Где-то я, конечно, понимал: на отношение отчима к людям тяжелый отпечаток наложила его работа. Всю жизнь общаясь с уголовниками, он в каждом встречном видел своего потенциального «клиента». Как говорил в свое время Дзержинский, отсутствие у вас судимости – это не ваша заслуга, а наша недоработка. Вот Саныч и дорабатывал дома, оттачивая на мне методы дознания, устраивая ловушки и провокации. Проводя дежурные профилактические беседы, Чмырюк доставал мой мозг через уши и жрал его столовой ложкой, пророча при этом долгую дорогу в казенный дом.

В ответ я хватал гитару и под музыкальный аккомпанемент огрызался: «Тра-ля-ля-ля, нас путать не надо… Тра-ля-ля-ля-ля, мы – из Ленинграда», сбегал из дому, ночевал в гараже. А что мне было терять? В воспитательной политике отчима пряник отсутствовал напрочь: подарков они с матерью мне не делали, карманных денег не давали, на море с собой не брали. На все лето сливали к бабке в деревню, что было для меня равносильно декабристской ссылке.

Последняя акция у Чмырюка проходила по графе «Профилактика правонарушений в отдельно взятой семье». На собственные правонарушения он внимания не обращал, считая взяточничество делом житейским. О последнем я узнал, заглянув в его партбилет, где были отмечены уплаченные им партийные взносы, которые составляли три процента от заработной платы. Заглянул и получил потрясение. Откуда при таком окладе у майора ФСИН[7] – собственный двухэтажный дом, дорогая машина, катер, швейцарские часы «Вашерон Константин», а у матери, всю жизнь проходившей в обдергайчиках на рыбьем меху, – сразу две шубы: норковая и мутоновая?

Мерзкий лицемер! Повесил у себя в кабинете растяжку с афоризмом Петра I: «Тюрьма есть ремесло окаянное, и для скорбного дела сего истребны люди твердые, честные и веселые» и на полном серьезе считал себя таковым.

С тех пор на все его «ля-ля-тополя» я неизменно отвечал: «Я вас, папенька, тоже очень люблю! Потерпите мое присутствие еще два года».

Терпеть Саныч не стал, избавившись от меня значительно раньше, и я ему в этом здорово помог.

Все началось с создания музыкальной группы. Играли мы с пацанами хорошо, но профессиональной аппаратуры, ясен пень, не имели – одно любительское гауно. Нам нужны были электрогитары, клавишный синтезатор, ударная установка, к ней – том-томы, тарелки, педали, малые барабаны и прочая лабуда, без которой звук – не звук, а завывание падающего с минарета муэдзина.

Мы уже все мозги себе исфоршмачили, а где взять денег на инструменты, так и не придумали. Просить у отчима я даже не пытался – результат знал заранее.

Пушистый полярный зверек, как это обычно и бывает, подкрался с подветренной стороны. Позвонил мне по телефону какой-то незнакомый олень: «Я от Андрея, клавишника вашего, узнал, что вам аппаратура нужна. Могу поспособствовать».

Выяснилось, что наш районный Дом культуры купил себе новые инструменты, а старые собирается списать. Они, правда, здорово потасканы, но вполне исправны – еще вчера играли на «булкотрясе». Если мы поторопимся и к десяти вечера подгоним машину к служебному входу, то сможем избавить руководство очага культуры от лишних забот по утилизации.

Короче, добакланились мы с оленем о встрече на погрузке. Он сказал, что может задержаться. В этом случае, мы можем начать сами. Дверь служебного входа будет открыта, как и дверь подсобки, в которой хранятся инструменты. Последняя находится на втором этаже, прямо напротив лестничного пролета.

От радости я чуть не подпрыгнул и так рванул к Степке-барабанщику, что аж кроссовки задымились. У них была новенькая «Волга», но ни отца, ни старшего брата дома не оказалось, а время поджимало. Не знаю, как я уговорил Степана без спросу взять ключи от машины, но через полчаса мы уже ехали к Дому культуры. Всю дорогу я клялся трясущемуся от страха парню, что никто не узнает о нашем самоуправстве. Что ехать нам всего два квартала. Что я прекрасно вожу автомобиль, дай бог здоровья моему бывшему соседу по гатчинской коммунальной квартире. Что нам несказанно повезло и, благодаря этой аппаратуре, мы сможем не просто выпендриваться перед девками, но и нехило зарабатывать на собственные нужды.

