категории «А». После смены этому парню будет что рассказать друзьям за кружкой дрожжевого пива.

Шедший впереди хранитель замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Шагнув в сторону, он указал на цилиндр подъемника:

— Встань здесь!

Очередная проверка. Я послушно замер с уже привычным чувством догола раздетого идиота. Появился еще один сканер, и меня вновь просветили до последнего куска дерьма в прямой кишке. Затем раздался звуковой сигнал, и цилиндр мягко повернулся вокруг собственной оси, раскрывая свое нутро, которое делилось прозрачной перегородкой надвое.

— Левая! — коротко бросил старший. Левая так левая, мне было все равно. Я вошел в подъемник, оба мордоворота расположились в соседней секции. Кабинка медленно повернулась, глухо чмокнули стопоры. Едва заметно качнулся пол. Мы поднимались. Зачем? Ответ на этот вопрос ждал впереди, а покуда не следовало ломать голову. Тоненько пощелкивал зуммер, отмечая уровни. Я насчитал пятнадцать щелчков, прежде чем пол под ногами качнулся. Кабинка медленно развернулась в обратную сторону, и тут я зажмурился от ослепительного света, кнутом хлестнувшего по глазам.

Мама родная! Как здесь было светло! Я стоял и моргал, глаза, свыкшиеся с серой тусклостью, отказывались смотреть на бездонный океан света.

— Выходи!

Голос был другой и звучал почти истерично. Видно, младший хранитель решил выказать свое рвение.

— Подожди, пусть освоится.

«Дорогой мой мордоворот! — отчего-то едва не растрогался я. — В тебе еще осталось что-то человеческое!»

Отерши ладонью проступившие слезы, я несмело шагнул вперед. Передо мной расстилался все тот же коридор, но расцвеченный яркими красками. Под проникающими через стеклянные панели солнечными лучами пластик окрашивался в самые невероятные оттенки: зеленые, синие, розовые, алые. Они были блеклыми, едва заметными, но мне, совершенно отвыкшему от света, казались ослепительно яркими. Если добавить к этому, что на полу лежала зеленая дорожка, можете представить мой восторг — восторг слепца, вдруг обретшего зрение.

Море красок, неестественно сочных, ярких, почти. осязаемых. Я упивался яркоцветьем, жадно впитывал его всеми фибрами души и тела. То были восхитительные мгновения, совершенно завладевшие мной.

Старший хранитель, по-видимому, понимал, что испытывает в этот миг заключенный Н-214. Его проинструктировали, что подобные мне подонки больше похожи на пни, но это был человек, знавший, как. невыносимо душит серый цвет, и научившийся не все сказанное воспринимать как истину. Он дал мне возможность окунуться в буйноворот красок с головой, затем дождался, когда я вынырну, и уже после этого подтолкнул меня словом, невольно смягчая голос:

— Вперед, по коридору.

Мне показалось, я рассмотрел в глазах хранителя тщательно скрываемое участие. Сглотнув застрявшую в глотке слюну, я кивнул и сделал первый шаг.

Дорожка приятно пружинила под ногами. Точно так же пружинит оттаявшая земля, покрытая сочной щеточкой проклюнувшейся травки, чьи усики так трогательно и беззащитно колышутся под порывами ветра. Воздух был светел и оттого казался по лесному свежим. Я знал, что это иллюзия. Отфильтрованный в отстойниках, обогащенный кислородом, воздух и впрямь был чист, но с привкусом серой выхолощенности, царствовавшей в тюрьме Сонг. Некий иллюзорный вкус придавал ему солнечный свет. Вкус был обманчив, но я был согласен обманываться. Я был счастлив. Мелькнул синий кружок на стене, непонятно по какой причине здесь объявившийся. Я весело подмигнул ему и уткнулся взором в широченную спину хранителя, за правым плечом которого в этот миг обозначилось неясное движение.

— К стене! — отрывисто рявкнул, полуобернувшись, старший.

Я чуть замешкался, и тогда его напарник помог исполнить приказание, впечатав мою физиономию в прогретый солнцем пластик. Двести пятьдесят фунтов мяса, наполненные тяжестью и силой. Я не мог даже пошевелить пальцем. С отвращением втягивая затхлый, столь знакомый запах пропитанной серостью стены, я осторожно скосил глаза. Поверхность, к которой меня прилепили, была идеально ровной, почти зеркальной, что позволяло без труда разглядеть в ней замутненное серым отражение неспешно приближающегося к нам человека. Я увидел внушительных размеров фигуру с дугообразными плечами и полным отсутствием шеи. Лица я не видел, но, судя по остальному, оно было отнюдь не изможденным.