Доехали мы без приключений, поднялись на второй этаж. Дверь в подсобку, и впрямь, оказалась открытой, и там, действительно, находилась списанная аппаратура. Ждать Андрюхиного знакомого мы не стали, к погрузке приступили самостоятельно. Справившись с задачей, тут же помчались обратно – в любой момент мог вернуться отец Степана, которого он боялся, как праведник смертного греха. Скорость, естественно, превысили. Когда до их гаража оставалось всего триста метров, нам под колеса бросился велосипедист, решивший пересечь практически пустынную улицу. Сбив парня, я так растерялся, что вывернул руль вправо и врезался в столб. Передок «Волги» – конечно, всмятку, но на нас со Степкой – ни царапины.

Осознав весь ужас произошедшего, приятель стал биться в истерике. «Запомни, гад, меня в машине не было! Упорол косого – сам и разруливай! Ключей я тебе не давал, понял?! Ты их у нас из дому выкрал, когда ко мне заходил. Угнал ты нашу «Волжану» – покататься хотел. Не буду я из-за тебя рисковать своей шкурой. Это – твой личный головняк!», – проорал он и засверкал пятками в сторону своего дома.

Когда я вылез из-за руля, у меня волосы встали дыбом во всех местах. Мужик валялся на проезжей части и тихо стонал. Велик его стал похож на цирковой уницикл, а «Волга» – на вскрытую консервную банку. Я – без прав да еще и угонщик… Тут я не только печенкой – всем ливером почуял, что тупо попал в жаровню.

Из уличного автомата позвонил отчиму. Вскоре тот примчался вместе со скорой помощью и раздолбанной гаишной «Пятеркой». Велосипедиста забрали в больницу, а меня – в мусарню. Я не сомневался: неприятности будут, но чтоб такие… Родаки за меня вписываться не стали. Ни в больницу – с извинениями, ни к Степкиному отцу – с бабками не пошли. А ведь можно было замаксать – нычка у Чмырюка была нехилая. Но тот – рыльняк рубаночком и – «нихт ферштейн».

Через пару дней выяснилось, что кто-то ограбил Дом культуры, приватизировав не только инструменты, но и музыкальный центр, низкочастотные колонки, микрофоны, радиосистему, микшерный пульт. И тут порядкоблюстители вспомнили, что похожее добро видели на днях в багажнике раздолбанной мной «Волги». В ходе дознания выяснилось, что никакого оленя Андрюха ко мне не посылал, что он вообще впервые слышит о списанной аппаратуре. Степка, как и обещал, врубил Павлика: кататься на машине он мне не разрешал, об ограблении очага культуры ничего не знает. Стоял на этом непоколебимо, как пост ГБДД в кустах у дороги.

Короче, сшили мне дело не просто белыми – фосфоресцирующими нитками. Ведь если по чесноку, виноват я был только в ушибах и сотрясухе велосипедиста, который через неделю благополучно выписался из больницы.

Близкие сдали меня, как стеклотару. Мать даже на суд не пришла. А Саныч… тот явился. Вы бы видели, сколько злорадства было в его взгляде, когда приговор зачитывали! А как же! Он ведь столько раз предрекал мне казенный дом – получите и распишитесь.

Позже я узнал, что матушка все же пыталась подписать Чмырюка на дорогого адвоката, но ему удалось убедить ее в том, что колония для несовершеннолетних преступников – лучший выход для подростка, вставшего на кривую дорожку. Что там я пойму жизнь, научусь ценить родителей и отвечать за свои поступки и вообще. В итоге – высад в три года и

Такой срок в шестнадцатилетнем возрасте – это тебе не баран чихнул. Это – курсы молодого бойца под девизом: «Не верь, не бойся, не проси»… Они мне очень пригодились, я ведь там свое совершеннолетие встретил, и третий год отбывал уже на взросляке.